Север и Юг

–  Я принес записку от матери, и кроме того я хотел извиниться за то, что не нашел вчера времени прийти к вам. В записке - адрес доктора Дональдсона, который вы просили.

–  Спасибо, - сказала Маргарет поспешно, протягивая руку, чтобы взять записку, ей не хотелось, чтобы мама слышала, что они интересовались адресом доктора.

Она была рада, что мистер Торнтон, казалось, немедленно понял ее. Он отдал ей записку без единого лишнего слова.

Мистер Хейл заговорил о забастовке. Мистер Торнтон тут же помрачнел, и его лицо стало таким же упрямым и суровым, как лицо миссис Торнтон в худшие минуты. Эта перемена не ускользнула от взгляда Маргарет и не обрадовала ее.

–  Да, дураки будут бастовать. Пускай. Это нас вполне устраивает. Мы дали им шанс. Они считают, торговля процветает, как в прошлом году. Мы видим шторм на горизонте и приспускаем паруса. Но из-за того, что мы не объясняем причины наших поступков, они не верят, что мы действуем разумно. Кое-кто считает, что мы должны предоставить им видимость свободы и рассказать, собираемся ли мы тратить или экономить деньги. Хендерсон попытался обмануть своих рабочих в Эшли, но ему это не удалось. Ему, скорее всего, нужна была забастовка, это вполне совпадало с его планами. Поэтому, когда его рабочие пришли требовать пять процентов надбавки к зарплате, он сказал им, что подумает об этом и даст им ответ в день зарплаты. Конечно, зная заранее, каким будет его ответ, он думал, что таким образом усилит их самомнение. Тем не менее, он не до конца их понял; они же что-то услышали о трудностях торговли. Поэтому они пришли в пятницу и отказались от своих требований, и теперь фабрика продолжает работать. Но мы, милтонские промышленники, сегодня сообщили рабочим о своем решении. Мы не повысим зарплату ни на пенни. Больше того, мы говорим им, что будем вынуждены снизить зарплату. Вот как обстоят дела, теперь мы ожидаем их следующих действий.

–  И что будет?
–  спросил мистер Хейл.

–  Я полагаю, всеобщая забастовка. Представьте, мисс Хейл, через несколько дней вы не увидите в Милтоне дыма.

–  Но почему?
–  спросила она.
–  Разве вы не могли им объяснить причины, из-за которых торговля идет плохо? Я не знаю, правильно ли я выразилась, но вы поймете, что я имела в виду.

–  Вы отчитываетесь перед вашими слугами за ваши расходы или за экономию ваших собственных денег? Мы — собственники капитала, и у нас есть право решать, что делать с деньгами.

–  Человеческое право, - ответила Маргарет очень тихо.

–  Прошу прощения, я не слышал, что вы сказали.

–  Я бы не хотела повторять свои слова, - сказала она.
–  Они относятся к чувству, которое, я думаю, вы не разделяете.

–  Разве вы не испытаете меня?
–  попросил он.

Ему вдруг захотелось узнать, что она сказала. Она была раздосадована его упрямством, но не стала упорствовать, чтобы не привлекать лишнего внимания.

–  Я сказала, что у вас есть человеческое право. Я имела в виду, что, кажется, нет никакой причины, кроме религиозной, почему вы не должны делать то, что нравится, с вашими деньгами.

–  Я знаю, мы различаемся в нашем понимании религии, но разве вы не будете уважать меня за то, что у меня тоже есть мнение, хотя и не такое, как ваше?

Он говорил приглушенным голосом, как будто бы для нее одной. Маргарет не хотелось, чтобы он обращался исключительно к ней. Она ответила, повысив голос:

–  Думаю, мне проще будет понять ваши религиозные суждения, когда я увижу их в деле. Я согласна, нет такого человеческого закона, который помешал бы работодателям тратить свои деньги согласно своим желаниям. Но в Библии есть несколько отрывков, которые убеждают меня, что, поступая так, вы скверно выполните свой долг руководителя этих людей. Тем не менее, я так мало знаю о забастовках, о зарплате, о капитале и труде, что мне лучше не говорить об этом с таким политическим экономистом, как вы.

–  Нет, тем больше причин поговорить, - сказал он пылко.
–  Я буду только рад объяснить вам все, что может показаться неправильным или непонятным незнакомцу, особенно в такое время, когда наши поступки обсуждаются любым писакой на страницах газет.

