Сестра Ноя

При этих словах страдалица начала извиваться, как червь, заскрежетала зубами, была охвачена огненной лавой, и исчезла в ней от глаз испуганной игумении.» («Письма Святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской», М, 1895, Часть 1, Письмо шестнадцатое.)

Вот уж не думала Маша, что вроде бы невинные девичьи помыслы могут человека погубить навечно! Оказывается грех может быть не только делом и словом, но и помыслом. Господи, помилуй и сохрани!

…И заснула с прижатой к груди книгой в руках. После душеспасительного чтения и молитвы на сон грядущим блудные мечтания ни в ту ночь, ни в другие ночи и дни Машу больше не тревожили.

Расследование

Я предвижу громадную будущность России.

Конечно, и ей придется пройти через …

тяжелые потрясения, и после того

Россия воспрянет и… сделается

самой могущественной во всем мире державой

(Теодор Рузвельт, президент США 1901–1909 г.г.)

В ночь после школьного бала Арсению спать не пришлось. Всё мерещилось, что он сам, добровольно предал Машу, сам отдал её в руки соперника и потерял навек. В ту ночь он понял, что ему не к кому идти за советом, он остался абсолютно один с гнетом жгучих мыслей. «Православный христианин все проблемы решает в церкви. Понимаешь – все! Потому что именно в храме Божием человек понимает свою личную беспомощность и обращается к Всемогущему. И Господь Сам разрешает наши скорби Своими средствами и именно так, как лучше для нашего спасения» – эти слова, которые сказал ему священник на исповеди, именно в эту бессонную ночь прозвучали в голове и целебным елеем стекли в сердце. На рассвете он встал, оделся и вышел из дому.

Когда из темного подъезда Арсений ступил на серебристую от росы асфальтовую дорожку во дворе, – его ослепил первый солнечный луч, пронзивший зябкий розоватый туман. Птицы сначала робко, но с каждой минутой всё смелей и громче, рассыпали по застоявшейся тишине звонкие трели. Поздоровался с Русланом, взъерошил холку старой псины, всполошил стайку голубей, рассевшихся по траве газона – и бодрым шагом отправился в церковь.

Именно здесь, через входные ворота храма Божиего, пролегла невидимая линия водораздела между сумасшедшим миром и блаженным раем, между разнузданным злом и кротким добром, ложью и истиной. Когда после первого Причастия он поделился с Машей нахлынувшей радостью, девушка лишь вежливо выслушала, кивнула и перевела разговор на другую тему. Он с минуту сидел, будто громом пораженный: как же так, его единомышленница всегда и во всём – самое главное событие в жизни вдруг пропустила мимо ушей, мимо сердца. Он спросил ошеломлённо:

— Маша, ты разве не поняла – я ведь причастился! У меня вот тут, – он провел себя по груди и животу, – растворяется Тело и Кровь Христовы. Ты представляешь себе, что это такое?

— Меня как-то раз в детстве мама с бабушкой водили на Причастие. Я там раскричалась на всю церковь. Это был самый страшный миг моей жизни. После этого я туда больше не хожу. Прости…

Вот так. Церковные врата стали водоразделом между Арсением и Машей. Сами того не сознавая, они пошли дальше по жизни вдоль гряды водораздела, которая вырастала с каждым днем, и голос его для неё становился всё тише и глуше. Маша решила для себя, что можно жить одной лишь верой, без церковных таинств – Арсений же без Причастия жизни своей уже не мыслил. Так они оказались по разные стороны баррикады, имя которой Церковь.

В то знаменательное утро после исповеди Арсений рассказал священнику о Маше и своих страхах.

— Ты же сам понимаешь, Арсений, – сказал отец Сергий, – в пять лет дети страдают только за грехи родителей. Значит, в их семейном шкафу затаился какой-нибудь таинственный скелет – быть может, это смертный грех, который имел место, но за грех не почитается и поэтому его не исповедали. Бог весть!.. В любом случае, наша с тобой задача молиться за Марию твою со родичи, а уж по нашим молитвам Господь всё уладит как надо. А что касается лично Маши… По моему ничтожному разумению, чем трудней воцерковление человека, чем больше препятствий на его пути – тем больше на него потом Господь изольёт благодати. Тем больше пользы он принесет ближним своим. Так что, сынок, молись за Марию. Бог тебе в помощь.

И Арсений стал молиться за Машу каждый день, каждый час, с земными поклонами до боли в спине. Подавал записки на литургию, заказывал молебны и сорокоусты в монастыре. И терпеливо ждал результата. Видимо по этой причине, он так ухватился за семейное расследование, которое ему поручили.

Как-то пригласила его Маша в гости на чай. Вообще-то Арсений с давних пор считался другом семьи и бывал у них неоднократно, но в тот раз сердце его как-то сильно дрогнуло и часто забилось. «Добрый знак, будет нечто хорошее», – подумал он.

