Северная Аврора

Она написала. Офицер, недовольно щурясь, просмотрел бумагу и удалился к своему начальнику, английскому полковнику Торнхиллу. Через некоторое время Бо вернулся, и по его лицу Шурочка поняла, что разрешение получено. Теперь оставалось только сдать посылку. Но к кому следовало обратиться по этому поводу?

– Ступайте на пристань, - не глядя на Шуру, сказал лейтенант.
– Там стоит лагерный пароход. Вызовите сержанта Пигалля. Он все оформит.

Полковник Торнхилл удовлетворил просьбу Базыкиной со специальной целью. Он сказал лейтенанту:

– Я это делаю вне правил, как исключение! Уверен, что через Базыкину большевики хотят наладить связь с Мудьюгом. Две-три посылки, и мы их поймаем, Бо! Не спугните их сразу...

Ничего не подозревающая Шурочка взяла разрешение, зашла домой за посылкой и отправилась на пристань. Французский часовой, стоявший на пирсе, крикнул в дежурку:

– Мсье Пигалль! К вам.

Навстречу Базыкиной поднялся из-за стола сержант с кудрявой каштановой бородкой и веселыми орехового цвета глазами. Он играл в кости и, когда Шура появилась, был в выигрыше. Полы его голубовато-серой шинели были зацеплены за пояс и открывали толстые короткие ноги в таких же голубовато-серых суконных шароварах и в коричневых теплых гамашах.

Несколько секунд француз молча курил, глядя на Базыкину, затем отложил свою трубочку с длинным черенком, прочитал разрешение и принял посылку. Ему понравилась молодая красивая русская дама, так легко и свободно заговорившая с ним по-французски.

– О, мадам, - улыбаясь, сказал Пигалль, - у вас почти парижский прононс... Я ведь парижанин, мадам... Вы тоже интеллигентный человек. Ах, вы учительница! Ну, это сразу видно... Поверьте, я сделаю все, что будет в моих силах.

Перед отправкой катера лейтенант Бо вызвал к себе сержанта.

– Пигалль!..
– сказал он.
– Ты должен будешь просматривать каждую посылку Базыкиной... И самым тщательным образом. Понял?

– Вполне, господин лейтенант.

– Постарайся войти в доверие... к этой красотке!
– лейтенант усмехнулся.

– Постараюсь, господин лейтенант.

– Будешь сообщать мне обо всем подозрительном.

– Подозрительном?.. Хорошо, господин лейтенант. Пигалль смутился, выслушав такого рода приказание:

"Шпионить за этой юной дамой? Мне?"

Он даже внутренне возмутился, так как совершенно искренне считал себя социалистом.

"О, нет! Необходимо избавиться от этого дела... Но как? А вот когда лейтенант увидит, что от меня мало проку, он оставит меня в покое. Да, так будет лучше всего! Это будет самый лучший выход".

Через неделю Шурочка опять пришла на пристань, и сержант Пигалль снова принял у нее посылку.

– Я имел удовольствие познакомиться с вашим мужем, с мсье Базыкиным, любезно улыбаясь, сказал Пигалль.
– Он тоже очень интеллигентный человек, хотя его французское произношение неизмеримо хуже вашего. Мы беседовали с ним о Жоресе, о трагическом выстреле, которым был убит наш великий Жорес.

"Странный француз, - подумала Шурочка.
– С чего он вдруг заговорил о Жоресе?.. Уж не провокатор ли?"

Но сержант добродушно улыбался, и видно было, что он просто рад полюбезничать с молодой женщиной. Это привносило какое-то разнообразие в надоевшую ему казарменную и лагерную жизнь. Провожая Базыкину, Пигалль сказал, что она фея и что мсье Базыкин должен быть счастлив, имея такую жену.

– Такое доброе сердце! О!..
– воскликнул француз.
– И уж, конечно, вашего супруга рано или поздно освободят, хотя он и большевик...

Через две недели болтовня Пигалля стала еще непринужденнее.

– Мадам, ваш адрес?
– спросил он однажды.
– Я сам приду к вам за посылкой.

Шурочка вспыхнула. Но сержант зашел всего на несколько минут, подарил детям плиточку шоколада и рассказал о том, как хорошо ему жилось в мирное время, когда он служил упаковщиком парижского универсального магазина "Лафайетт"... Затем посмотрел на Шурочку, грустно улыбнулся и, сказав, что жизнь стала слишком печальна, быстро ушел.

Пигалль шагал к пристани, еле волоча ноги не от физической, а от душевной усталости. "Какую позорную роль играю я, - думал он.
– Еще счастье, что эта дама не дает мне никакого повода для доносов, но все-таки, Пигалль, стыдись!
– упрекал он самого себя.
– Несчастная женщина, и сделали ее несчастной мы. Ах, Пигалль, а ведь ты когда-то кричал в кафе о героях Коммуны! Не замечать человеческое горе легче легкого. Помоги этой несчастной. Тогда ты вправе будешь называть себя социалистом".

Однажды, смертельно стосковавшись по мужу, Шура написала ему письмо на тонкой папиросной бумаге. Катышек, запачканный в рыбьей крови, был так искусно спрятан среди внутренностей рыбы, что при осмотре даже самый внимательный глаз не нашел бы в посылке ничего подозрительного, а беспечный Пигалль тем более ничего не заметил, так как и не старался искать.

Встретившись с Потылихиным на конспиративной явке, Шурочка все рассказала ему о Пигалле.

– Ты в своих записочках пишешь Николаю только о домашних делах? спросил Максим Максимович.

– Да, только об этом.

– Ну и продолжай в том же духе. Посылки, несомненно, просматриваются... Значит, в них ничего не находят. А если и найдут, тоже не бог весть какое преступление. Ничего тебе не будет. Разве что перестанут принимать посылки.

Спустя неделю от Потылихина пришел к Шурочке старый рабочий судоремонтного завода Греков. Шурочка отлично знала его и вполне ему доверяла. Греков принес письмо.

– Это - очень важное дело, Александра Михайловна...
– сказал он. Информационный бюллетень для наших на Мудьюге. Его нужно отправить так же, как ты отправляешь и свои письма. По содержанию все в порядке, тоже как будто твои домашние дела. Бюллетень зашифрован. Но Коля все поймет. Конечно, риск есть, но небольшой... Что делать? Нашему брату все время приходится рисковать... Семь бед - один ответ. Перепиши это письмо своим почерком.

Шурочка с радостью на все согласилась.

Наступил ноябрь.

Поздним вечером Пигалль опять появился у Базыкиной. За чаем он вдруг вытащил из-за пазухи свой солдатский бумажник и, смущенно оглянувшись, словно в комнате могли быть еще люди, передал Шурочке записку:

– Вот, мадам, от мсье Базыкина...

Сердце у Шурочки сильно забилось. В записке не было ничего особенного. Николай Платонович благодарил жену, целовал детей. В конце было написано: "Судьба милостива, что дала нам возможность обменяться хоть парой слов".