Сергей Павлович Королев

В ту осень он был на Байконуре. На очередном пуске. Клин журавлей привлек его внимание. «Курлы-курлы…» Последний журавлиный клин плыл высоко над степью, в которую вползало осеннее ненастье. И вдруг этот тоскливый крик, всегда рвавший душу, отогнал тревогу, развеял усталость, неожиданно принес чувство успокоения. Почему? Ведь в нем было столько печали.

Королев провожал глазами улетающих птиц… Это было красиво и грустно. Крылатый курлыкающий клин уносил с собой нечто большее, чем тепло и погоду, — год жизни. Еще один год. А что дальше?

Вспомнил строки Расула Гамзатова:

Настанет день и с журавлиной стаей Я поплыву в такой же сизой мгле. Из-под небес по-птичьи окликая Всех вас, кого оставил на земле…

Мысли тоже уплывали куда-то. «А если бы журавли летели в космос?» Звучало неожиданно.

И все-таки — что дальше? «Я знаю, — говорил он себе. — Я знаю».

Он знал. Его манила Луна, и он верил, что добьется своего, если не помешают.

НАДЕЖДЫ НЕ ОТМЕНЯЮТСЯ

Научить ракету летать. — Военные торопятся. — ТАСС уполномочен заявить. — Оружие спасает мир

Вернемся в май 1957-го. Первый пуск ракеты Р-7 желаемого результата не принес. Ожидать от первого пуска нового изделия полной удачи вряд ли стоило. Да, были стендовые испытания, контрольные проверки в МИКе и на стартовом комплексе, но реальный полет — это совсем иное. Испытание держали и «железки» и люди, ведь они, ракетчики-стартовики, впервые пускали столь большую и необычную ракету.

В чем причина срыва? Что не сработало так, как положено, в многосложном организме ракеты? Случайный отказ какого-то второстепенного по сути своей узла или более серьезная конструкторская недоработка? Королев задавал себе эти вопросы, но все они повисали в воздухе без досконального изучения того, что осталось от ракеты при падении. Королев настоял на том, чтобы поиск обломков начали немедленно. Начальник полигона генерал-лейтенант А. И. Нестеренко отдал приказ всем службам. Чуть свет группы солдат ушли в степь, самолеты и вертолеты тоже получили соответствующие задания.

…Который час вертолет «пахал» небо. На красной сетке барографа синие всплески от 0 до 600. Это бесчисленные подъемы и спуски. Это десятки посадок в местах, где обнаруживалось сверху что-то, похожее на обломки ракеты. До боли в глазах просматривали поисковики бугристую степь в надежде заметить то, что ждут члены госкомиссии, королевцы из ОКБ-1, военные стартовики. Вот на приборной доске вспыхивает красная лампочка — осталось сорок литров — предел, лишь бы до места заправки дотянуть… Пока поиски безуспешны. Глубокий вираж. Уходит назад опрокинутая степь. Вертолет возвращается в «восьмой квадрат» — предельный край поиска.

Сообщение о том, что нашли и везут, обрадовало Королева: стало быть, можно будет найти причину, и это упростит дальнейшую работу. Главный конструктор понимал, что каждый найденный дефект — это разгаданный секрет техники. Здесь секрет был в одном из клапанов. Казалось бы, замени его, поставь новый, более надежный, и продолжай испытания, но в комиссии возникли разногласия. Поначалу они касались проблем чисто технических, потом переросли в личностные взаимоотношения. Без особых на то причин улетел в Москву В. П. Бармин, за ним — Н. А. Пилюгин, что особенно огорчило Королева, а тут еще совсем некстати простудился и заболел Л. А. Воскресенский. В письме домой, жене, Сергей Павлович писал: «Настроение паршивейшее, на кого надеялся, бегут как крысы с тонущего корабля. Но я держусь. И буду держаться. Мне крайне важно повторить обсуждение темы (Слово „обсуждение“ означало „пуск“, „тема“ — „ракета“. — М. Р.)».

