Севастополь (сборник)

* * *

Утро 17 декабря выдалось на редкость прозрачное и теплое. На небе ни облачка. Лазурное зимнее море, подернутое легкой рябью, дышало ровно и тихо. На обрывистых берегах подтаял снег.

Несмотря на ранний час, корабли, разбросанные по акватории Севастопольской бухты, вели огонь. Скоро клубы дымовых завес заволокли не только бухту, но и привокзальную часть города.

Со стороны Мекензиевых гор и Ялтинского шоссе доносился непрерывный грохот артиллерии и минометов. В бухте стреляли все корабли за исключением «Буревестника». Он вел огонь перед рассветом.

Поднявшись на ходовой мостик, Грачев поздоровался с Жолудем, которого должен был сменить на вахте.

— Видел? — минер указал рукой на синее «окно» в дымовой завесе. В небе над бухтой правильной восьмеркой застыл яркий дымчатый след самолета.

— Разведчик? — спросил Грачев.

— Разведчик. Высоко прошел. Боятся наших истребителей, — торжествующе усмехнулся Жолудь.

— Командир у себя?

— В штурманской рубке прикорнул, — ответил Жолудь. — Сейчас, наверно, перейдем к холодильнику. Засек, проклятый, места стоянки. — Жолудь, прищурившись, еще раз взглянул на оставленный разведчиком белый след. — Ну, передаю тебе «Буревестник» с рук на руки, как живой, без единой царапины, — сказал он, достал папиросу и закурил.

Грачев торопливо пробежал записи в вахтенном журнале, оглядел палубу. Матросы в полной боевой готовности сидели у орудий. Одни, поеживаясь от свежего ветерка, жевали хлеб и торопливо допивали из кружек горячий чай. Другие, прислонившись к тумбам пушек, дремали. На кормовом мостике, с противогазом через плечо, стоял комиссар Павлюков с мичманом Соколовым.

— Как видишь, пока не стреляем. Передышка. Да и команда устала, — пояснил Жолудь. — Из сигнальщиков вахту несет Корчига — человек с золотыми глазами. Как доложит о налете, сразу же объявляй боевую тревогу.

— Кажется, все ясно. Ты иди отдыхать, — нерешительно проговорил Грачев.

— Какой отдых? — даже возмутился Жолудь. — В такой день отдыхать? Я останусь на мостике. Вот посмотришь, скоро будем переходить к другому причалу. Уж если прошел разведчик, Смоленский здесь не оставит корабль.

Хотя Грачев и сказал, что ему все ясно, на самом деле первая самостоятельная вахта вселяла тревогу. "Вдруг что-нибудь опять упущу, не так подам команду и осрамлюсь на весь корабль?" А с Жолудем было просто и уютно. Молодой минер с такой готовностью всегда и отвечал на вопросы Грачева и читал сигналы, что Андрей привык с полным доверием относиться к нему и многому от Жолудя научился.

Офицеры стояли на мостике. Берега уже не стало видно за клубами дыма. Одно за другим вступали в бой орудия кораблей и береговые батареи, как будто само море и крымская земля поднялись в атаку.

— А скажи, ты, наверно, доволен, что попал в Севастополь? — спросил Жолудь Грачева. — Ну, скажи откровенно. — И сам же ответил: — Еще бы! Каждый молодой офицер почитал бы за счастье быть сегодня с нами. Эти равелины, бастионы… Ведь они придают какую-то особую окраску событиям в Севастополе. Подумать только, что восемьдесят семь лет назад здесь же сражался Нахимов. Здесь был Толстой… Матрос Кошка, Даша… Но до нас дошли фамилии немногих героев. Сейчас все герои. И что замечательно, — помолчав, сказал Жолудь, — ведь никто из нас не думает о смерти. Верно?

— О смерти и я не думал, — признался Грачев. — Некогда.

— Именно некогда. — Жолудь задумался и после недолгого молчания заговорил о другом. — Да. Мы о смерти не думаем, — повторил он. — А вот мать очень волнуется за меня. Я у нее один, а она уже старенькая. Сколько дней не могу отправить письма, нехорошо.

