Серпантин
Шрифт:
Утром он проснулся рано, но благодаря Переверзеву, который не в силах был так просто расстаться с местом, где вода наконец была то, что нужно... Он даже уговорил Линецкого нырнуть ночью в маске и с фонарём...
Линецкий нырнул и увидел, что рыбы ночью выглядят совсем не так, как днём... В луче фонарика они мелькали вокруг, как цветные стёклышки гигантского калейдоскопа... Потом ему приснился зелёный зрачок, а утром, когда он снова нырнул, под водой уже были обычные рыбы... Но при этом их было столько, что они оказали на Линецкого некое трансцендирующее воздействие... Он растворился на мгновение в этой воде... Потом ощутил себя одной из рыбок в пролетающей стайке... И только после этого снова Линецким... Он подумал, что этому способствовала прозрачность... Действительно
– Чего ты так беспокоишься?
– спрашивал Переверзев.
– Пресная вода у нас есть. Капает, не перестаёт, а еда в море плавает...
– Капает! Обрадовал! Я не хочу больше спать без спальника в этом каменном влагалище! Я ночью замёрз. И в темноте идти по горам я тоже не хочу.
– Так мы по воде пойдём.
– Тем более! Это уже не входит в программу многоборья...
– Ну да, это программа ДОСААФа.
– А не ОСОАВИАХИМа?
И как в воду глядел - большую часть пути они проделали в темноте, и с какого-то момента Линецкому казалось, что они идут над водой на бреющем полёте... Переверзев шёл впереди, освещая затопленный коридор фонарём... Периодически они ступали на сушу, шагали по каким-то сухим тропам, забираясь всё выше в гору, но потом эти тропы неизбежно выводила их в море, луч фонарика упирался в очередную скалу, и они снова шли по воде, сначала по колено, потом по пояс, а потом уже казалось, что они скользят по морской глади... Он давно перестал чувствовать как избыток воды, так и нехватку воздуха... Он не знал, было ли это так называемое второе дыхание, о котором он слышал, но сам до сих пор никогда не испытывал, или что-то ещё, но факт был налицо, в какой-то момент марш-броска Линецкий перестал чувстовать усталость, при том, что темп продвижения всё время увеличивался...
Уже где-то на подходе к Орджоникидзе за одной из скал фонарик Переверзева выхватил вдруг из темноты огромного мальчика в серых трусах... Или это были закатанные парусиновые брюки... Он не стал заслонять глаза от света фонарика, только закатил глаза... Скосил их куда-то вправо и вверх - к Полярной звезде или к Большой Медведице...
Он был похож на одного из одутловатых персонажей немецкого художника, на выставке которого Линецкий побывал в прошлом году в Москве... Там на всех картинах были странные одинаковые мальчики в семейных трусах, с неоновыми лампами... Только у них практически не было лиц, а у этого было... И всё равно он напоминал тех, с немецких полотен...
Вообще, что-то было эпическое в самой этой картине - как он шёл по морю в час ночи...
Ещё и поэтому обыденный тон, которым он спросил...
– Вы не видели, там волосатые молоко не варят?
– спросил он таким обыденным тоном, как будто они были в городе, и он спрашивал, где ближайшая булочная...
– Нет, - сказал Переверзев, - ничего такого мы не видели...
– Может, не заметили?
– сказал парень.
– Ну, костёр где-то там, а?
– Костёр был, - сказал Переверзев. Хотя Линецкий не видел и никакого костра... Но ничего удивительного не было в том, что он чего-то не видел, он всё время смотрел туда, куда упирался луч фонарика... Луч ушёл в сторону, и парня как не бывало... Человек это был или отблеск человека... Какой-то невидимый костёр...
Очень странный тип, - думал Линецкий, маршируя дальше по пояс в воде...
В лице парня было что-то, что невозможно было назвать... Линецкий подумал, что вот если бы умел рисовать... То непременно попытался переложить на холст... Бредущего по воде мальчика...
Почему, собственно, мальчика?
– подумал он.
– Мальчик не младше меня, наверно... Лет сорок... И всё равно мальчик... Этакий "бутуз"...
Или потому что "мангупский мальчик"... Так на горе Мангуп называют некоторые виды популярных привидений...
Как бы то ни было, если он добрёл до костра и выпил молоко, он сейчас всё равно призрак...
