Сестра Ноя

— Нет! – глаголом жёг народные сердца неугомонный приезжий с детонатором в сердце, – мы прямо сейчас возьмем огромный рюкзак с палаткой, закидаем туда овощной ассортимент – сладкий перец, розовые помидоры, огурцы пупырчатые, зелень ароматную, красный лук, плавки, полотенца, спички с фонарем и солью – и двинем во–о-он за ту гору, где нас ждет неведомое нечто.

— А может не на–а-а–до? – ныл в ответ абориген. – Ну, что там такого… А у нас в холодильнике пиво с чипсами, а у нас кино по первому… А?..

…И вот мы идем под непрестанный минорный аккомпанемент, обливаясь потом, по раскаленному асфальту поселка, по горячим камням побережья, по колючим горным тропам, забираясь ввысь, чтобы замереть на минуту на вершине, усладиться горней красою – да и низринуться вниз, по петляющим кремнистым дорожкам к желанному синему морю. А уж оно, родимое, зовет, манит пушистой белой пеной и тугой зеленоватой волной: идите, плывите, наслаждайтесь в диком безлюдье природной красы. И вот мы, смыв с горящей кожи пыль и соль, легкие и довольные, лазаем у полуразрушенного ноздреватого волнореза и срезаем пиратским кинжалом огромные пузатые мидии с ладонь.

Вадька собирает по берегу сухой пропеллер плавника, разжигает дымный, почти без пламени костер, стреляющий камнями в разные стороны. Я нахожу среди прибрежного мусора лист кровельного железа и раскладываю на хлопающей ржавчине ряды мидий, прилаживаю огромную сковороду на камнях над углями, пылающими жаром. Мидии – одна за другой – подпрыгивают, бурые мохнатые створки лопаются, беззащитно раскрывая сочную розовую мякоть. Мы хватаем моллюски и прыскаем в отверстую щель соком половинки лимона и, подцепив лезвием ножа, слизываем парящий железистой морской водой и лимонной кислотой студенистый сгусток и, почти не жуя, глотаем и глотаем упругую плоть моря и заедаем перцами и помидорами, разрывая пальцами и окуная в рассыпанную по плоскому камню крупные кристаллы соли, отхлебывая из оплетенной бутыли густую кровь изабеллы – и смеемся одними глазами. Чумазые, потные и облитые соками всех цветов, всхрапываем старыми конягами, падаем в шипящую пену прилива, кувыркаемся как дети в мелководье, набирая в уши и в нос воду, и выходим на берег, по лоснящейся влажной гальке, скинув с плеч десяток–другой, смыв печаль и суету монотонных дней – посвежевшими, молодыми, дерзкими!

Пока я, поглядывая на темнеющий полог неба, почти профессионально за пять минут ставлю палатку, брат как всегда с хитрющим взором пропащего наркомана, откуда-то с самого дна безразмерного рюкзака, купленного в ГУМе за девятнадцать–сорок извлекает исцарапанную гитару, но с инкрустированной перламутром розеткой, и новейшими нейлоновыми струнами – и открывает концерт под открытым небом. Откуда-то из скалистых ущелий, горных складок и колючих кустов выползают смущенно улыбающиеся парочки и, обняв облупленные плечи друг друга, поднимают глаза к фиолетовому небу, где как на фотобумаге в проявителе выступают белые пульсары звездных алмазов.

Вадька, заполучивший благодарную аудиторию, распелся, размял пальцы и глотку – и давай изливать в онемевшее со страху пространство ностальгические вокально–инструментальные перлы от шестидесятых прошлого до нулевых нынешнего столетия. Пошли вперемежку Битлз, Пламя, Лед Зеппелин, Красные Маки, Демис Руссос, Цветы, Шокин Блю, Алла Пугачева, Криденс, Юрий Лоза, Металлика, Интеграл, Юрий Антонов, Аэросмит, Беликов, Нирвана, Джо Дассен, Высоцкий, Браззавиль, Аквариум, Иглз Эйр, Окуджава, Пинк Флойд, Воскресение, Абба, Тухманов…

Мы, ошеломленные свидетели могучего таланта исполнителя, смотрим на фосфоресцирующее серебром тихое море, черно–фиолетовый небесный вельвет в звездных стразах, на рыжее пламя костра, стреляющее кремнистыми пулями, на зеленоватые трассеры летающих светлячков, на собственные блаженные рожицы, на пузатые оплетенные бутыли, пущенные по кругу, на неугомонного певца, наотмашь бьющего ногтями по струнам и орущего на изумленно притихшую вселенную свирепым баритоном, срывающимся в фальцет…

…Но повторяю: ничего этого не было, если бы я не привез с собой детонатор, прихваченный из стратегического арсенала моего дворового треугольника. А чуть позже и этот чудесный день и эту ночь до рассвета я положу на полку моей домашней кунсткамеры, на ребра пылкой груди, на миокард сердца, на излучину правого полушария мозга, отвечающего за удачный исход именно такого рода предприятий.