–  Спасибо, - холодно ответила она.
–  Конечно, в первую очередь я спрошу совета у отца о том, как мне следует поступать, живя в таком странном обществе.

–  Вы считаете его странным, почему?

–  Я не знаю, наверное, я еще не привыкла к здешним обычаям. Я вижу два класса, которые зависят друг от друга во всем, и в то же время всегда поступают так, чтобы нанести максимальный ущерб друг другу. Я прежде никогда не слышала, чтобы две группы людей отзывались друг о друге с таким пренебрежением.

–  От кого вы слышали пренебрежительный отзыв о владельцах фабрик? Я не спрашиваю, от кого вы слышали пренебрежительный отзыв о рабочих, потому что вижу, что вы решительно не желаете понимать того, о чем я говорил во время прошлого визита к вам. Но от кого вы слышали о жестокости хозяев?

Маргарет покраснела, потом, улыбнувшись, ответила:

–  Я не люблю, когда меня допрашивают. Я отказываюсь отвечать на ваш вопрос. Кроме того, это не имеет отношения к делу. Поверьте мне на слово, я слышала об этом от самих рабочих, или, может быть, только от одного рабочего. Он говорил, что не в интересах работодателей платить ему больше, иначе он сможет иметь свой счет в сберегательном банке, а это сделает его более независимым.

–  Наверное, это был тот человек, Хиггинс, это он рассказал тебе все это, - сказала миссис Хейл.

Мистер Торнтон не подал виду, что расслышал имя, которое Маргарет явно желала скрыть. Тем не менее, он прекрасно его расслышал.

–  Кроме того, я полагаю, что хозяева предпочитают иметь у себя необразованных рабочих, а не лже-законников, - так капитан Леннокс обычно называет тех людей в своем полку, которые сомневаются и раздумывают над каждым приказом.

Последнюю фразу она адресовала больше своему отцу, чем мистеру Торнтону. «Кто такой капитан Леннокс?» - спросил себя мистер Торнтон со странным чувством неудовольствия, что помешало ему сразу же ответить на ее вопрос.

Мистер Хейл вступил в разговор.

–  Ты никогда не интересовалась работой школ, Маргарет, иначе ты бы знала, как много сделано для образования в Милтоне.

–  Нет!
–  ответила она с внезапной покорностью.
–  Да, я мало знаю о школах. Но невежество, о котором я говорила, не имеет отношения к умению читать и писать. Обучить ребенка может каждый. Я имела в виду скорее отсутствие благоразумия, отсутствие ясно осознанной цели в жизни. Я едва ли могу объяснить, что это такое. Но он, тот рабочий, говорил, что владельцы фабрик хотели бы, чтобы их работники были просто большими детьми, живущими настоящим, слепо и безрассудно подчиняясь своим хозяевам.

–  Короче говоря, мисс Хейл, совершенно очевидно, что ваш информатор нашел довольно внимательного слушателя и смог беспрепятственно выложить вам всю ту клевету, которую он сочинил против хозяев, - заметил мистер Торнтон с искренней обидой в голосе.

Маргарет не ответила. Она была недовольна, что мистер Торнтон воспринял ее слова как личную обиду.

Мистер Хейл снова решил вмешаться в разговор:

–  Я должен признать, что хотя я и не знаком с рабочими так близко, как Маргарет, я также с первого взгляда был поражен враждой между работодателями и работниками. Некоторые ваши слова, сказанные мне на наших занятиях, подтверждают это наблюдение.

Мистер Торнтон немного помолчал, прежде чем ответить. Маргарет вышла из комнаты, и он был рассержен тем, что они снова не смогли понять друг друга. Тем не менее, чувство досады, из-за которого он старался говорить невозмутимо и взвешенно, придало его речи больше достоинства:

–  Я полагаю, что мои интересы идентичны интересам моих рабочих и наоборот. Такова моя теория. Мисс Хейл, я знаю, не нравится слышать, когда людей называют «рабочие руки», поэтому я не буду использовать это слово, хотя оно наиболее подходит, как технический термин, и его происхождение, каким бы оно не было, относится к моему времени. Когда-нибудь в будущем, через несколько тысячелетий, в Утопии хозяева и рабочие заключат нерушимый союз, и я готов приветствовать его, так как я считаю республику самой совершенной формой правления.