Словно отгоняя преследовавшие его мысли, он тряхнул головой и, повернувшись к сигнальщику, крикнул:

— Корчига?

— Слушаю, товарищ лейтенант.

— "Красный Крым" открыл огонь?

— Так точно.

— Почему же не докладываете?

— Только что собирался доложить.

— Сразу докладывайте, сразу!

Из штурманской рубки вышел Смоленский и, прислушиваясь к грохоту стрельбы, сказал:

— Корчига, разрешение на переход к холодильнику получено?

— Принимаю, товарищ командир.

— Хорошо. Вахтенный офицер, сигнал боевой тревоги!

— Есть! — ответил Грачев и включил «колокола» громкого боя. В этот день, семнадцатого декабря, начался второй штурм Севастополя.

* * *

Сменив место стоянки, якорь у причала не отдавали: стояли на трех швартовых концах, прихватившись за пушечные тумбы на берегу. Машины — под парами, шлюпки закреплены. Матросы и старшины оставались, по боевой тревоге, возле орудий, торпедных аппаратов, у машин и котлов, офицеры — на командных пунктах.

Как только последний стальной трос был закреплен, Смоленский спустился вниз и вместе с боцманом обошел верхнюю палубу.

— Людей поставишь расторопных, — говорил он боцману. — Предупреди, чтобы ели глазами мостик. Крикну: "Руби!" — рубить немедленно, все три конца одновременно. Сразу дам ход. Зазеваются — на себя пенять будут. Понял?

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга.

Потом командир поднялся к зенитчикам, поздоровался и, обратившись к старшине Остапенко, сказал так, чтобы слышали все:

— Фашисты сегодня начали наступление. Часам к десяти они, конечно, бросят свою авиацию на город, на корабли. Но вы видели и под Одессой и в Севастополе, как они бомбят. Где их встречают по-флотски — крепким огоньком, они и не доходя могут бомбы растерять, а уж если прозевал, как стервятники накинутся, заклюют. Держись, старшина! «Буревестник» должен быть героем! Надеюсь на вас, — повернувшись, обратился он уже ко всем матросам.

— Выстоим, товарищ капитан третьего ранга, — за всех ответил Остапенко. — Выстоим!

Над бухтой и городом гремели залпы тяжелых береговых батарей и кораблей. В воздухе проносились самолеты с красными звездами на крыльях. Сбросив бомбы, они возвращались на аэродромы и снова уходили в сторону Мекензиевых гор, Балаклавы и Ялтинского шоссе.

Павлюков в это утро не расставался с матросами. Его видели то у комендоров, то он звонил Смоленскому на мостик из машинного отделения:

— Если буду нужен, вызывай. Читаю людям сообщение Совинформбюро и местную сводку.

Севастопольская сводка была немногословна: "В течение дня на Севастопольском участке фронта с обеих сторон продолжалась усиленная артиллерийская стрельба. Все атаки немцев отбиты". А матросы хотели знать подробно, что делается под Балаклавой, на Мекензиевых горах, как стреляли вчера береговые батареи и корабли, как бомбили вражеские позиции наши летчики. И Павлюков рассказывал:

— Сегодня фашисты пытались прорвать фронт в районе станции Мекензи. Их остановили огнем береговых батарей и кораблей. Бронепоезд «Железняков», построенный рабочими Морского завода, за один рейс уничтожил около 300 гитлеровцев… Снайпер Ной Адамия уничтожил за день пять фашистов… Третий по счету самолет сбил сегодня летчик Рыжов. — Павлюков сделал паузу. — Вчера возле деревни Комары наши бойцы обнаружили трупы двух замученных фашистами разведчиков-матросов. Героический подвиг совершил матрос Крутяков. Он был тяжело ранен и попал во время танковой атаки в окружение. Матрос кровью истекал и все-таки поднялся, крикнул: "За Родину! За Сталина!", бросился с гранатой под танк и подорвал его…