Съешь меня
Шрифт:
— Ты не будешь всегда так жить, — сказала я ему. — Все изменится.
Мне хотелось бы, чтобы он послушал Norwegian Wood.
Бен покачал головой.
— Нет, — сказал он, — не думаю. Я не изменюсь. Не хочу меняться. Я не один такой. Есть и другие. Нас таких полно среди молодежи. И всегда такие были, только раньше их не замечали. Раньше о таких, как мы, не говорили, и вообще не говорили ни о чем. Процент девственников среди взрослого населения более или менее постоянный. Чем вы объясняете девственность? Робостью? Может, и так. А что касается количества, то без секса живут калеки, сумасшедшие, больные и еще мы.
Ненавижу это «мы». Армия нигилистов.
— А что будет с человечеством, если все станут такими, как вы? — поинтересовалась я.
— Мы же
— Любовь и дети — не одно и то же, — заявила я.
— Нет, одно, — стоял на своем Бен. — Я не хочу воспроизводить себе подобных.
Ночь — время теней, под влиянием алкоголя тени увеличивались и становились грозными. Я видела толпы молодых, они теснили нас, надвигались — рука об руку, сплоченными рядами. Больше всего меня пугала их сплоченность: ни ревность, ни желание не смогут их разъединить. Все свое время они посвящают ученью, все свои силы — завоеванию власти, а мы, жалкие, изношенные вожделениями, старики, прозябаем в немощи.
— Поздно уже, давай отправляйся, — сказала я.
— Разве что завтра, — ответил Бен с улыбкой. — Метро закрыто, на улице холодно, а денег на такси нет.
Я взяла бумажку из кассы и протянула ему.
— Держи, вот деньги. Не стесняйся. Скоро в мире все будет вашим.
— Как же, как же, — ответил он, все так же улыбаясь. — Ложитесь спать, Мириам. Я останусь. Сегодня у нас праздник. Я не хочу оставлять вас одну.
Бен вытащил из-под дивана мои спальные принадлежности. Ничего от него не утаишь. Постелил, уложил меня, подоткнул одеяло, ласково погладил по руке, сказал, что все хорошо. Засыпая, я видела, как он при свете крошечной лампы, которая отбрасывала на стену огромную гориллообразную тень, достал из сумки ноутбук, разные провода и на ощупь их прилаживал. Мне снилось, что мне снится сон, как я вхожу в дворцовый сад и, только попадаю в розарий, просыпаюсь во сне, и сон во сне начинался сначала.
Среди ночи я открыла глаза. Голова была совершенно ясная. На экране компьютера Бена, равнодушно шевеля плавниками, плавали в черной воде рыбки. Бен, скрестив на столе руки и положив на них голову, спал. Я всматривалась в угловатые, прерывистые очертания его силуэта, различила ноги, ножки стула. Когда мелькала светлая рыбка, видела силуэт отчетливее, а когда плыла темно-серая акула, темно-синяя барракуда или коричневая мурена, — только черное пятно неподалеку от меня. В душе у меня поселилась тревога. Я стала припоминать наш разговор. Нет, я не согласна с Беном, девственников вроде него раньше не было. Уверена: именно наше время породило подобных молодых людей. Людей, отвернувшихся от жизни. Как их убедить, что они пошли по ложному пути? Эмансипировались, освободились от многого: брак, привязанность, государство, власть для них ничего не значат. Но как объяснить Бену, что он может угодить в еще более опасную ловушку? Уязвимее всех бунтовщики. Бунтуя против системы, ты только ее укрепляешь. Как ему это объяснить? Я не знала. Зато я знала, что плотское желание остается единственной реальной подрывной силой. Когда угнетатели оделись в ледяную броню безжалостных экономических законов, самое важное — запастись легкомыслием, сохранить в целости ценный горшок Винни-Пуха и побольше разноцветных шариков. Бен спал, а я ему пела о доблести инстинкта и вожделения.
Мне захотелось послать Бена ко всем чертям с его идеями назойливой рекламы, с замашками акулы маркетинга, хваткой девственника-студента. Если ему нравится делать деньги, пусть мотает куда подальше. «У меня» кормят вкусно и дешево. «У меня» богатства не наживешь. Пока посетитель уписывает за обе щеки, я думаю: вот и еще одним счастливцем на свете больше, он не платит за счастье болью, не отравляет его привычкой, не гонит дьявольским бичом: «Еще! Еще!»
