Северная Аврора

– Вода да кочки...
– вяло, со скукой в голосе отозвался Маркин.

– Ну, и довольно, - сказал Иван.
– Для красоты много не надо.

– Неправильно Драницын дежурство распределил, - сказал Маркин. Отдежурим до полночи, а в четыре опять заступать. Дорога, то да се... Факт, не выспишься.

– Зато сразу отделаемся. И с колокольни долой. Живи, как хочешь, цельные сутки... Пойдем, Маркин, завтра рыбку половим. Я вчера из проволоки крючки обточил. Славные вышли крючки!.. Ты удить любишь?

Но Маркин будто и не слыхал его. Вынув кисет, он кое-как слепил цыгарку и подал табак Жарнильскому. Над болотом поднимался густой туман.

– До костей проймет!
– Маркин выругался.

– Не нравится?

– Чему тут нравиться? Иван засмеялся:

– Живи ты легче, Маркин. Солдату, брат, ко всему привычку надо иметь, а ты все ворчишь. Ведь молодой еще... Кончим войну, дома обсушимся. Скоро скопом поднимется весь народ. Полегче будет. Войну кончим через годок...

Маркин усмехнулся.

– Не смейся, Петра. Факт...
– Иван говорил с полной убежденностью. Глаза его, круглые, точно у птицы, добродушно глядели на Маркина.

– Вчера письмо получил от отца...
– начал Маркин.

– Из Питера?

– Из Питера... Маму, пишет, похоронил...

Он вдруг стал совсем похож на мальчика. Глаза его заморгали. Иван расправил слежавшееся сено и сказал ему:

– Сюда ляг, бочком! Удобнее... Что поделаешь? Смерть - дело обыкновенное. Удивляться нечему. И падать духом тоже ни к чему. Слезы зря даны человеку, ей-богу. Я ими не пользуюсь. И тебе не советую, Маркин.

Стемнело. В далеких избах Ческой засветились огоньки. Бойцы замолчали, прислушиваясь к скрипу дергача на болоте. Вдруг Иван толкнул Маркина в плечо. Это было так неожиданно, что Петр вздрогнул.

По глинистой тропинке, ведущей к реке, шли два человека.

– Видишь?
– шепнул Иван. Маркин всмотрелся.

– Да, это они. Любка с Андреем, - ухмыльнулся он.
– А я вот сейчас свистну! Спугну.

– Не надо. Зачем?

Люба держала Андрея за руку, как было принято здесь между девушками и парнями. Дойдя до Онеги, они присели на валунах.

Было тихо. Трясогузки, попискивая на лету, носились над водой и глинисто-песчаными берегами. Андрей молчал, не зная, о чем говорить. Любка тоже молчала, покусывая травинку белыми зубами и вытянув босые ноги. Ее лукавые глаза иногда сами скашивались в сторону Андрея и словно спрашивали у него: "Ну, что ж ты... Так и будем молчать?" Губы складывались в задорную улыбку, будто она видела Андрея насквозь. Ему казалось, что она подсмеивается над ним.

– А тебе долго учиться-то?
– неожиданно спросила Любка.

– Долго, - невольно улыбнувшись, ответил Андрей.
– Года три-четыре, не меньше. Но ведь сейчас вообще не до ученья.

– Чего же так?

– Ну, как чего?.. Сама понимаешь, какое сейчас время. Все нарушилось, вся обычная жизнь.

– И голова не варит?
– наморщив брови, серьезно спросила Любка.

Андрей рассмеялся:

– Нет, варит... Только я сейчас и думать не могу о своей науке.

– Ишь ты, - пробормотала Любка.
– А ты расскажи-ка, о чем думаешь?

Не дождавшись его ответа, она встала, положила руку ему на плечо и сказала:

– Пойдем. Скучно сидеть...

Они вошли в густой ольшаник и пошли по тропинке, точно по зеленому коридору. Пахло влагой.

– Скучно мне, - сказала она.
– Неужели так и пройдет моя жизнь возле затона? Болота да избы. Страсть, как хочется в Питере побывать. Громада, говорят, гранит да камни. И будто есть дворец, у самой реки, на балкон Ленин выходит...

– Это было в семнадцатом году, перед восстанием, - горячо заговорил Андрей.
– Отовсюду, со всего города, рабочие приходили к особняку Кшесинской. Ильич с ними говорил. Я тоже там бывал, тоже слушал Ленина.

– Значит, правда!
– лицо у Любы оживилось.
– Николка мой баял, да я не особенно верила... Он будто сказку баял.

– А мужа ты все-таки вспоминаешь?
– после небольшой паузы спросил Андрей.
– Любила его?

– А как же? Только позабывать нынче стала... Прожили-то без году неделю.
– Любка задумалась.
– Мы с Николкой после войны собирались по рекам скитаться. У нас реки жемчужные. Было время, старики жемчугом промышляли. Вот и мы думали жемчуг искать... Только все это тоже сказки! Нет, в городе лучше жить, - неожиданно для Андрея прибавила она.

– А чем же здесь плохо?
– спросил Андрей.

– Здесь?

Словно недовольная чем-то, Любка закусила бахрому на конце платка, потом выпустила ее из зубов.

– Здесь?
– тихо повторила она.
– Здесь плохо. Живешь, как на блюдечке. Что это за жизнь?

– А ты разве жила в городе?

– Конечно, жила... Я-то ведь вологодская сирота...
– она фыркнула.
– Я до Николки на кожевенном заводе работала. Видал в Вологде? Завод не маленький...

В глазах Любки, в дрожащих ее ресницах.на маленьких губах опять появилась улыбка. Сдерживая внезапно охватившее его волнение, Андрей встал и посмотрел на часы.

– Не пора ли домой?
– спросил он.

– Домой? Ишь ты... Сам звал на Онегу... Бесил, бесил, а теперь голову повесил?
– Любка засмеялась.
– Вот блажной!

Где-то вблизи зашлепали по воде весла. Из тумана послышались голоса.

– Кто там торбает, рачий царь?
– закричала Любка.
– Эй, выходи!

Все на реке затихло. Любка посмотрела на небо и вдруг опомнилась.

– Господи, ведь скотина уж давно пришла...
– быстро заговорила она. Мне домой надо. Да не осерчал ли ты за смехи мои? Ты не серчай, дружок. Я не в обиду, Андрюша... Ах ты, карандашик!

Она неожиданно обвила шею Андрея одной рукой, нагнулась и крепко поцеловала его прямо в губы.

– Вот так-то лучше...
– сказала она, улыбаясь.

– Люба, Люба моя...
– повторял Андрей, обнимая ее за плечи.

– Бегти надо... Пусти-ка, дружок... Ну, пусти теперь, ясно солнышко! прошептала Люба.

– Куда же ты, погоди немножко, - шептал Андрей, стараясь привлечь ее к себе.

– Пусти!
– властно сказала Любка, вырвалась из его рук и побежала к берегу.

– Люба!
– воскликнул Андрей. Она оглянулась и крикнула: