Север Северище

Современная молодежь также при вступлении в брак не имеет поучений и наказаний своих духовных наставников, благословений родных батюшки и матушки, как было в течение столетий. При всеобщем высоком уровне образования юноши и девушки изучают множество разнообразных предметов, но у них нет традиционных учителей жизни, главнейших из главных. Самая основная наука -вразумления на совместное жительство молодых мужчины с женщиной - отсутствует, а ведь известно: дом вести – не лапти плести. Казалось бы, рассуждал Павел, элементарно – психологически, интеллектуально, государственно, в конце концов: после трех лет службы в армии, без опыта общения там с прекрасным полом невозможно хотя бы в течение года после демобилизации принимать решенние о женитьбе; да еще без благословения родителей или других старших, незыблемых духовных авторитетов. Кто и где об этом говорит? Во многом именно по этой причине семья находится сейчас в глубоком кризисе.

Теперь Павел Котов видел ясно, что Анфиса не хуже его, нынешнего, понимала все это еще тогда. Зрелость женского взгляда на семейную проблему – опережающая по сравнению с мужской, как и зрелость детородная. Так определила природа. Сразу после возвращения из армии нельзя делать такого шага юноше, к тому же в одиночку решающему одновременно задачи совмещения с учебой работы, подыскания жилья, покупки элементарных вещей, простого привыкания к гражданским порядкам и личностям. Анфиса была опытной двадцатипятилетней женщиной, когда они вновь встретились после трехлетней разлуки. Она чувствовала, что старится, была расчетливой в любви, а вчерашний танкист, как и до армии, - наивным. Не потерять совершенно голову он никак не мог. Представления Павла об Анфисе были романтизмом девятнадцатилетнего допризывника. Она же во время жизни “в краю далеком” в период расставания вела себя не по-божески, то есть не блюла верность сказанным при расставании прекрасным словам. Теперь в “королевстве кривых зеркал” Павел за ее расчетливость и распутство несет грубые наказания, отвечает перед государством и обществом: платит алименты и доказывает не чистым душами юдовым-грымовым-васяткиным, что он не верблюд, когда они этого пожелают. В критический момент Анфиса притворно утверждала, что хочет иметь от Павла, которого очень любит, ребенка; алименнты ни в жизнь брать не будет. Когда же потом подала на них, то он напомнил ей сказанное. Она ответила: “Тогда я не думала, что будет так трудно”. И вся недолга. Как с гуся вода. Так женщина, на основании полученных революцией прав на неосуждаемый порок, именуемый “свободой”, программировала семейную драму, ломку судеб двух мужчин – взрослого и ребенка, да собственно и своей, понимаемой ею на узкий коммуно-советский манер. Да и неизвестно теперь, кто Сенин отец. Нет с мальчиком внутренней близости, какую все годы хранит сам Павел к павшему на фронте отцу, хотя видел его последний раз четырехлетним. Устроив изначально минированиие семейной жизни, Анфиса подала заявление на вспомоществование за это от Павла, оказавшемся для нее всего лишь нелепо обманутым доверчивым обожателем, который, наоборот, тогда считал Анфису первой, единственной в мире, святой любовью. Зная, что феминистки, живя не во Иисусе, получили от антихристианской власти благословение отныне и до скончанья ее века на просто даже удивляющие свои поступки, Котов больше к этому не возвращался. Однако лучшие годы и чувства были отравлены, хотя, конечно, прекрасно быть юным и даже с такими жизненными приключениями.

Тема коммуно-советских задрыг велика есть. На, так сказать, северном материале Павел постигает ее уже как человек, не лишенный знанья в области отношения полов в эпоху социальных экспериментов, не безоружный перед обманом, а объективно, проникая испытанным взором в разыгрываемые комедии-трагедии. Он понимает, что разрушительный феминизм запрограммирован мировыми сатанистами и внедрен на нашей земле с 1917 года. Ибо они знают: слабая семья – слабое государство, а забывшая о своем истинном предназначении женщина становится нестерпимой для любого мужчины, не говоря уже о мужьях. Народная мудрость о таких гласит: “Ни баба ни мужик”.

Определенно выраженными феминистками являются те жены, которые своих мужей при обращении к ним называют не по имени, а по фамилии. Уже в одном этом заключена отмена всякой женственности, замена ее чисто самочной сутью. Они, как правило, падки до чужих спутников жизни. Такой оказалась Зоя Кипа. Одна ее гибельная связь закончилась несусветным скандалом, стоившем два года назад руководящего места Анатолию Самойловичу, глубоко травмировала их сына второклассника Костю. Недюжинные способности позволили главе семьи “вновь подняться”, стать бесконечно уважаемым всеми директором Советского лесхоза. Очевидное проявление его жизненной силы потрясло даже все на своем веку повидавшего председателя райисполкома Трофима Афиногеновича Рыбова: “Ну, и гигант! Никогда не думал, что можешь так скоро вновь взлететь”.

