Севастопольская страда (Часть 3)

Но больше всего, насколько успела заметить Елизавета Михайловна, удивляли ее голуби. Им положительно не хотелось вылетать из собора в отдушники купола; им нравилось, видимо, это "таинство" - бракосочетание; шум их крыльев часто и гулко раздавался вверху, так как они перелетали с места на место; но где бы ни усаживались они - на иконостас ли, на люстру ли, или на багетовые рамы боковых икон, они неизменно поворачивали головки в сторону жениха и невесты.

Из церкви шли к домику Зарубиных и молодые, и родные Вари, и все приглашенные; не было уж свадебных карет, да они и не нужны были: расстояние было небольшое, и удобнее было его пройти, чем проехать, - так искалечены уже были воронками улицы.

Вечер же был прозрачен, тепел, даже и тих: в этот час обыкновенно умолкала на короткий срок канонада.

IV

Часам к десяти вечера, к концу свадебного ужина, большая половина приглашенных разошлась, так как у всех были обязанности по службе, а после ужина остались только свои: Хлапонин, который мог отправиться на Инкерманские высоты и утром, и Дебу, который жил в городе, около адмиралтейства, и как нижний чин ответственной должности не занимал.

Дебу с Хлапониным познакомился только в этот вечер. Человек большой выдержки, Дебу к концу ужина как-то размяк. Было ли это следствием выпитого им вина, был ли он охвачен вполне понятной в его положении грустью, но он показался Хлапонину несколько надломленным, особенно когда начал вдруг жаловаться ему, что хотя еще в декабре прошлого года был он представлен к чину прапорщика, но вот до сих пор производства нет как нет, так что даже и смена Николая I Александром II ничего в его положении не изменила.

– Императоры меняются, политика остается неизменной, - говорил Дебу.
– Когда семьдесят лет назад мой дед эмигрировал из Франции в Россию, он спасался от Великой революции, спасал свое старинное дворянство... И вот теперь два его внука, - я и старший брат мой, - остались и без чинов и без дворянства по воле не революционной французской власти, а по приказу русского полновластного монарха... И какая получилась путаница основных понятий: я, француз - по крови, унтер-офицер - по званию, отдаю теперь свои силы, а может быть, отдам и жизнь на защиту России от кого же? Главным образом от французов!.. Однако поверьте мне, Дмитрий Дмитриевич, не по приказу своего начальства отдаю я силы и могу отдать жизнь, а потому, что я люблю Россию... Скажите, вам это не кажется фразой?

– Нет, отчего же... Я вас понимаю, - отозвался ему Хлапонин.

– Россия - великая страна!
– с чувством и глядя на него в упор, проговорил Дебу.
– Величайшая в мире и с огромнейшим будущим!.. Над книгой Гоголя "Переписка с друзьями" смеялись, а между тем... там есть одно такое место: "Европа приедет в Россию не за пенькой, а за мудростью, которой не продают уже ни на каких европейских рынках..." Это - пророчество!

– Да, можно сказать, и трех лет не прошло со дня смерти Гоголя, как уж приехала к нам Европа!
– улыбнулся в ответ Дебу Хлапонин.

– А что же, вы думаете, она уедет от нас не поумневшей? Ого! Еще как поумнеет после Севастополя!
– живо ответил Дебу, блеснув загоревшимися глазами.
– Но если Европа только поумнеет, Россия сделается мудрой... Эту войну, как вольтеровского* бога, нужно было бы нарочно выдумать, если бы не произошла она в силу вполне естественных причин. Множество народу погибнет, - может быть, больше, чем погибло уже. Что делать, - все большое в истории человечества требует для своего возникновения и роста большого количества крови, даже и большая мудрость! Один сенатор, - фамилия его Соловьев, - написал в "Записке о крестьянском деле" так: "Крестьян освободить нельзя, потому что они совершенно дикие, необразованные люди; образовать же их нельзя, потому что они крепостные..." Вот какой у него получился порочный круг!

_______________

* В о л ь т е р (1694 - 1778) - французский писатель, философ и

публицист. Ему принадлежит выражение: "Если бы бога не существовало,

его следовало бы выдумать".

– Как, как вы сказали?!
– заинтересовался этим и Витя.

Дебу повторил. Витя посмотрел на Хлапонина и на Бородатова, бывшего тут же, и сказал не без удивления:

– А ведь здорово, как хотите, у мерзавца этого вышло! Впрочем, может быть, я не понимаю.

