Северные окраины Петербурга. Лесной, Гражданка, Ручьи, Удельная…

Расселить их предполагалось в четырех областях Казахской ССР – Карагандинской, Кзыл-Ординской, Южно-Казахстанской и Джамбульской. Проведение «операции» возлагалось на заместителя наркома внутренних дел В.И. Меркулова и начальника Управления НКВД по Ленинградской области П.Н. Кубаткина.

Однако осуществить приказ НКВД СССР удалось тогда только частично, так как немцы очень быстро окружили Ленинград и 8 сентября замкнули кольцо блокады. Во исполнение приказа успели вывезти только 28 тысяч этнических финнов и немцев, большую часть из них поселили в Вологодской области.

Оставшиеся в блокадном кольце «советские немцы» оказались в подвешенном состоянии: их окончательная принудительная депортация являлась лишь вопросом времени. Впрочем, как отмечает историк Вадим Мусаев, «советские немцы» едва ли заслуживали такого отношения: хотя, возможно, среди них и были люди, относившиеся к советской власти неприязненно, но известно и другое: по уголовным делам за шпионаж, диверсии, вредительство и т. п. финны и немцы привлекались гораздо реже, чем русские или украинцы.

Второй акт трагедии депортации, коснувшейся тех, кого не выселили в конце лета 1941-го, разыгрался весной 1942 года. 20 марта 1942 года было принято повторное постановление Военного Совета Ленинградского фронта за № 00714/а о высылке оставшихся внутри блокадного кольца финнов и немцев. За неделю до этого постановления, 12 марта, нарком внутренних дел Л.П. Берия утвердил план, согласно которому около 50 тысяч человек из числа эвакуированных из прифронтовых местностей по специальному плану должны были быть направлены на рыбные промыслы Сибири – в Красноярский край, Омскую и Иркутскую области. Именно туда и решили отправить ленинградских немцев и финнов.

Исполком Леноблсовета и областное управление НКВД должны были начать проведение «операции» 26–27 марта 1942 года, однако фактически выселение началось еще за несколько дней до постановления Военного Совета Ленинградского фронта. Выселяли в принудительном порядке, в 24 часа, хотя происходило это везде по-разному. Большую часть имущества приходилось оставлять на месте, скот отбирался под расписки. Всего из Ленинграда и Ленинградской области в марте – апреле 1942 по «специальному плану» вывезли 38 112 человек – немцев, финнов, а также просто «политически сомнительных граждан».

Муринец Александр Алексеевич Иванов стал свидетелем выселения немцев, живших в колонии на въезде в Мурино. Эшелон с товарными вагонами для депортируемых немцев и финнов-ингерманландцев подали на станцию «Девяткино». «Срок сбора был установлен в 24 часа, – вспоминает Александр Иванов. – Эшелон, вероятно, шел до станции «Пискаревка», а оттуда на станцию «Ладожское озеро». В память об этом печальном событии я подобрал брошенные при посадке самодельные саночки, на которых потом стал возить воду…»

«Можно утверждать, что эвакуация из блокированного города спасала людям жизнь, – отмечает историк Вадим Мусаев. – Однако о населении, эвакуированном обычным способом, в дороге и в местах прибытия заботились: снабжали продовольствием, одеждой. Спецэвакуация же фактически ничем не отличалась от высылок периода коллективизации: те же „телячьи вагоны“, те же ужасающие условия в местах поселения».

Как вспоминает колонистка Гражданки Валентина Бауэр, на сборы давалось 24 часа, взять с собой вещей разрешалось не больше чем по 16 кг. По ее словам, «нерусское население Гражданки» стали вывозить 17 марта 1942 года.

