Север и Юг. Крэнфорд

– Я не понимаю, почему нас это должно волновать. Мисс Хейл вольна поступать так, как пожелает.

– Я рада, что ты так говоришь, - пылко ответила миссис Торнтон. - Для нас, конечно, это не имеет большого значения, а для тебя - особенно, после всего случившегося. Но я… я обещала миссис Хейл, что не позволю ее дочери поступать неправильно, и не оставлю ее без совета и предостережения. Я, несомненно, выскажу ей свое мнение о ее поведении.

– Я не вижу особого вреда в том, что она сделала в тот вечер, - сказал мистер Торнтон, вставая и подходя к матери.

Он остановился у камина, повернувшись лицом к стене.

– Тебе бы не понравилось, если бы Фанни видели поздно вечером в уединенном месте с молодым мужчиной. Я уж не говорю о том, что ее мать тогда еще не похоронили. Тебе бы понравилось, если бы твою сестру увидел в такой компании помощник бакалейщика?

– Прежде всего, прошло не очень много времени с тех пор, как я сам был помощником в лавке, а то обстоятельство, что помощник бакалейщика заметил какой-то поступок, не изменит для меня самого поступка. А во-вторых, между мисс Хейл и Фанни существует большая разница. Я могу предположить, что у первой могут быть веские причины, из-за которых она вынуждена была так поступить. Я не думаю, что у Фанни есть веские причины для поступков. Другие люди должны опекать ее. А мисс Хейл, я полагаю, сама о себе заботится.

– Действительно, у твоей сестры совсем другой характер! В самом деле, Джон, можно подумать, что мисс Хейл сделала достаточно для того, чтобы ты стал проницательным. Она вынудила тебя сделать ей предложение, бесстыдно выказав свое поддельное расположение к тебе, и в то же время поощряла того молодого мужчину, я не сомневаюсь. Теперь мне все понятно. Я полагаю, ты считаешь, что он - ее возлюбленный… ты согласен с этим.

Он повернулся к матери, его лицо было очень бледным и мрачным.

– Да, мама. Я верю, что он - ее возлюбленный.

Произнеся эти слова, он снова отвернулся. Эта мысль терзала его, как терзает телесная боль. Он склонил голову на руку. И прежде, чем снова заговорить, резко обернулся:

– Мама, он - ее возлюбленный, кем бы он ни был. Но ей нужна помощь и совет женщины. Она может испытывать трудности или подвергаться соблазнам, о которых мне неизвестно. Но боюсь, что они есть. Я не хочу ничего знать о них. Но ты всегда была доброй … Да! Доброй и нежной матерью. Пойди к ней, завоюй ее доверие и скажи ей, как лучше поступить. Я знаю, что что-то не так, — должно быть, она испытывает ужасный страх.

– Ради Бога, Джон! - сказала миссис Торнтон, совершенно потрясенная. - Что ты имеешь в виду? О чем ты говоришь? Что ты знаешь?

Он не ответил ей.

– Джон! Я не знаю, что думать, пока ты не скажешь. Ты не имеешь права говорить, что ты чем-то навредил ей.

– Не ей, мама! Я не смог бы навредить ей.

– Что ж! Ты не обязан говорить, если не считаешь нужным. Но такие недоговоренности часто губят женщин.

– Губят! Мама, ты не смеешь… - он повернулся и пристально посмотрел на нее, его глаза сверкали. Затем, вернув себе самообладание, он произнес:

– Я не скажу больше того, что уже сказал, и это - ни больше, ни меньше, чем правда, и я знаю, ты веришь мне. У меня есть причина полагать, что мисс Хейл находится в затрудненном положении из-за своей преданности, которая, - зная характер мисс Хейл, я уверен - совершенно невинна. Эту причину я не стану тебе называть. Но никогда не говори мне, что кто-то порочит ее и обвиняет в чем-то недостойном. Ей необходим совет доброй и чуткой женщины. Ты обещала миссис Хейл!

– Нет! - ответила миссис Торнтон. - Я рада сказать, что не обещала проявлять доброту и чуткость, поскольку понимала, что это может оказаться выше моих сил. Я обещала дать совет и наставление, которые бы дала своей собственной дочери. Я скажу ей то, что сказала бы Фанни, если бы она бродила с молодым человеком в сумерках. Я буду говорить, ссылаясь на обстоятельства, которые мне известны, а не под влиянием тех или иных «серьезных причин», которые ты мне не доверяешь. Итак, я выполню свое обещание и свой долг.

