Серый - цвет надежды

– Женщины, в ларек!

Это значит, надо выходить из зоны и топать в ларек по территории больницы. Ну я косынку и повязала, чтоб эти злосчастные бигуди прикрыть; так-то мы косынок обычно не носим.

Смех смехом, а ложный рапорт о "нарушении" налицо, и лишение свидания явно незаконно. Что делать? Зона решает - забастовка! Меня тысячу раз могли бы лишить свидания, так сказать, законным путем - за тот же самый нагрудный знак, и были бы формально в своем праве. Но сейчас они попались на собственном вранье - и мы рады это не спустить. Чин чином пишем соответствующие заявления, и в зону прилетает встревоженный начальник лагеря (тогда еще Павлов). Уличенная нашим общим свидетельством дежурнячка Татьяна Лобашкина, написавшая рапорт, пытается выкручиваться, но чем дальше - тем яснее - ей этот рапорт написать велели. Кто? Павлов утверждает, что не он. Значит, Подуст? Или КГБ? Короче говоря, Павлов, для порядку пригрозив, неожиданно отменяет постановление:

– Приступайте к работе, свидание будет.

Это уже само по себе доказательство, что вся история с лишением инициатива Подуст. Отдай такой приказ КГБ - не мог бы Павлов позволить себе роскошь "разобраться в конфликте". А так все довольны: и мы, и Павлов. Заявления о забастовке он теперь благополучно спустит в мусорный ящик, и в Управлении никто не узнает о ЧП. Наташа даже изображает разочарование:

– Всего-то три дня пробастовали, а теперь опять варежки шить, будь они неладны!

Она, конечно, шутит. Все мы рады: отвоеванное свидание - не такая уж малая победа для зоны. И вот появляется Подуст с дежурнячкой Машей и объявляет:

– Ратушинская, на свидание! Муж приехал!

Ох, как дергается сердце! Но я и бровью не веду: мы ведь Подуст не слышим, на то есть решение зоны. Все наши тоже даже не поворачивают головы, хотя, конечно, слышат и за меня переживают.

– Ратушинская, вы что - отказываетесь?

Молчу.

– Молчание - знак согласия!

Молчу: не буду я такой ценой покупать свидания, и никто бы из наших не стал. Тут меня неожиданно выручает дежурнячка Маша:

– Ратушинская, пойдемте со мной. Я вас обыскать должна перед свиданием.

Ну, теперь-то я слышу! Дико радоваться обыску, не правда ли, читатель? Но в такой ситуации мы все ликуем: у Подуст - свои обязанности, а у Маши свои. Дежурнячки наши Подуст сами терпеть не могут, а тут Маша может ей подставить ножку с полным правом. Наши кидаются срезать цветы, Маша быстренько выворачивает наизнанку мои одежки в медчасти - и вот я уже в маленькой комнатке на вахте и слышу голос Игоря:

– Где она?

Вот он входит. Похудел, щеки ввалились... Нелегко ему "на свободе" переживать за меня день и ночь. С ним Алька, моя младшая сестра. Ей недавно исполнилось семнадцать. Целоваться-обниматься нам нельзя - свидание через стол. Два часа. Маша сидит между нами и бдит, не скажем ли чего лишнего. Она нам вполне сочувствует, но обязанности есть обязанности. Разговор отрывистый, сразу обо всем. Алька молчит, смотрит круглыми глазами. Ее так потрясла сама дорога (ведь вся Мордовия - в лагерях, с поезда видно!), что у нее отнялся дар речи. А тут еще и мой здорово изменившийся вид!

Игорь пытается сказать о ПЕН-клубе, о моих литературных успехах. Маша обрывает:

– Не положено! Еще одно слово об этом - прерву свидание!

Мы не спорим. О другом - так о другом. Я: - Как там наш Лешек? Игорь: - Да вроде на премию потянул, трудяга. Это значит, лидера польской "Солидарности" Леха Валенсу выдвинули на Нобелевскую премию.

