Сестра Ноя

— Я тебе задал вопрос и прошу на него ответить.

— Да я тебе сейчас подзатыльников надаю, салага!

— Тебе не трудно посмотреть мне в глаза?

— Да кто ты такой, чтобы в глаза?.. – Его взгляд так и не оторвался от собственных рук, сведенных в замок.

— Я же знаю, что ты не себе в карман доллары складывал.

— Да, Арсюш, это всё людям, живущим в бараках. – Закивал он подобострастно.

— Юра, почему ты не обратился ко мне? Почему отказал заводу взять бараки на баланс? Ты знаешь, мы бы всё своими силами отремонтировали и привели жилье в надлежащий вид.

— Ой, знаю, в какой вид вы бы привели…

— Почему не позволяешь жителям бараков работать на заводе? Среди них есть классные специалисты, мы бы их с удовольствием взяли.

— Да знаю, только они и сами… – прошептал он растерянно и осекся.

— Причина в том, что ты не захотел расставаться с короной авторитета, не так ли? Ведь ты для них сейчас – бог. А кем бы стал, если завод взял бы на себя твои заботы? Никем…

— Это ты зря!.. Я же бескорыстно!

— Как ты намерен возместит убыток в два миллиона?

— Никак. Все раздал людям.

— Тогда тебе придется позагорать лет пять–семь на мордовском курорте общего режима.

— Но ты же не позволишь посадить брата родного?

— Конечно, не позволю. Просто отдам тебя Макарычу, и он разберется с тобой по–своему. Знаешь, он Фрезера в решето превратил. Тот тоже не хотел в тюрьму. Он выбрал мужскую смерть в бою.

— Я найду деньги.

— Ты не забыл еще о драгоценных камнях нашего отца? Он говорил, что их стоимость не меньше двух миллионов долларов. А сейчас, наверное, и подороже.

— Ты прости, Арсюш… Но их уже нет. Я их продал. За полмиллиона.

— Отец мне дал телефоны своих ювелиров. Они бы дали настоящую цену.

— Да знаю… Но мне нужно было срочно… А ты думаешь, на какие деньги я два года ремонтировал дома и платил людям? Проданной квартиры моей хватило лишь на год.

— Так ты еще и меня обокрал на два миллиона? Ты же знаешь, отец именно тебе передал ключ от сейфа, потому что верил тебе, как самому себе. Думаешь, я бы отказал, если бы ты попросил камни? Да я не думая отдал бы!

— Да я знаю… Но не смог…

— Так хотелось быть крутым паханом?.. Всё. Прощай. Уйди, пожалуйста.

Юра сгорбившись засеменил к выходу. Глаз на меня он так и не поднял.

Домой шагал пешком, не замечая ни дороги, ни крапающего дождя. Такого предательства мне переживать еще не доводилось. Меня словно придавил огромный жернов. По языку разлился сладковато–соленый железистый привкус крови, внутри черепа сильно пульсировал крупный сосуд, угрожая инсультом. Я шлёпал по грязи, скрипел зубами и, не разжимая губ, вопил в небеса о помиловании Юрия и меня, о вразумлении нас всех. В кармане раздался звонок. Я достал трубочку телефона и услышал скучный голос:

— Простите, Арсений Станиславович, – время! Необходимо услышать ваше решение.

— Макарыч, прости, крепко задумался. Ты вот что, поступай по слову Виктора: уволь Юру по–тихому. Он все деньги направил на бараки. Эдакий наш заводской Робин Гуд, защитник нищих. А бараки необходимо взять на баланс – это жилье заводское, и люди там живут наши.

— Всё понял. Спокойной ночи.

— Прощай.

ЧАСТЬ 4. ПРОЩАНИЕ С СОБОЙ

Мистическое путешествие по лабиринтам сердца

Начинается новая жизнь для меня,

И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

Больше я от себя не желаю вестей

И прощаюсь с собою до мозга костей,

(«Я прощаюсь со всем…» А. Тарковский, 1957 г.)

Проснувшись утром, я протяжно застонал, завыл, как раненый пёс. Бегающие глаза Юрия, пустые оправдания, и самое противное чувство, что самый родной человек предал тебя и предавал не раз и не два, а много раз на протяжении полугода, каждый день встречаясь с тобой на работе, каждый день лгал. И ради чего? Ради денег, которых мне никогда не было жаль ни для него, ни для кого вообще.

Что дальше? Как жить сегодня и завтра, ведь надо идти на работу… И в тот миг я понял одно – мне уже никогда не переступить порог заводской проходной. Я взял в руки коробочку мобильного телефона, набрал SMS: «Я увольняюсь. Меня не ищи, нужно побыть в одиночестве. Прости!» – и отправил сообщение Виктору. Мобильник спустил в унитаз, принял душ и собрал в дорогу рюкзак. Заскочил в сбербанк, оплатил коммунальные счета на год вперед. Купил провиант на первое время и вернулся домой.

Невольно задержался у фотографии Маши, покинувшей меня, улетевшей далеко и надолго – так улетают ангелы, святые и любимые.

— Ты собрался в путешествие? – раздался из гостиной голосок Маши, пока я переобувался.

— Да, Маша, мне нужно побыть одному. Я задыхаюсь в мире жадности и обмана. Это не для меня. Лучше умереть под забором в нищете, чем видеть бегающие глаза родного брата, который предал тебя ради каких-то денег.

Я, наконец, поднял глаза на Машу и невольно залюбовался: она сидела в кресле в свободных белых одеждах наподобие туники, на неё из окна упал луч солнечного света – и вся она сияла неземной красотой. От её помолодевшего лица, такого родного и красивого, от её глаз и рук – исходило то самое теплое сияние любви, которое я заметил в первый день нашего знакомства. То сияние, которое она пронесла сквозь годы нашей дружбы, нашей высокой любви, не растеряв его в повседневной суете, не рассеяв «на мрачных стезях мира сего». На душе стало покойно и чуть грустно.

— Ты, пожалуйста, не удивляйся, Арсюша, – сказала она, – теперь у меня появилась возможность прилетать к тебе в любое время, когда я тебе буду нужна. Я только на минутку… Только навестить тебя и успокоить, а еще навестить папу, сестричку – и сразу обратно.

— Но ведь это такой долгий перелет, столько часов!.. Ты не устала?

— Вовсе нет, – улыбнулась она своей лучезарной улыбкой, которая меня всегда будто обливала потоком света.

— Слушай, Маша, ты так прекрасно выглядишь! Видимо, этот переезд на край земли на самом деле пошел тебе на пользу.

— Да, как любое дело, которое мы выполняем не по самоволию, а по послушанию.

Несколько минут мы провели в молчании. Но это было не отсутствием мыслей, а нежелание проговаривать слова, цена которых именно в их сокрытии. То были слова, которые мы много раз говорили друг другу и сейчас пожелали остаться внутри. То были вечные, как всё божественное, признания в любви и верности навсегда. То были слова нежности, от которой тают льды одиночества и наступает весна.

Наконец, Маша вспорхнула, как белая голубка, улыбнулась на прощанье, взмахнула рукой и ушла. В комнате остались солнечные блики и сладкий аромат, в душе – покой и тихое счастье внезапного озарения.