Я размышляла о сытости. Встречаются люди, которые никак не могут наесться, но редко. Зато когда речь идет о сексе, тут аппетит никогда не пропадает. Огонь требует дров, знай подбрасывай.
Давай! Давай! Давай! А вот в ресторане: нет, спасибо, вкусно, но я больше не могу.Начнешь думать об одном, и мысль сразу перескакивает на другое. Тема философского эссе Анны и Симоны напомнила мне о всевозможных кошмарах. Я не хочу быть такой, как Бен, но такой, как я сама, тоже не хочу. Я непредсказуемая и вероломная. Мысленно пишу прощальное письмо Бену.
«По причине разногласий в выборе средств, из-за идейных расхождений, ради того чтобы оградить вас от самого себя и от ваших иллюзий, я чувствую необходимость положить конец нашему сотрудничеству, которое, поверьте, принесло мне огромную пользу».
Перечитываю письмо. Одобряю спокойствие официального стиля: возмущение больше не встает на дыбы, оно улеглось. Нежность и предательство идут рука об руку строка за строкой. Прощальное письмо на трех страницах, полное упреков и обвинений — читай, оскорблений, еще и послание любви, если оно кончается примерно так: «Но в глубине души я знаю, что больше никого не буду любить так, как любил (а) тебя». Мне нравятся скромные, сдержанные письма, в которых чувство автора выдает случайная обмолвка, промелькнувшая бабочка, — вырвалась и улетела, — чтобы коснуться — дорогу-то она знает! — уголка рта адресата, вызвать легкую улыбку, предвосхищение тайной, но уже ощутимой любви.
Ну вот я и успокоилась. Последняя капелька коньяка растворилась в крови. Я злилась на Бена за то, что он не захотел меня. Все мы люди, как говорится. А думается: все мы скоты. Шесть лет я не была с мужчиной. Того, с кем я была в последний раз, мужчиной трудно назвать. Шесть пустых лет.
Хотя однажды вечером… Впрочем, тогда ничего особенного не произошло. Темное небо, на небе звезды. Слишком много звезд, думала я тогда. Куда ни посмотри, повсюду над нашим цирковым шатром большие, маленькие, странствующие, падающие. Теплый вечер. Листва на дереве чуть подрагивала, будто ресницы танцовщицы-испанки. Земля, стены домов дышали дневным теплом, день сопротивлялся, цеплялся, не хотел уходить безвозвратно, уступив место ночи. «Нет, со мной не так-то легко справиться», — говорил день. Спать было невозможно. Достаточно только вдохнуть теплый воздух, напоенный солнцем, и сон бежал прочь. Я не спала. И мое нутро проснулось. Я сходила той ночью с ума.
Элуа вышел, услышав, что коза мечется и натягивает веревку. Сам он выступал с номером, который назвал «Колесо смерти», но всегда возился с животными. Он испугался, как бы коза не убежала. Коза в Париже. Цокает по Монмартру. Я сидела на улице. Вдыхала одуряющий запах. Мы вместе с Элуа заглянули в выпуклые умоляющие глаза Марины, нашей козочки. Марина жаждала ласки. Мы посмеялись и остались стоять рядышком, наслаждаясь сводящим с ума душистым воздухом. Сто, тысячу раз наши руки мечтали о встрече. Мы стояли не шевелясь, наполняя легкие соблазном. Вдыхая аромат летней ночи, что обволакивала обнаженных приторной патокой. Ее можно было слизывать с кожи другого до рассвета. Я уже представляла, как мы, обнявшись, катаемся в лопухах, давим зеленый лук на грядке: ох, любовь моя луковая!.. Бедра напряглись, трепетали, жаждали блаженной тяжести и… освобождения… Уф! Но Элуа ушел. Его ждала жена, куда моложе и красивее меня, так что он вернулся к себе в фургон.
Теперь мне не уснуть. Я взяла наугад с полки книгу. Сборник писем, что ж, очередное письмо, читаю: «Мы купили бычка, мама назвала его Банжо, почему, не знаю. Мне всегда думалось, что, заведи она собаку, непременно назвала бы ее Азор, без всякой иронии. Я бы тоже назвала собаку Азором, не без иронии. Вы скажете, что разницы никто и не заметит». Я прочитала кусочек письма Фланнери О'Коннор [7] к подруге А. от 9 августа 1957 года и поблагодарила за нежданный подарок, что мгновенно смягчил мою душевную смуту.
7
Фланнери О'Коннор (1925–1964) — американская писательница.