Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

— Сколько-нибудь — чего? — спросил Ревентос, слишком любопытный, чтобы не выпытать все сразу.

— Негров, дружище, негров, — кратко ответил дон Кандидо. — Неужто вы не знаете, что прибыла «Велос»?

— Вот как? Право, не знал.

— Да, прибыла; вернее, ее доставили в порт. Точное количество груза на борту пока неизвестно. Люки задраены наглухо, но капитан Каррикарте говорит, что погрузил более пятисот. Правда, из-за длительного перехода и жесточайшей погони со стороны англичан кое-кто погиб, и таких пришлось выбросить в море… Их немало, но, по счастью, не так уж и много. Теперь вам ясно? Так вот, заберите всю эту одежду, сделайте тюка три-четыре, как выйдет; отвезите их на Кавалерийский мол, что против Каса-Бланки, и передайте владельцу шлюпа «Флор-де-Регла». Вы его знаете. Ему все и вручите, а он уже предупрежден и знает, куда это отвезти. Поезжайте и вы с ним: ведь вы же счетовод, не так ли? Словом, за работу! Если вы не успеете вернуться вовремя, завтрак вам будет оставлен. Во всяком случае, одежда должна быть на борту до одиннадцати часов — слышите?

Как только дворецкий исчез, в контору вошла донья Роса. Дон Кандидо в крайнем волнении прохаживался взад и вперед, но, увидев жену, остановился, словно ожидая вопроса, который тут же и последовал:

— Что случилось, Гамбоа? Ревентос бежит сломя голову, а ты чем-то крайне озабочен. Скажи на милость, в чем дело?

— Обычная история, дорогая; если и дальше так будет продолжаться, то эти мошенники англичане уничтожат одно из лучших украшений в короне его величества короля, храни его господь!

— Да не может быть!

— Уверяю тебя. Ведь если англичане будут мешать нам ввозить рабочих, в которых здесь нужда, то я не знаю, с чьей помощью и как мы будем добывать сахар! Да! Я все время твержу: тут сам черт руку приложил!

— И я опасаюсь того же, Кандидо; но ближе к делу!

— Ладно, слушай. Сегодня в семь часов утра с Морро подали сигнал, что с подветренной стороны виден английский военный корабль. На пристани нас было несколько человек: Гомес, Асопарде, Сама — словом, почти все участники вчерашнего собрания. Немного погодя с Морро сообщили о том, что англичане захватили приз, а спустя полчаса у входа в порт показался и сам английский корвет «Перла». Командует им лорд Педж или Педжете, как сказали нам позже те, что слышали с Пунты ответ лоцмана вахтенному на сигнальной вышке [52] . И как бы ты думала, что оказалось призом?

52

Английский военный шлюп «Пирл» под командой лорда Кларенса Пейджета. (Прим. автора.).

— Бригантина «Велос»?

— Да, Роса: она самая. И почти со всем грузом на борту.

— А груз удалось потом спасти; вот хорошо-то!

— Спасти? — повторил дон Кандидо с горечью. — Кабы на то была божья воля! И раз наша бригантина входит в порт в качестве приза…

— Неужто гибнут и корабль и груз? Ах, какое страшное несчастье!

— Я не говорю, что погибнет все; но нам, кому дорого спасение судна и груза, нам зевать сейчас нельзя. Те шаги, что мы уже предприняли, и те, что мы собираемся предпринять в дальнейшем, позволяют надеяться, что если и не весь груз, то хотя бы две трети его удастся вырвать из лап англичан. Поверь, Роса, порою мне кажется, что потерять бригантину для меня было бы тяжелее, чем лишиться самого груза, хотя, судя по накладной капитана Каррикарте, это самый ценный из всех, что привозили доселе из Африки. Не сомневайся: на моей бригантине за короткий срок можно доставить не какой-нибудь один, а самые различные грузы; она мало кому уступит. Прошло всего года три, как я купил ее у Дидье из Балтиморы, а она уже четыре раза ходила в Африку и обратно. Нынешний рейс был пятым по счету, и я за это время сумел трижды возместить себе ее стоимость! Подумай только, Роса: она вышла из Каса-Бланки — помнишь? — в середине июля, а возвратилась через неполных четыре месяца. Вот это рейс! Кто посмеет отрицать, что сейчас она — самый быстроходный из всех наших парусников? Да такие суда, как «Фелис» Суаснавара, «Венседора» Абарсусы, «Венус» Мартинеса, «Нуэва Амабле Саломе» Карбальо, «Ветерано» Гомеса, и прочие прославленные корабли по сравнению с «Велос» — просто старые посудины! Мне, право, было бы очень жаль потерять бригантину, и даже не из-за денег, хотя те десять тысяч песо, что я уплатил за нее, тоже не пустяк, а из-за того, что такое крупное судно трудно построить заново.