«За сутки (по мешку – за плечами) оставили дом со всем нажитым добром и вынуждены уехать в Сибирь, – вспоминает Валентина Бауэр. – Надо было добираться до Финляндского вокзала. Папа остановил грузовую машину (там везли покойников, закрытых брезентом), дал пачку папирос, и нас довезли, а там на пригородном поезде – до Ладожского озера. Через Ладогу перевозили на грузовых машинах. Немцы дорогу обстреливали. Наша машина проскочила, а следующая ушла по лед. Мне, маме и отцу дали эвакуационные удостоверения. Привезли в Жихарево. Там поместили в товарные вагоны, на остановках кормили кашей и хлебом.

Попала я в город Красноярск, вербовщики записали на работу на лесозавод в Енисейске. Тут были и финны, и поляки, и очень много калмыков. Жили мы в общежитии. Клопов полно, спать невозможно. Отобрали у нас паспорта, и до 1955 года были мы под комендатурой. Ходили туда каждый месяц на отметку. И только в 1955 году нам дали паспорта. На следующий год поехали в Ленинград хлопотать за свою квартиру. Ежедневно ходила по инстанциям, но круг был замкнут. Позже по разрешению моя семья переселилась на Украину в город Славянск Донецкой области…»

* * *

Оставшиеся на Гражданке жители в полной мере разделили все страшные тяготы ленинградской блокады – бомбежки, обстрелы, страшную первую блокадную голодную зиму. Нине Евгеньевне Медынской было семь лет, когда началась война. Семья жила в доме № 15 по Старцевой улице. «В квартире было очень холодно, – вспоминает Нина Евгеньевна о первой блокадной зиме. – Мы жили в двухэтажном деревянном доме на втором этаже в отдельной двухкомнатной квартире. Голландскую печь в большой комнате топить было нечем. Мама где-то раздобыла „буржуйку“, приносила небольшую охапку коротеньких дровишек, и мы обогревались возле нее. По карточкам давно уже ничего не давали, кроме маленького кусочка черного, как уголь, хлеба. Под Новый год (1942-й) мама слегла. Она умерла от истощения 31 декабря. А за неделю до этого нам пришла открытка с военного завода, в которой сообщалось, что мой отец умер от голода прямо в цеху завода. Так я осталась сиротой…»

Во время войны на Гражданке разместилось несколько важных для обороны Ленинграда военных объектов.

С осени 1941 года на Гражданке появился военный аэродром. После начала блокады авиация Балтийского флота оказалась лишенной большинства своих аэродромов. Поэтому срочно требовались новые площадки, пригодные для посадки боевых самолетов. Одну из таких площадок подготовили на месте опытного поля совхоза «Ручьи». Во время блокады она стала главной авиабазой Балтийской ударной авиации. Отсюда взлетали самолеты, защищавшие небо над «Дорогой жизни».

Первым в конце октября 1941 года этот аэродром осваивал 57-й штурмовой полк, ставший затем 7-м гвардейским. В различные периоды на аэродроме «Гражданка» базировались и вели боевые действия разведчики 26-й отдельной авиаэскадрильи и 15-го авиаполка, летчики 12-го гвардейского пикировочно-бомбардировочного и 21-го Краснознаменного истребительного авиаполков, 2-й эскадрильи 1-го гвардейского минноторпедного полка и других частей ВВС Балтийского флота.

«Во время взлета торпедоносцы с торпедами под брюхом пролетали прямо над нашим домом, – вспоминает Лев Леонидович Голованов, живший на Старцевой улице. – Взлетно-посадочная полоса аэродрома пролегала по нынешнему проспекту Науки. Она начиналась от теперешнего Гражданского проспекта в направлении железнодорожной станции «Ручьи». Бомбосклад аэродрома находился в лесном массиве между нынешними улицами Верности и Пискаревским мемориалом, а бензосклад – между проспектом Непокоренных и улицей Бутлерова. На посадочной полосе в месте приземления самолетов была площадка, застланная гранитными надгробиями с немецкого кладбища. Пруд, существующий сегодня на улице Бутлерова, образовался в результате бомбежки немцами аэродрома. После войны эту воронку использовали как песчаный карьер. На месте школы-интерната на Гжатской улице был карьер, в который упал подбитый наш истребитель „пешка“ и пролежал там до 1945 года».