– Нет, вышло действительно неплохо, - согласился Дебу.
– И с этим положением столкнулся однажды на личном опыте не кто иной, как сам Петрашевский. Он тоже недоучел того, что крестьян надо образовывать, и долго образовывать, хотя они пока что и крепостные, и захотел ввести у своих крестьян ни больше ни меньше, как фаланстерию. У него было около одного уездного города в лесу, на болоте, не так далеко от Петербурга, дворов семь крестьян... Так, маленький выселок какой-то. Всего там жило, считая с ребятишками, человек сорок; голов десять лошадей, две-три коровенки... Рядом с выселком этим - строевой сосновый бор, но барский, конечно, а у крестьян избенки подгнили. Обратились они за лесом к своему барину. Петрашевского и осенила мысль: чем избенки их куриные поправлять, не лучше ли прямо соорудить для них фаланстерию, как учит нас великий учитель наш Фурье? Нашел артель плотников, послал их в этот выселок, отвел участок леса на сруб, - работа закипела... Долго ли, коротко ли, как говорится в русских сказках, - фаланстерия оказалась готовой... Это было в сорок седьмом году. Нельзя сказать, чтобы Петрашевский не следил сам за работой, - нет, он горячо взялся, наезжал туда часто. В лесу у него жил лесничий, у него он останавливался, когда приезжал, и с крестьянами своими толковал о всех удобствах их новой жизни: комнаты будут большие, чистые, светлые, для каждой семьи отдельно, но в одном общем доме; общая будет кухня, общие конюшни, коровники, амбары, земледельческие орудия, посуда, которую он закупил в Петербурге и сам привез. Одним словом, все выгоды общинной жизни были, по его мнению, налицо. Толковал он сам со стариками. Наконец, и их спрашивал, понимают ли они, что им будет лучше жить в одной большой избе, в которой будут хорошие печи, причем ведь и жить они будут не на болоте, как кулики, а на сухом месте. "Ведь вы понимаете, спрашивает, что так, по-новому, будет вам гораздо лучше?" - "Воля ваша, барин, отвечают ему, как, стало быть, прикажете, так и сделаем..." Видит он, что чего-то ему они не говорят, отмалчиваются, но думает: хоть и против их воли, да для их же блага! И вот он приказал: назавтра, такого-то числа, перебираться в новый дом всем, а лошадей перевести в общую конюшню... Сам же уехал к своему лесничему с тем, чтобы завтра отпраздновать со своими крестьянами их новоселье... И вот действительно приезжает на другой день и что же видит? Вместо нового дома, и амбаров, и конюшни, и вообще всего, что было построено для общинной жизни, лежат и дымят одни черные головешки!

– Сгорело нечаянно или сами сожгли?
– спросила Елизавета Михайловна.

– Разумеется, сожгли... Вот что значит производить любой, какой угодно, переворот, когда он не подготовлен, и вот почему сказал я, что Крымская война и все, что с ней связано, и является подготовкой к переделке русской жизни, источником будущей мудрости... Однако я недобросовестно засиделся у хороших людей, которых я очень люблю, конечно, но которым все-таки надо дать и отдых, - добавил Дебу, подымаясь, чтобы проститься.

– Постойте, Ипполит Матвеич, - остановил его Витя.
– А вы знаете нашу последнюю новость?.. Дмитрий Дмитрич, наверное, и вы не знаете, - не дошла, я думаю, она до вашей Тьмутаракани. А я берег ее именно для вас.

– Говорите, что за новость?
– заинтересовался Хлапонин.

– Приятная или неприятная?
– спросил Дебу.

– Больше приятная, я думаю, чем неприятная. Слушайте, господа!.. Этой ночью один молодчага пластун, Чумаченко, захватил в плен против Корниловского бастиона английского инженерного офицера, а наш командир батареи Петр Иваныч Лесли...

– Лесли?
– изумился Хлапонин.
– Но ведь Лесли убит на третьем бастионе!

– Это - брат того, убитого... Он хорошо говорит по-английски, спрашивает пленного, как случилось, дескать, что вы так опростоволосились и наш пластун вас на себе притащил... И вообразите, что ответила эта потерянная личность?

Витя сделал приличную случаю паузу, обвел всех слушателей искристыми глазами и заключил с подъемом:

– Он ответил так: "Я был в подавленном настроении. Мы понесли очень большую потерю: сегодня вечером умер от холеры наш высокочтимый главнокомандующий маршал Раглан!"

– Ка-ак! Раглан умер?

– Это здорово!

– Что? Хороша новость?
– сияя, спросил Витя.

– Новость неплоха, конечно, но я думаю, что было бы все-таки лучше, если, бы умер от холеры не Раглан, а маршал Пелисье, - сказал Дебу.

– А еще лучше было бы, если бы оба, - дополнил Хлапонин.

– Раглан ведь все равно был как-то в тени, - сказал Бородатов.

– В тени или на свету, важно то, что он привел к нам сюда десантный отряд, - напомнил ему Хлапонин, - и что он был бессменным английским главнокомандующим... Нет, Витя, это хорошая новость! Ах ты, холера, холера, какого свалила кавалера - старейшего английского офицера!

И, весело продекламировав это, Хлапонин взял стакан с вином и обратился ко всем:

– Предлагаю, господа, выпить за того, кому мы обязаны этой новостью!

– Витя! Ваше здоровье!
– обратилась Елизавета Михайловна к юному мичману, но Хлапонин удержал жену за руку, говоря:

– Не за Витю, нет! Его мы не забудем тоже, но сейчас мне хочется предложить выпить за этого самого молодца пластуна Чумаченко, о котором я уже кое-что слышал, как о первейшем храбреце.

– Идет, за пластуна Чумаченко!
– чокнулся с ним Бородатов, и все выпили за пластуна Чумаченко.