— Ах, Кандидо, не строй иллюзий! Только ты и твои друзья можете тешить себя надеждами, а я — нет. Коли англичане во что-нибудь вцепились, они уж этого из рук не выпустят, будь уверен. Я все больше и больше ненавижу этих безбожников протестантов! И кто их просит соваться не в свои дела? Ломаю себе голову, но никак мне в толк не взять, почему, собственно, Англия так противится тому, что мы привозим дикарей из Гвинеи. Почему же тогда они не восстают против ввоза масла, изюма и вина из Испании? Я нахожу, например, более гуманным привозить дикарей, обращать их в христианскую веру и придавать им человеческий облик, нежели ввозить вина и тому подобные зелья, которые служат только для удовлетворения обжорства и прочих пороков.

— Этой философии, Роса, не понимают и не хотят понять англичане, враги нашего процветания; иначе они бы больше сочувствовали нам, вассалам дружественной нации, бывшей некогда их союзницей. Но я обвиняю не только их, я виню прежде всего тех, кто посоветовал нашему августейшему монарху Фердинанду Седьмому подписать с Англией договор тысяча восемьсот семнадцатого года. Вот в чем зло. За жалкую сумму в пятьсот тысяч фунтов стерлингов нескромные советники лучшего из монархов предоставили сынам коварного Альбиона право осматривать наши торговые суда и оскорблять, как мы видим — с каждым днем все более безнаказанно, священный флаг страны, которая еще недавно была владычицей морей и повелительницей обоих полушарий. Какой позор! Не понимаю, как мы только терпим… Но не в этом дело, Роса. Я тебе говорил, что вчера вечером мы спешно собрались у Гомеса, желая услышать от самого капитана Каррикарте, что же произошло на борту «Велос». Ради этого он срочно прибыл из Мариеля. Мы решили обдумать, нельзя ли нам сыграть хорошую шутку с англичанами. Тебе же известно, что на то и закон, чтобы его обходить. Когда я пришел к Гомесу, было, вероятно, около восьми…

— Ка-ак около восьми? — прервала его жена. — Ты же вышел из дому, когда еще семи не пробило; где же ты так задержался? Как могло случиться, что ты добирался до Гомесов больше часа?

— Нет, я нигде не задерживался, — поспешил возразить явно смущенный муж. — Я сказал, что было около восьми? Я просто ошибся, я хотел сказать; после семи — ну, скажем, четверть, половина восьмого. Да точное время не так уж важно…

Казалось бы, действительно все это было не так важно, но донья Роса не могла не отметить, что муж ее, отправившись в экипаже от угла улиц Сан-Игнасио и Лус, где стоял их дом, на северный конец Кубинской улицы, где состоялось собрание, потратил на поездку целый час, когда это расстояние можно было не спеша пройти за полчаса пешком. Донья Роса, естественно, замолчала: у нее возникло некоторое беспокойство относительно супружеской верности ее мужа; и, конечно, у нее пропали всякое воодушевление и всякий интерес к тому, что предполагалось сделать для спасения захваченного судна и груза. Заметив это, дон Кандидо, достаточно хорошо изучивший свою жену, сказал, хлопнув себя по лбу:

