Северные новеллы

Сумею ли я отправить на тот свет такого пса? Сейчас, в дороге, наблюдая за Бешеным, я крепко в том засомневался...

Между тем яркой белой розой расцвел, заполыхал коротенький северный денек. Солнечный ободок, выглянувший из-за скалы, высветил одну сторону долины, изломанный, зигзагообразный гребень хребта, валуны и елки на склонах. Морозец за пятьдесят, холодными когтями дерет ноздри, закрывающая все лицо черная шерстяная маска с прорезями для глаз, носа и рта затвердела колом, примерзла к бороде.

На исходе дня — было это в три часа, когда солнце исчезло за склоном хребта и на снег невесомо легли синие и алые полосы заката,— я сделал получасовую остановку. Собакам надо немного отдышаться. Да и мне тоже. Им я бросил по вяленой рыбине, а сам достал завернутый в спальный мешок термос и извлек из внутреннего кармана полушубка бутерброды в чистой тряпице. Они, слава богу, не промерзли. Крепчайшей заварки горячий чай я смаковал маленькими глотками, как ликер. Кофе северяне не жалуют. На таком морозе он бодрит не более четверти часа, а затем расслабляет, подобно водке. Крепкий же чай надолго снимает любую усталость.

Отдышались — и снова в путь. Без сумерек наступила ночь. Огромная желто-красная лунища с тремя разноцветными ободами неплохо освещала тропу. Казалось, лунный диск висит совсем рядом, за вон той скалой, и, взобравшись на вершину, до него можно добросить камнем — и он зазвенит. Резче, визгливее заскрипели полозья, слышнее стал шорох снега под собачьими лапами, пар, вырывавшийся изо рта, шипел — застывал на лету. Мороз сатанел.

К полуночи от усталости все плыло перед глазами: обочины, луна, яркие крупные звезды. На крутом повороте я чуть было не свалился с нарты и понял, что на сегодня, пожалуй, хватит. Шабаш. Не дай бог расшибить голову или сломать ногу. Один в тайге сгинешь.

Надо бы перекусить, но сил хватило только на то, чтобы поставить палатку с двойным байковым утеплителем и перенести туда спальный мешок. Собаки проглотили по куску замерзшей гречневой каши с мясом — своего рода самодельный аляскинский мясной концентрат, которым кормят псов в дальней дороге. ji. Следовало бы, как положено, раздеться до трусов и майки, одежду равномерно запихать в спальник, но я поленился, только скинул полушубок и унты. Авось не замерзну, по бокам есть две живые печки: Буран и Манька. В дороге они всегда спят со мною в палатке.

Не помню, сколько я дремал. Разбудил меня злобнозаливистый лай собак.

Доля минуты — ия, одетый, щелкнув карабинным затвором, выскочил из палатки. Но мои опасения были напрасными. К моей стоянке на собачьей упряжке подъезжал человек.

К моему великому изумлению, вожак, подскочив к погонщику, вильнул хвостом и отбежал. Мало того. Когда мои собаки набросились на чужаков — в упряжке ночного гостя было пять псов — с явным намерением завязать жестокую драку, Бешеный живо отогнал своих подчиненных, а чужаков поочередно и очень дружелюбно обнюхал.

С нарты спрыгнул маленький и круглый от множества меховых одежд каюр и подошел ко мне. Яркая луна осветила круглое, скуластое, очень темное лицо, жиденькую серебряную бородку клинышком и усы. Это был эвен.

— Трастуй!

— Амто-о! — поприветствовал я старика на родном ему языке, как и положено, растягивая окончание с этаким французским прононсом.

Мы как бы поменялись национальностями. Часто достаточно одного такого приветствия, чтобы навсегда расположить к себе этих по-детски доверчивых, милых и кристально чистых людей.

— На промысел, отец?

— На окоту, отнако, на окоту.

— Чего ночью по тайге плутать.— Отдыхай до утра у меня, Долган. Сейчас чайку сообразим.

