Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3

На первый взгляд речь мистера Линкольна выглядела великодушно. Несколько раз он призывал «не испытывать ни к кому злобы» и проявлять «милосердие ко всем». Говорил о том, что надо «перевязать раны нации», «помнить о тех, кто нес на себе тяжесть сражений, позаботиться об их вдовах и сиротах». Желал «справедливого и долгого мира».

Все это прекрасно и весьма гуманно, думал Чарльз. Однако некоторые отрывки президентской речи заставляли предположить, что даже если Линкольн готов простить южан в человеческом смысле, то греха рабства он им никогда не простит. И пока эта позорная система не будет отменена, война не закончится.

…если Богу угодно, чтобы она продолжалась, пока все богатства, накопленные рабами за двести пятьдесят лет неоплаченного изнуряющего труда, не исчезнут, и пока каждая капля крови, выбитая кнутом, не будет отмщена другой каплей, добытой мечом… мы будем повторять: «Кара Господня праведна и справедлива».

Кара Господня. Чарльз снова и снова возвращался к этим двум словам на пожелтевшей газетной странице. Они словно выразили и еще больше подкрепили то, что он чувствовал после пожара. Твердое, хоть и подпорченное чувством вины убеждение, что война заканчивается именно так, как она и должна была закончиться.

И все же чем больше Чарльз думал, прислонившись головой к дубу и закрыв глаза, тем яснее понимал, что все могло сложиться совсем по-другому, если бы удача не отворачивалась от Юга так часто.

Если бы перед Шарпсбергом не нашли те злосчастные три сигары, завернутые в копию приказа генерала Ли.

Если бы Джексон не был ранен каким-то северокаролинским стрелком.

Если бы Стюарт не увлекся своим разведывательным рейдом во время Геттисбергской кампании и вовремя помог Ли.

Если бы интендантским ведомством управлял знающий человек, а не головотяп.

Если бы Дэвис больше заботился о простых людях и стране и меньше думал о том, как защитить свои философские принципы.

Если, если, если – что толку бесконечно повторять это? Они бы все равно проиграли. Они уже проиграли.

Однако в Виргинии война продолжалась. И он нашел лошадь. Эта война опустошила его изнутри, измучила, сломала и выбросила, как ненужную вещь, но он все равно должен был вернуться. Вест-Пойнт научил его, что долг – превыше всего.

Чарльз смял газету и отшвырнул ее. Когда он снова посмотрел на дождь, ему показалось, что он видит Гус и она улыбается ему.

Он прикрыл глаза ладонью, задержал на полминуты прекрасный образ, убрал руку…

Гус исчезла.

С трудом встав на ноги, он вдруг ощутил невыносимую тяжесть тела, словно весил все семьсот фунтов, и, все еще прихрамывая, пошел искать своего мула, взяв с земли старый незаряженный кольт, обломок сабли, который в крайнем случае мог послужить кинжалом, и цыганский плащ из лоскутов тряпья. Еще до темноты он попрощался со всеми и поехал на север.

Глава 131

Вечером Вербного воскресенья Бретт и Билли гуляли по лавровой роще на холме за Бельведером. Завод отдыхал, как всегда в праздники, хотя часть печей все же работала и над несколькими трубами поднимался дым. В теплом душистом воздухе пахло весной. Ровные ряды улиц, спокойная лента реки и закат над горами наполняли раскинувшийся внизу пейзаж нежными оттенками серого и розовато-лилового с маленькими бледно-оранжевыми вкраплениями.

Утром они ходили в церковь, потом был большой праздничный обед, куда пригласили и мистера Уотерспуна, и с тех пор Бретт мысленно повторяла две вещи, которые хотела сказать мужу. Первая напрямую относилась к скорому окончанию войны, вторая – с меньшей очевидностью.

Бретт уже знала, как изложить Билли и то и другое, и даже подобрала нужные слова, но ей хотелось сделать это в подходящей обстановке. Поэтому она и предложила прогуляться, а теперь почему-то разволновалась и не могла заставить себя заговорить.

Билли, похоже, был доволен прогулкой в тишине, он наслаждался весенними сумерками и ощущением руки Бретт в своей ладони. Они дошли до метеоритного кратера, который обнаружили перед тем, как весной шестьдесят первого Билли вернулся в армию, в тот вечер, за коим последовало так много перемен в жизни самой Бретт и жизни всей страны, что порой они больше напоминали череду театральных сцен, наблюдаемых с балкона, чем подлинные события с ее собственным участием.

Она увидела, что в кратере наконец-то выросла трава, закрыв примерно две трети его склонов. Но на дне отравленная земля по-прежнему оставалась голой.

Может, стоит начать со второй темы, подумала она, когда они подошли к следующему холму. Нет, лучше все-таки прежде разобраться с первой.

– Как по-твоему, скоро Мадлен сможет поехать в Южную Каролину?

– Говорят, из армии Ли там уже почти никого не осталось, – немного подумав, ответил Билли. – Джо Джонстон тоже уходит. Едва ли они простоят там больше нескольких недель. Мне кажется, в мае, а то и раньше она вполне может вернуться.

Она взяла его другую руку и повернулась к нему лицом в угасавшем свете сумерек:

– Мне бы хотелось поехать с ней.

– Я так и предполагал, – улыбнулся он.

– Но не только по той причине, о которой ты мог подумать. Да, я действительно очень хочу увидеть, что стало с нашим домом, но это не все. Главное… – Собравшись с духом, она посмотрела мужу прямо в глаза. – Не уверена, что ты это одобришь… Я хочу пожить там какое-то время. Негры станут свободными, и им понадобится помощь, чтобы приспособиться к переменам.

– Прости меня, но ты говоришь как хозяйка плантации, проявившая великодушие.

Его ироническая улыбка внезапно разозлила Бретт.

– Может, и так, но не смей быть таким снисходительным!

Билли поспешил обнять жену:

– Послушай, я не хотел тебя обидеть…

– А я не хотела злиться, – вздохнула она. – Но меня там так долго не было… Я правда очень тоскую по дому. И когда я говорила о помощи людям в Монт-Роял, я вовсе не имела в виду какое-то высокомерное покровительство. Они нуждаются в защите. Им грозит опасность угодить из одного рабства в другое. Твой собственный брат Стэнли предостерег меня.

– Стэнли? О чем ты?

Настолько точно, насколько смогла, она повторила ему сказанные пару лет назад слова Стэнли о планах республиканцев использовать освобожденных негров в качестве управляемых марионеток на выборах.

– Стэнли так говорил?

– Вот именно. Он был пьян, иначе не стал бы так откровенничать. Заявил, что их партия – или, во всяком случае, одна ее фракция – уже выработала целую стратегию. Я ему верю. Поэтому хочу поехать домой и пожить там немного. Рабство невежества не лучше любого другого. Возможно, это как раз самое жестокое рабство, потому что железные кандалы на своих ногах увидит любой человек, а невидимые очень трудно заметить.