Ноги несут меня по дорогам странствий, а разум сквозь молитвенное биение сердца, сквозь пространство и щелкающее секундной стрелкой время… мой неусыпный разум погружается в глубокие пласты памяти.

Итак я выхожу из своего треугольника и оказываюсь за границей двора.

Домашние запахи еды, травы и цветов растворяются в испарениях асфальта, дымах смога, пыльной травы и больной пожелтевшей пятнами листвы. Родные лица соседей и друзей сменяют лица незнакомцев. А вот тихий бульвар в старых липах, редкие прохожие огибают фонтаны, присаживаются на длинных скамейках под плакучими ивами, я же сворачиваю на проспект, откуда раздаются призывные шипящие звуки. Красавец–проспект течет потоками людей, огнями автомобилей, мерцает неоном реклам. Здесь свои потоки с островами и стремнинами, омутами и утесами.

Если свернуть направо и пройти мимо гастронома и ресторана, можно приблизиться к реке, от ее большой воды пахнёт тиной, влажной прохладой, бензином и рыбой. Я же сворачиваю в переулок, мои шаги эхом раздаются по тихому каменному лабиринту, еще поворот, еще тихая вечерняя улочка, а дальше словно раскрывает череду барханов пустыня. Никого и ничего. Здесь веет духом отчуждения человека от земли, от дома, родины и народа – дух выжженной солнцем степи, пустыни, камня, песка.

И вдруг за следующим барханом балки с ручьем по дну из лиловой темноты вырастает чащоба малых домов, полудач, полудворцов. Из-за высоких заборов, как из-за тюремной стены, долетают запахи жареного лука, цветов, собачьих меток, а так же приглушенные звуки: бормотанье телевизора и пьяных разговоров на крыльце, рыдания старенького магнитофона и ворчание собак.

Мне приходилось бывать в этих домах в качестве нежданного гостя. Куда только не заносило нас с Борисом после спонтанных знакомств в ресторане. Что происходит, когда пересекаешь границу частной собственности в виде калитки в заборе? Прежде, чем добраться до уюта обжитой комнаты, необходимо пройти сквозь пелену запахов мочи, навоза, кислятины, гнилья. Потом тебя непременно познакомят с душой дома, где немного зависти, чуть–чуть высокомерия по отношению к пленникам камня и асфальта, мелкая жадность («рюмочку своего домашнего, а на закуску только соленые огурцы, мы, простите, небогаты»), лукавство и настороженность, недоверие ко всем, особенно к трезвым и вежливым, хорошо одетым горожанам «из центра».

Бывали и другие дома с другой душой: мещанские и купеческие, ветхие, десятилетиями без ремонта, с удобствами во дворе. В таких заповедниках старины, отбывала земные сроки разной длительности «прожженная» интеллигенция, одряхлевшие хиппи, спившиеся, опустившиеся, но с обязательным «понтом»: стихи, картины, старинные часы с боем, печь с изразцами, старинная Библия, древние потемневшие иконы по стенам с отставшими обоями. Нищета с апломбом и заискивающее высокомерие: авось перепадет от денег в карманах чужаков, но и брезгливое отношение к достатку других, пусть и заработанному тяжким трудом. За рекой в соснах и березах селились нувориши, с этими всё просто: хвастовство, жадность и хищное отношение к любым ценностям: взять и присвоить, а где-то рядом свои в доску бандиты, воры и мошенники, помогающие им в осуществлении стяжательства.

Всё это разнообразие большого и мелкого зла походило на яд, растворенный в самой атмосфере той части города, которая поставила себя вне церкви, то есть мирской, – там царит зло, которого необходимо «устраниться», чтобы в церковной среде «создать благо», хранимое Богом для вечности, недосягаемое для липких пальцев стяжателей наличности любым путем. Эта потребность защитить все самое светлое в себе самом от всепроникающего мирского зла – вполне естественна, и нет иного пути как через обретение церковного покрова, сквозь очистительный покаянный огонь благодати. Наверное, как благодать смирения, так и зло гордости, похожи на радиацию, которую считают в полученных рентгенах через облучение – эти лучи невидимы, без запаха и цвета. Насколько облучишься черной гордостью или светлой благодатью – настолько суров или милостив суд, как, скажем, при защите диссертации белые и черные шары. Только те шары имеют зримую форму, а духовное облучение не имеет чувственных значений, а ощущаются только последствия: выздоровление или смертельное заболевание.