После обмена новостями за чашкой чая, Маша повела юношу в комнату бабушки. Старушка на этот раз не попросила его налить ей рюмку, а строго посмотрела в глаза, потом едва заметно улыбнулась и протянула несколько писем.

— Арсюша, ты видишь, лежу столько времени, всем уж в тягость, а помереть никак не могу. Грех на мне. Я уж исповедала его, а он меня всё томит, всё никак не отпустит.

— Если исповедали, то нет греха! – сказал он.

— Погодь, не спеши. Ты послушай. Супруг мой Иван Архипович после раскулачивания отошел от Церкви и детям строго–настрого приказал в партию вступать и коммунистов поддерживать. Он только перед самой смертынькой исповедался, а то ведь чисто как отступник был. Сдаётся мне, была и во мне причина того отхода. Только разобраться не могу – какая. Ты уж помоги, Арсюш, я тебя умоляю! Вот тебе письма дедовы. – Протянула она пачку пожелтевших листочков. – Ты их почитай. Что спросишь меня, как на духу отвечу. Только не всё мне, бабе, он рассказывал. Не всё я сама понимала. Так ты уж разберись. А?

— Конечно, бабушка Дуся. За честь почту.

— Вот и молодец, а Господь за это доброе дело тебя, сердешнаво, отблагодарит, не сумлевайся.

Во–первых, он отправился в храм и у отца Сергия взял благословение. Батюшка почему-то обрадовался такому повороту событий, осенил его широким крестным знамением и слегка приобнял: «Ну что ж, кажется, началось! Бог тебе в помощь».

Выйдя из храма с легким сердцем, переполненный надеждами и весьма приятными предчувствиями, Арсений, выйдя из глубокой задумчивости, неожиданно обнаружил, что ноги сами принесли его к школе. Там, за высоким решетчатым забором, как всегда не торопясь, обстоятельно и важно подметал дорожки Дмитрий Сергеевич. Арсений еще в младших классах подружился с ним и захаживал в гости. Жил этот странный человек при школе, числился сторожем и учителем труда, и только три человека знали, кем он был на самом деле: он сам, директор и этот мальчик, к которому сторож относился, как к сыну.

Много лет назад Дмитрий Сергеевич занимал весьма уважаемый пост директора школы, а также читал курс истории. Ему удалось подобрать хороший преподавательский состав, как тогда говорили, «сильных» учителей. В те времена он был весьма хорош собой, обаятелен, имел не только организационные способности, но и глубокие знания по любимой истории. А еще он писал диссертацию на тему: «История русской гвардии». В отпуск он ездил по местам дислокации гвардейских частей, разыскивал, переписывался и встречался с «недобитыми» потомками ветеранов–гвардейцев. В результате многолетней поисковой работы, ему удалось собрать уникальные данные, которые, как ему позже дали понять, оказались «реакционной идеологической диверсией».

Диссертацию ему, конечно, «зарубили», а еще вызвали «куда нужно» и весьма серьезно посоветовали:

— Бросьте вы это гнилое дело, уважаемый Дмитрий Сергеевич, и займитесь-ка историей нашей, советской, где нет ненавистного царя и его гвардейских прихвостней, а есть неуклонный рост благосостояния советского народа, основанный на сознательности граждан и правильной политике партии, ведущей страну в светлое коммунистическое будущее.

Подполковник Карельский, облаченный в элегантный тёмно–синий костюм, но с нагрудным знаком «Почётный сотрудник КГБ СССР» на лацкане, неслышно ходил по ковру кабинета и говорил приятным баритоном человека, которому очень хочется верить. Наконец, он опустился в кресло, отхлебнул чаю, зажег папиросу, выпустил густую струю дыма и впервые поднял профессионально прищуренные глаза на собеседника. Смотрел тогда Дмитрий Сергеевич в насмешливые умные глаза того человека и понимал, что его не уговаривают, а предупреждают единственный и последний раз.

Вернулся домой Дмитрий Сергеевич, полистал советские учебники по истории – всюду ложь, фальсификация… Как же этому детей учить, как в глаза им смотреть? Раньше-то была надежда: напишет диссертацию, издаст книгу, и прольется лучик света в тёмное царство лжи, люди узнают правду и… Взойдут семена… Народ опомнится и вернется к прежней жизни «за веру, царя и отечество».

А пока… обратился он к ученику своему, нынешнему директору, и упросил его взять в школу учителем труда – на этой должности хотя бы врать детям не придется. Супруга Дмитрия, осудив мужа за упрямство и нежелание обеспечивать семью на должном уровне, выгнала из дому. Так и поселился он при школе, в полуподвале отгородил себе закуток, где устроил комнату и мастерскую. А в комнате смастерил тайник, в котором хранил архив и по ночам писал, писал – так, на будущее.