А Фаина, жена блестящего фотокорреспондента районной газеты и водителя редакционного “Москвича” Игоря Гайнулина, мать его двух дочурок, отличается такими выходками. Она просто совершает надругательство над его природой мужчины. Звонит в вытрезвитель, чтобы забрали “этого пьяницу”, когда он в рот не брал ни грамма спиртного. Такое происходит регулярно. Мелиционеры, убедившись, что у него, как говорят ни в одном глазу, отпускают выдержанного человека домой. Последняя “шалость” Фаины подобного рода произошла совсем недавно, когда Игорь возвратился из Малиновского леспромхоза, где находился в командировке. Перед вытуриванием мужа и отца из квартиры отработанным способом женушка еще вылила ему в лицо горячие щи. На этот раз парни в форме, вновь убедившись, что Игорь свершенно трезв, сказали ему в сердцах:

– Ты не мужчина, а тряпка! Разве можно так жить? Ты никогда не будешь прав, закон на стороне слабого пола. У тебя есть только один надежный способ избавиться от подлости супруги – развестись. Иначе она тебя обязательно посадит. И еще, пока будешь сидеть, дочкам внушит, что “столько лет мучилась с преступником”. А пока они разберутся что к чему, отпущенные тебе свыше денечки закончатся.

Такие факты свидетельствуют о том, что большевики и их наследники сознательно разрушали и разрушают семейные основы.

Тамара, думает перовский сибиряк, слава богу, из другой породы, из тех, о которых Соломон рек: “Мудрая жена дороже жемчуга”. Она на десять лет моложе Павла, но вернула ему благосклонность нежного чувства, чистотой востребовала его чистоту. И, летя сейчас на встречу с ней, он повторяет крылатые строки: “И для меня воскресли вновь и Божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь!” Девушка оказалась способной перевернуть, просветить рыдающую мужскую жизнь. Зажгла в ней идеал, как какой-то мудрый педагог, немыслимо опытный и талантливый. Словно бы говорила: “Я очень хочу помочь тебе и знаю, как это сделать”. Она спасла Павла от многого, насытила таким счастьем, что он понял: высшие силы не предали его, все у него будет отлично. В новой радости чувства любви мужчина обрел ровное настроение для прохождения земного пути.

Как бы самозабвенно пляшущая его нежность устремилась домой, домой. Распевая супруге гимн, неслышимый окружающим: “Ты, рожденная для Павла из Дебри, реальность и сновиденье. Ты - жизнь впредь, потому что есть наша Верочка-травиночка. Да расточатся скорби кровной Былинки, Тамары и Павла, да будут чисты и просияют их дни!..”

Получилось так, что из Советского Павел выехал достаточно неожиданно, в Москве домашнего телефона не имел, чтобы сообщить о приезде, потому и явился в свою столичную комнату – как с неба свалился, благо ключи от нее и от квартиры были при нем. Домочадцев прекрасного пола никого не застал, сосед-алкаш тоже не продефилировал пред очами. Стащив с себя шубу, унты, поставив в один угол ведро с брусникой и мешочек с белыми сушеными грибами, а в другой чудесно вырезанную из кедра композицию с белочкой на этом дереве, которую облаивает лайка, и положив в холодильник муксуна, отправился на кухню пить чай.

Между Чухлинкой и Перовом, где в пятиэтажном доме жили Котовы, по железнодорожному отстойнику маневрировал паровоз, видный в кухонное окно. Открыв форточку, Павел даже услышал гудки локомотива. И, как заправский поэт, приветствовал восточную окраину столицы невесть откуда взявшимися виршами собственного сочинения:

На старой гармошке гудков паровозных

Играет перовское утро.

А вспомнив поэтическое произведение Дмитрия Кедрина, где рассказывалось об охоте на лис в этих местах как раз в год рождения Павла, он снова обнаружил в себе версификаторские способности, выдохнув такую строфу:

Раньше удачливых дядюшек дачи

Да ревы коровы - в Перове,

А нынче жена моя Верочку нянчит

В комнате микрометровой.

Вот что любовь делает с человеком, - в пушкинское ремесло ударился, - гордясь понравившимися самому виршами, истосковавшимися по домашнему уюту, рассуждал Павел. Прямо не Котов, а маленький Глеб Иванович Грушко. Крушитесь весь свой век, бездарные безыменские!

Отчаявничав и вернувшись в комнатушку-клетушку, он увидел в книжном шкафу за стеклом дощечку с ладонь величиной, привезенную им с Надыма, на которой было написано “№12”, и вспомнил, как нашел ее.

Оказывая помощь тресту “Надымгазпромстрой”, начинавшему обустройство громадного месторождения “голубого топлива”, в один из светлых июньских вечеров решил осмотреть окрестности, пошел погулять в тундру, подышать ее свежестью, послушать безлюдную беззвучность. Рельеф будущей столицы северного газа напоминал эдемскую землю, где еще не ступала нога человека, пребывающую в покое. Самые высокие деревья были ниже пояса пришельца, а толщиной - с его руку. Под навесами их крон не спрячешься, если даже лечь на землю. Подобного эффекта можно было бы добиться лишь при одном условии: иметь маленькое тело какой-нибудь козявки. Чудно было впервые встретившему такое: лес как будто не лес! Со всех четырех сторон ничто не закрывало горизонт, наступило полное слияние с мирозданием. Похожее ощущение, видно, владело автором песни “Степь да степь кругом”. Почва была ровной, никем и ничем не изрытой, не прорезаемой ни оврагами, ни рвами; без дорог и тропок, колесных или гусеничных следов техники.