– Она не выдержит этого, - сказал мистер Торнтон пылко.

– Ей придется это выдержать, если я буду говорить с ней от имени ее умершей матери.

– Что ж, - сказал он с усилием, - больше не говори со мной об этом. Я не выношу даже мысли… В любом случае, будет лучше поговорить с ней, чем просто промолчать…

«О! Этот взгляд, полный любви! - произнес он сквозь зубы, запершись в своей комнате. - И эта отвратительная ложь! У нее есть тайны, которые она должна прятать во мраке, а я думал, что вся ее жизнь - свет. О, Маргарет, Маргарет! Мама, как ты измучила меня! О, Маргарет, разве ты не могла полюбить меня? Я - грубый и суровый, но я бы никогда не заставил тебя лгать ради меня».

Чем больше миссис Торнтон думала над тем, что сказал ее сын, тем тверже она собиралась говорить с мисс Хейл. Она испытывала жестокое удовольствие от того, что «выскажет ей свое мнение» и «исполнит свой долг». Она с наслаждением представляла, как даст понять этой гордячке, что ее не тронуло «обаяние», которым Маргарет покоряла сердца других. Ни густые черные волосы Маргарет, ни ее светлая гладкая кожа, ни ясный взгляд не смягчат справедливых и суровых упреков, которые миссис Торнтон готовила почти полночи.

– Мисс Хейл дома? - спросила миссис Торнтон, зная, что Маргарет дома, потому что видела ее, стоящей у окна. Она шагнула в маленький коридорчик прежде, чем Марта ответила на ее вопрос.

Маргарет писала письмо Эдит, рассказывая ей о последних днях матери. Это облегчало боль, и ей пришлось смахнуть непрошенные слезы, когда сообщили о приходе миссис Торнтон.

Маргарет, встречая гостью, казалась такой кроткой и женственной, что миссис Торнтон была немного обескуражена. Ей стало трудно произнести все те резкие слова, что она заготовила, когда рядом не было той, которой они предназначались. Тихий, бархатный голос Маргарет был более мягким, чем обычно. Ее манеры - более любезными, потому что она чувствовала искреннюю признательность миссис Торнтон за любезность, оказанную им этим визитом. Маргарет попыталась найти интересные темы для разговора, похвалила Марту - служанку, которую миссис Торнтон нашла для них. Сообщила, что попросила Эдит прислать ноты, о которых она рассказывала мисс Торнтон. Миссис Торнтон оказалась в замешательстве. Ее острый дамасский клинок оказался не к месту среди розовых лепестков. Наконец подозрение, которое закралось ей в голову, заставило ее приступить к выполнению своего намерения. Миссис Торнтон подумала, что вся эта приятная беседа была задумана для того, чтобы умилостивить мистера Торнтона. Что так или иначе отношения Маргарет с прежним возлюбленным прекратились, и мисс Хейл решила вернуть своего отвергнутого поклонника. Бедная Маргарет! Возможно, подобное подозрение и было по большей части истинным - миссис Торнтон была матерью того, чье уважение Маргарет ценила и боялась потерять. И поэтому девушка неосознанно старалась угодить нежданной гостье. Миссис Торнтон встала, чтобы уйти, но все же казалось, что она хочет еще что-то сказать. Она откашлялась и произнесла:

– Мисс Хейл, у меня есть долг, который я должна выполнить. Я обещала вашей бедной матери заботиться о вас насколько позволит мне мое скромное разумение. Обещала, что я не позволю вам поступать неправильно или, - она немного смягчила свой тон, - неосторожно, без предостережения. Поэтому я должна дать вам совет, примите вы его или нет.

Маргарет встала перед ней, покраснев как обвиняемая, ее глаза расширились, когда она посмотрела на миссис Торнтон. Она подумала, что та пришла поговорить с ней о ее лжесвидетельстве, что мистер Торнтон попросил мать объяснить опасность, которой Маргарет подвергла себя, если ложь опровергнут в суде. И хотя ее сердце защемило от мысли, что он не захотел сам прийти и, приняв ее раскаяние, снова восстановить свое доброе мнение о ней, все же она была слишком смиренна и могла вытерпеть любой упрек во лжи с терпением и кротостью.