Северная Аврора

Мороз усиливался. Хотя в шалаше топилась железная печурка, Драницын сразу почувствовал, как стынут у него ноги в сапогах.

То и дело попискивал телефон. Батарейный командир принимал сообщения от наблюдателей. На позициях противника все было спокойно. То одна, то другая батарея вызывала Саклина. Все ждали приказа открыть огонь.

– Соедини меня со штабом!
– приказал Фролов телефонисту.

– Готово, товарищ комиссар, - через минуту сказал телефонист, протягивая Фролову трубку.

– Бородин? Что там у тебя?
– спросил Фролов.

Бородин ответил, что все роты уже находятся на своих исходных позициях перед Лукьяновской и Усть-Паденьгой.

– Из Вологды, - добавил Бородин, - сообщают, что восточная колонна встретила противника на полдороге между Кодемой и Шенкурском и уже ведет бой.

– Уже ведет бой?
– взволнованно переспросил Фролов.

– Так точно. Инженерная рота пошла в обход, по лесным просекам. Очевидно, хотят зайти во фланг американцам.

– Там тоже американцы?

– Оказывается, тоже.

– А что западная колонна?

– Ничего особенного. Вошла в Тарнянскую волость.

Рассказав Драницыну о новостях, Фролов вместе с ним вышел из шалаша. Саклин по-прежнему сопровождал их.

– Да, мороз крутой, - сказал комиссар, похлопывая руками.
– Даже в варежках пальцы мерзнут.

– Америка, поди, запряталась в шубы, - беспечно отозвался Саклин.
– А мы тут и ахнем! Дадим жару!

Комиссар посмотрел на часы. Бой должен был начаться с минуты на минуту. Фролову казалось, что стрелки движутся с невероятной медленностью.

Шагах в десяти от командиров, возле небольшого костра, грелись артиллеристы. Фролов крикнул им:

– Желаю успеха, товарищи! Сегодня вы должны показать, что советская артиллерия - первая в мире!

– Есть, товарищ комиссар, - ответили бойцы.
– Постараемся!

Слегка ссутулившись и нахлобучив на уши свою папаху, Фролов пошел по тропинке к саням.

Тройка снова выехала на тракт. Небо на востоке уже посерело, повсюду разливалась предутренняя мгла.

Сидя в возке рядом с комиссаром, Драницын молчал. Сосредоточенное, хмурое лицо Фролова не располагало к разговору. "Волнуется", - думал Драницын.

Фролов испытывал то чувство, которое было уже знакомо ему по первому бою под Ческой, когда он "полез" в тыл к американцам. Сейчас ему снова мучительно хотелось "полезть самому". Тогда сразу стало бы гораздо легче. Лежа в цепи стрелков, он думал бы только о том, чтобы добежать до вражеских окопов и забросать их гранатами. Но сегодня он не имел права зря рисковать собой. Ведь ему доверена судьба всей колонны... В эту минуту загрохотала артиллерия.
– Саклин начал, - сказал Драницын. Комиссар выпрямился и опустил воротник тулупа, словно для того, чтобы лучше слышать артиллерийские залпы.

Канонада то усиливалась, то ослабевала.

Вдруг сидевший на облучке Соколов резко обернулся к Фролову:

– Зарево, Павел Игнатьевич! Видите?

– Вижу... Над Лукьяновской! Давай скорее!

– Сейчас шрапнель разорвалась над лесом, - сказал Драницын.
– Над саклинскими батареями. Это уже американцы стреляют.

Тройка въехала в молодой хвойный лесок. Теперь к орудийным выстрелам присоединились звуки винтовочной и пулеметной стрельбы. Фролов заметил несколько бойцов, стоявших с винтовками около легковых санок, принадлежавших батальонному штабу. Тут же стоял и адъютант штаба с двумя телефонистами. По выражению их лиц комиссар почувствовал что-то неладное и приказал Соколову остановиться.

Подбежавший адъютант доложил, что бойцы стрелкового батальона залегли под огнем противника.

Фролов посмотрел на его дрожащие губы.

– Без паники, молодой человек, - спокойно сказал он.
– Проводи нас к опушке. Это близко?

– Рядом, - ответил адъютант.

– А где Сергунько?

– С бойцами. В поле. С первой ротой.

Они быстро выбрались из леса и пошли по снеговому окопу. Уже рассвело. В деревне Лукьяновской, будто факел, пылало какое-то строение, очевидно, полный сена 312

сарай. С окраины деревни ожесточенно стреляли вражеские пулеметы. Из Усть-Паденьги американцы и англичане также вели непрерывный огонь, винтовочный и пулеметный.

Плотность огня была такая, что бойцы, цепью рассыпавшиеся по полю, лежали, не поднимая голов.

Фролов взглянул на Драницына.

– Случилось самое страшное, Павел Игнатьевич, - встревоженно сказал Драницын.
– Люди зря гибнут.

– Нельзя терять ни одной минуты. Надо сейчас же идти в штыковую атаку. Это единственно правильный выход. Я подыму людей.

– Павел Игнатьевич!

– Товарищ Драницын, примите командование. Фролов сбросил с себя тулуп и надел ватник, который

подал ему один из находившихся в окопе бойцов.

– Товарищ комиссар, возьмите сопровождающего, - предупредительно сказал адъютант.

Фролов махнул рукой. Но к нему уже шел боец.

За спущенными, со всех сторон закрывавшими голову краями папахи Фролов разглядел побелевшее от мороза лицо Любы Нестеровой.

– Люба?
– Фролов на мгновение задумался.
– Не боишься?

– Я, Павел Игнатьевич, так буду драться, что чертям станет тошно!
– с трудом шевеля потрескавшимися от морозного ветра губами, ответила Люба. Андрею, небось, не легче приходится...

"Сергунько рассказал ей", - подумал Фролов.

– Ладно, - сказал он.
– Давай.

Комиссар перемахнул за бруствер, Люба последовала за ним.

Припавший к брустверу Драницын видел, как две фигуры быстро поползли по снегу, приближаясь к бойцам, лежавшим под неприятельским огнем.

Фролов потерял одну из своих варежек, и обледеневший снег, будто наждаком, драл ему кожу. Люба ползла шагах в десяти за ним. Вражеский огонь то и дело прижимал их к земле. "Вперед, только вперед", - думал Фролов и полз дальше.

Бойцы лежали неподалеку от колючей проволоки, опоясавшей деревню. Когда комиссар добрался до них, они подняли головы.

– Комиссар здесь, - услышал он чей-то хриплый голос.

Живые лежали на снегу вперемежку с мертвыми. У тех и других были .одинаково белые, безжизненные лица.