Если бы я умел это, - ещё какое-то время думал на ходу Линецкий, -
я бы написал это маслом...Но вскоре он перестал думать о живописи... Под ногами у него всё перемешалось: суша, море, сны, холсты...
"Оглянись, незнакомый прохожий... Мне твой взгляд неподкупный знаком..."
Они шли и шли... Без конца.... На бреющем полёте... "На честном слове и на одном крыле..." - пел Переверзев... Или Линецкому это только казалось?
Интересно, что сам приход в посёлок Линецкий потом вообще не мог вспомнить...
Последнее, что он помнил, был толстый сорокалетний мальчик, искавший "чёрное молоко"...
Да хоть бы и белое... Где я ему возьму "молоко" в три часа ночи?
– повторял он, не понимая, что с ним происходит...
На следующий день стало ясно, что он заболел. Чем - неизвестно, просто подскочила температура.
"Наверно, это торможение в верхних слоях атмосферы", - думал он...
Задача была - избежать сгорания в нижних её слоях...
Вечером температура явно продолжала подниматься, и Переверзев решил, что Линецкому одному со всем этим не справиться.
Врач из Киева, живший в соседней палатке, уже уехал, и всё, что Переверзеву удалось, - это прислать Линецкому сестру милосердия.
В их отстутствие на холме появились две старые знакомые Переверзева...
Их красочная заграничная палатка была похожа на присевшую на холм чёрно-красную бабочку...
Они принадлежали к числу старожилов - если разделить жизнь на две части, южную и северную... Что примерно и происходит - в памяти... Обе были из Москвы, одна играла на скрипке, другая - на арфе, в двух разных оркестрах.
Обе всё время были на гастролях и друг друга среди года почти не видели. Поэтому отпуск всегда проводили вместе.
Всегда в Коктебеле.
Она положила руку Линецкому на лоб.
– Горячий. Тридцать девять, наверно, или все сорок. Но это быстро пройдёт. Если будешь меня слушать.
– Слушаюсь, повинуюсь...
– Хорошо. Во-первых, не думай, что ты обязан меня трахнуть.
– ?!
– Дело в том, что я предпочитаю женщин. Во-вторых...
Линецкий пил травяной чай и слушал её странный монолог... Она говорила о впечатлении, которое на неё произвёл Папа Римский Иоанн Павел II... Она незадолго до этого видела его, во время гастролей... Она говорила об острове Лесбос... Она зачем-то даже цитировала Линецкому стихи Сапфо... Чуть погодя она делала пассы над ним, и бормотала: "У тебя есть дырка... Вот в этой чакре... Это твоя астральная связь с женой... В эту дыру всё проваливается..." Линецкий думал, глядя на её руку, что она продолжает играть на своём древнем инструменте, закрывая глаза, он видел решётку струн...
– Ты можешь сыграть концерт Гайдна для арфы?
– спросил он.
– Почему Гайдна? Может быть, Генделя?
– Да-да, Генделя... Или Волленвейдера...
– Ты думаешь, она у меня с собой?
– Кто тебя знает... Рояль в кустах... Арфа - стриптиз рояля... Может быть гитара? Гитары тоже нет? Ну что такое... Но струны всё равно, везде и всюду... Пронизывают... Вся вселенная из струн, ты знаешь... Это самая правильная на сегодняшний день теория... Всё - только бряцание ржавых русских струн... Нет-нет, ты не уходи...
Проснувшись утром, Линецкий сразу понял, что выздоровел. Он вспомнил, что такие вспышки бывали у него на Юге. На Севере то есть они были не такие краткосрочные, ОРЗ, грипп, минимум - неделю... А на побережье, как правило, день-два, и всё проходит, и что это было неизвестно, да и какая потом разница... Вера лежала у другой стенки палатки. Кажется, он заснул в её обьятиях. Семь потов сошло с него, спальник был совершенно мокрый, неудивительно, что Вера откатилась к другой стенке...
Линецкий смотрел на её руку и ничего не мог понять, какая-то странная комбинация из пальцев... Вера во сне показывала дулю? Нет, тут было что-то другое. Часть пальцев торчало в противоположную сторону... А увидев ногу Веры, Линецкий почувствовал, что у него едет крыша... Ступня раздваивалась, это была какая-то странная лапка...