Таким примерно языком мы наскоро информируем друг друга о событиях. Игорь - о том, что на свободе и что с нашими друзьями в других лагерях. Я - о том, что в зоне - с большими предосторожностями. Только о Владимировой рассказываю открытым текстом. Маша не возражает - Владимирова ей самой в печенки въелась. Обо всех других событиях - заранее продуманными обиняками. Понимает? По глазам вижу - все понимает, умница моя!

– Родной мой! Любимый!

Нет, так нельзя, а то я сейчас разревусь. Молчим. Сцепляем на столе руки, хоть касаться друг друга не положено. Но Маша вроде как и не видит у нее самой слезы в глазах. Глажу такие знакомые до последней прожилочки руки. В заусенцах, в царапинах - работает теперь слесарем.

Между нами на столе часы, и как безжалостно они тикают! Неужели уже пролетели два часа? Маша тихо-тихо говорит:

– Прощайтесь!

Встаем из-за стола. Помешает поцеловаться или нет? Нет, молчит. Прижимаемся друг к другу на короткий миг. Уже не объятия, а судорога. Но надо владеть собой. Быстрый шаг назад. Улыбаемся. В горле комок. Крестим друг друга. Все. В следующий раз мы увидели друг друга только через три года.

Маша мне, на обратной дороге:

– Ишь вы какие, политички - не плачете. У нас в больничке все, кто идут со свидания, - ревут, аж сердце рвется.

И, поворачивая ключи в двух воротах, запускает меня обратно в зону. Наши уже ждут.

– Ну как?

Сейчас, дорогие, сейчас. Я выложу все новости - ведь у нас общие радости и беды.

Вечером - торжественное чаепитие. Состоявшееся свидание - нечастое событие, которое мы празднуем со всем энтузиазмом. Какой теплый вечер. Уже проклевываются августовские звезды. Что-то принесет нам завтрашний день?

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

А вот что:

– Осипова и Лазарева - в ШИЗО! За отказ от ношения нагрудного знака - десять и тринадцать суток!

В общем, этого следовало ожидать. Тащим все теплое, что только есть. Вот когда пригодились бабушкины лифчики! И какое счастье, что мы успели распустить на нитки тот шерстяной платок, который мягкосердечная Люба позволила мне принести в зону! Эдита уже связала из этих ниток "шизовые колготки" - такие длинные, что на любую из нас налезут. На маленькой Тане эти колготки собираются гармошкой, но это ерунда! Теплее будет. Мы снаряжаем наших подруг на совесть: сейчас-то тепло, но мордовский август - месяц коварный. Каково им будет там, в сырой камере?

Наспех стараемся накормить напоследок - им тринадцать суток недоедать. Горячая пища в ШИЗО - через день. Да и то - баланда, почти одна вода. Подуст, конечно, суетится и поторапливает, но мы ее не слышим. Наконец одна из дежурнячек не выдерживает:

– Женщины! На "кукушку" опоздаем!

"Кукушка" - это маленький паровозик, который возит поезда с ИТК-З до ИТК-2. То есть от нашего лагеря до соседнего, где ШИЗО. Таня, королевски:

– Из-за меня кагебешники на два часа самолет задерживали, так подождет и ваша "кукушка"!

А нам, оставшимся, что делать? У нас это договорено давно: ШИЗО значит, забастовка. Больная в ШИЗО - голодовка. А Наташа, безусловно, больна. Значит, мы будем голодать все время, пока она в ШИЗО. Таня и Наташа это знают. Провожаем их до ворот, целуем.

Это 17 августа 83-го года. Голодовок "кстати" и вообще-то на свете не бывает, но эта более чем некстати. Дело в том, что в сентябре будет Мадридская международная конференция по правам человека и по проверке, как выполняется Хельсинкское соглашение. Мы-то знаем, что в нашей стране оно никак не выполняется. Но наши дипломаты будут заученно врать, западные их коллеги будут благодушно кивать, а кто и не поверит - как сможет доказать факт нарушения? Ведь тем, кто в нашей стране не боится сказать правду, в Мадрид ехать не позволят! Кто в СССР проверял выполнение Хельсинкского соглашения? Самодеятельные хельсинкские группы, им бы в Мадриде и докладывать. Так их всех пересажали в лагеря и психушки, их не то что в Мадрид - за колючую проволоку не выпустят!