Он не удивился, когда я назвал его фамилию и, вероятно, не ошибся: добрая половина эвенского населения Камчатки носит эту очень распространенную фамилию — Долган.

Я наломал в тайге сушняка, и вскоре яркое, чистое пламя разорвало лунные сумерки. Мы устроились на толстом стволе сухостоя. Старик угостил меня вкуснейшей строганиной. Потом пили чай; гость закурил коротенькую самодельную трубочку, я — сигарету.

Охотник рассказал, что живет в небольшом смешанном эвено-русском поселке за две сотни километров отсюда. Ему семьдесят восемь лет, давно на пенсии, но промысла не бросает: две дюжины внуков учатся в Хабаровске и Ленинграде, им надо помогать.

В разговоре я не забывал время от времени поглядывать на Бешеного; бич лежал у моих ног. Очень странно и непонятно вел себя вожак. Он сидел неподалеку и неотрывно глядел на моего гостя прямо-таки влюбленными глазами. Хвост ходил из стороны в сторону. А это первый признак самого доброго расположения пса к человеку.

Очевидно, подумал я, все объясняется тем, что северные собаки больше любят национальное население, нежели русских. Ни эвен, ни коряк, ни чукча никогда не запустит в пса камнем. Для них собака — член семьи; для русского, увы, или тягловая сила или помощница в охоте.

Да, все это было так и, безусловно, имело немаловажное значение. Но главная причина удивительной перемены Бешеного крылась в другом.

Острым охотничьим ножом, сделанным из разогнутого подшипника (это лучшая для ножа сталь), старик постругал мороженое оленье мясо и кусочки протянул Бешеному. Тот сразу подскочил и проглотил подачку. Затем в знак багодарности лизнул человека в темную руку и лег рядом с ним. Я крепко потер переносицу: уж не мерещится ли мне все это?..

— Тавно у вас эта сопака? — спросил эвен.

— С начала зимы.

— Та, та, с насяла симы...— повторил он мои слова, как бы что-то припоминая.

— Пес тебе знаком, отец! — наконец с опозданием догадался я.

— Снаю сопаку, снаю. Хоросий сопака. Умный сопака. Вот хосяин ее хутой селовек. Шипко хутой.

И старик поведал мне историю Бешеного...

Кличка у него была, конечно, иная. Держал его вместе с другими четырьмя собаками сосед Долгана, русский мужик, злой и нелюдимый человек, промышлявший на жизнь охотой. Лет двадцать назад с проезжим геюлогом от него сбежала жена с маленькой дочкой. С тех пор он жил бобылем, замкнулся в себе, шибко пил. Пьяный бичом в кровь избивал своих псов; это у него вошло в привычку и было своеобразным, диким развлечением. Соседи увещевали, стыдили его, но тщетно.

А псы, особенно Бешеный, были хороши и как добытчики и в упряжке. Бешеный неизменно бежал вожаком.

В поисках ласки, теплого отношения собаки прибивались то к одному, то к другому двору, но хозяин силой возвращал свою собственность и избивал их за бегство. Не один раз Бешеный перепрыгивал невысокий плете- нек, отделявший двор Долгана, искал у эвена спасения, недолго жил с его собаками. Псы хозяина Бешеного отличались злобным нравом. И немудрено.

Однажды пьяный хозяин особенно жестоко наказал пса за бегство. И собака не выдержала побоев. Нет, она не скулила, лежа на земле, не подползала на брюхе к своему палачу с попыткой униженно лизнуть его руку. В ней проснулся бес. Она взорвалась. Силы Бешеному не занимать. Он прыгнул на хозяина, сшиб с ног и вцепился ему клыками в глотку. Плохо бы пришлось человеку, если бы соседи не отбили его от вожака. С рваной раной хозяина увезли в больницу. А вожак в тот же час исчез из родного поселка и больше никогда в нем не появлялся...