В МИКе начали подготовку следующего изделия. У ракеты, важно лежавшей на ложементах, суетилось несколько рабочих бригад. В динамиках звучали сообщения о выполнении различных операций. Пять частей ракеты — четыре боковых блока и один длинный центральный — покоились на подковообразных держателях-тележках. Толстые черные жгуты — электрические кабели, сплетенные из множества проводов, тянулись от ракетного нутра к контрольным пультам, разнесенным по разным помещениям. Каждые два часа Королев приезжал в МИК и с верхней площадки наблюдал за работой. По его прикидке, ракету должны были вывезти на стартовую позицию до конца месяца, а 9 июня провести второй пуск.

График удалось выдержать. Установщик поднял ракету в вертикальное положение, фермы обслуживания приняли ее в свои объятия. По графику прошла и заправка. Уже шли последние предстартовые проверки, когда обнаружились неполадки в бортовом оборудовании. Королев нервничал. В такие минуты он был непредсказуем, от глубокой сосредоточенности вдруг резко переходил к суровой требовательности. Случалось, срывался на крик, но быстро отходил.

Техническое руководство приняло решение вернуть ракету в МИК. Прежде чем снять ее со стартового стола, предстояло слить топливо. Операция эта достаточно муторная. Недаром на Байконуре родилась песня: «Эх, только б улетела, не дай нам бог сливать…» Едва закончили слив, как природа преподнесла сюрприз: на Байконур обрушилась сильнейшая гроза. Говорили, что такого не было лет сто. Молнии чертили небо угрожающими зигзагами, гром невиданной силы гремел над степью, потоки воды заливали все: овраги, стартовый лоток, железнодорожную ветку, дороги. Ничего не было видно, все окуталось непроглядной чернотой, и только молнии на короткие секунды вырывали из тьмы низкие постройки «Площадки № 2». Такое продолжалось часа три или чуть больше. Командование полигона подсчитывало убытки, а Королев благодарил судьбу за то, что успели слить топливо. Попади молния в заправленную ракету, взрыв разнес бы весь стартовый комплекс.

На следующий день солнце взялось за сушку, уже к полудню жара дала себя знать, а к вечеру казалось, что и не было вовсе этой грозовой прохлады.

Каждый день припекало все сильнее. Суховеи принесли изнуряющую жару. Белесое солнце безжалостно жгло степь и людей. Лица красные, шелушатся, на зубах скрипит песок. Вода привозная, выдают по два литра на человека — хочешь умывайся, хочешь пей.

…Первая спичка фыркнула и погасла, вторую затушил порыв горячего ветра. Королев достал из коробка сразу три и прикурил. Подошел Кузнецов:

— Дай прикурить.

Королев протянул ему свою «казбечину»:

— Слушай, Виктор, завтра не должно быть сбоев.

— Их не должно быть уже сегодня, — закашлялся от дыма Кузнецов.

— Я тебя не виню. Чертовски хочется, чтобы все получилось…

— Мне тоже.

Они мало разговаривали, как, впрочем, и всегда, но оба чувствовали, что думают об одном и том же.

— Ты представляешь, до чего додумались в Москве! Считают, что своими усовершенствованиями мы портим ракету. Их бы сюда… — Королев посерьезнел, выругался в сердцах и тихо добавил: — Хотя бы один пуск провели…

Это было 11 июня, накануне очередного пуска.

В свой домик Королев уехал раньше обычного — хотелось отоспаться. Сон в последние недели Сергею Павловичу снился один и тот же. Будто идет по ровному красивому лугу, трава вокруг мягкая, шелковистая и цветы. Он даже явственно слышал их запах — не росный, нежный, а дурманяще горький. Вот идет он по этому лугу, а настроение у него бесшабашное, развеселое, солнце утреннее так ярко светит. И вдруг исчезает все это, начинается серо-бурая степь с редкими желтыми травинками. И солнце совсем иное. А земля вдруг расступается перед ним, и летит он во тьму — к гибели своей, хотя тьма эта искрится, мигает разноцветными огоньками и какая-то дивная музыка в ней звучит.