— Постой! Да я же задержался потому, что должен был узнать, придет ли на собрание Мадрасо, что живет напротив монастыря святой Екатерины, успел ли кто-нибудь предупредить его… Капитан Миранда может сказать, в котором часу я пришел к Гомесу. По пути я нигде больше не останавливался. И Пио может подтвердить. Но ближе к делу. Стало быть, как я и говорил, когда я пришел в дом Гомесов — а он, как тебе известно, стоит далеко, напротив крепостной стены, — там уже все были в сборе: и Сама, и Мартиарту, и Абрискета, и Суарес Аргудия. Пришел и Ла Эра, племянник Ломбилье; дяде его пришлось поехать на кофейные плантации Ла-Тентатива в Пуэрта-де-ла-Гуира. Были там и Мартинес, и Карбальо, и Асовардо, и многие другие. Мадрасо пришел вместе со мной, а Маньера явился позднее. Правда, не все они были непосредственно заинтересованы в том грузе, что находился на борту «Велос», но, как основным импортерам невольников, всем им хотелось подробнее узнать, что именно произошло в Мариеле и каким образом мы собираемся выпутаться из этого грязного дела. Капитан Каррикарте тем временем переодевался на антресолях дома Гомеса, а затем спустился к нам, и мы оказались в полном составе. В нижнем зале мы устроили настоящее судебное заседание. На столе, стоявшем посредине комнаты, капитан разложил кое-какие бумаги и без дальних проволочек стал рассказывать обо всем по порядку, с момента отплытия от берегов Африки вплоть до прибытия на наш остров. Он сказал, что, выйдя в конце сентября из Гальинаса, они до самого Пуэрто-Рико шли бейдевинд, причем море было спокойно. Но вот вдали, с подветренного борта, показался подозрительный парус, и капитан был вынужден переменить галс. В течение ночи они все время шли при свежем ветре, а затем легли на прежний курс, надеясь на следующий день к вечеру увидеть Пан-де-Матансас. И действительно, с наступлением сумерек они его увидели, но в самой узкой части Багамского пролива перед бригантиной очутился все тот же парусник и сразу погнался за ней. По словам Каррикарте, его первым намерением было войти в Аркос-де-Канасп. Но это ему не удалось: английский крейсер — а парусник им и оказался — шел, не меняя курса, ближе к кубинскому берегу; таким образом, несмотря на быстроходность бригантины, он все время маячил у нее по борту, держась большей частью на траверзе мыса Лас-Тетас-де-Камариока. Снова наступила ночь, бригантина вышла в открытое море и переменила галс, рассчитывая зайти под прикрытием темноты в Кохимар, Хайманитас, Бавес, Мариель или Кабаньяс. — словом, в первый попавшийся порт. К несчастью, попутный ветер спал, а тот, что дул с суши, был встречным, так что когда бригантина снова приблизилась к берегу, уже выглянуло солнце, и английский крейсер грозил нагнать судно с наветренной стороны. Тогда, увидев, что только чудо может избавить их от столкновения, капитан решил пойти на крайность… Он отдал приказ очистить верхнюю палубу, чтобы по возможности разгрузить корабль и облегчить ему маневрирование. Сказано — сделано. Мигом полетели за борт анкерки с пресной водой, немало было сброшено такелажа и тюков, находившихся на палубе.

— Ты хочешь сказать — негров? Какой ужас! — воскликнула донья Роса, схватившись обеими руками за голову.

— Ну разумеется, — продолжал невозмутимо Гамбоа. — Неужели ты не понимаешь, что ради спасения восьмидесяти — ста тюков капитану пришлось бы рисковать своей свободой, свободой экипажа и оставшейся частью груза — а она была втрое больше, чем та, что он выбросил? Капитан поступил в соответствии с предписаниями: спасти во что бы то ни стало судно и документы. Да к тому же, как я говорил, ему нужно было освободить палубу и облегчить бригантину. Времени терять было нельзя. Этого бы еще не хватало! Каррикарте сказал — а я верю ему, потому что он, несомненно, честный малый, — что в те крайне опасные минуты на палубе находились только больные и хилые, а они все равно вскорости погибли бы, если бы их загнали в трюм, уже набитый неграми, где они сидели как сельди в бочке: ведь люки-то пришлось забить гвоздями.

— Люки? — переспросила донья Роса. — Это значит — наглухо заколотить трюм! И те, что там находились, задохлись? Несчастные!

— Ба! — отозвался дон Кандидо с видом крайнего презрения. — Да ничуть не бывало, дорогая. Ты никак воображаешь, что угольные мешки способны на такие же чувства и могут страдать так же, как мы? Да вовсе нет. Известно ли тебе, как живут они там, у себя на родине? В пещерах или на болотах. А воздух, которым они там дышат? Либо он насыщен зловонием, либо его там вовсе нет. А знаешь, как их сюда доставляют? Сцепленными попарно: иначе говоря, они сидят в два ряда друг против друга, и ноги их переплетаются, а посередине остается небольшое пространство, чтобы передавать им пищу и воду. И ничего, они от этого не умирают. Почти всем им приходится надевать кандалы, а со многими нужно иной раз повозиться, чтобы заковать их в колодки.

— А что такое колодки, Кандидо?

— Вот тебе и раз! Что ты впервые об этом слышишь? Такие болванки, моя дорогая.

— Право, не приходилось слышать.

— И все это только из-за англичан, которые беззаконно преследуют нас! Единственно, что сейчас терзает Каррикарте, так это то, что в общей спешке во время аврала матросы выбросили за борт негритяночку лет двенадцати, очень славненькую. Она уже знала несколько слов по-испански. Готтентотский король отдал ее капитану за бочонок свиных колбас. Пришлось выбросить еще и пару негритят лет семи-восьми, подаренных капитану тамошней королевой за сладкий хлебец и пачку чая для ее стола.