Северный богатырь. Живой мертвец(Романы)

— Поспрошаю еще Еремеича, — растерянно сказал Пряхов.

— Иди, иди, Господь с тобою! — благословила его богородица.

Старый Еремеич радостно воздел руки, когда услышал тревожные вести Пряхова, и воскликнул:

— Сподобился! Ныне буду в гонимых и страстотерпцах со всеми своими чадами! Слава Тебе, Господи, показавшему нам свет! Слава Тебе! Это Господь вел тебя к нам, чтобы через твой след испытать силу веры нашей! — вдохновенно сказал он Пряхову. — Богородица благословила тебя в путь и я тоже. Гляди, чадо! Свое духовное дело ты сделал, впереди тебе еще жизнь на миру, там тебе потрудиться надо, а потом где-либо укрыться и постоять за нашу правую веру. Ну, иди, чадо мое! Обрадовал ты меня ныне! — и он, горячо поцеловав Пряхова бескровными губами, благословил его.

— Чудило, прости Господи! — пробормотал Грудкин, выходя следом за Пряховым, — теперь и себя, и народ сожжет. Нет, хозяин, уезжать надо, да поскорее.

Пряхов кивнул ему и, тяжело вздохнув, сказал:

— Сжег бы и я себя, если бы не жена да не дочь! Нешто это — жизнь? Что заяц травленый!.. Беги да беги…

Грудкин промолчал.

Тем временем девушка, именуемая богородицей, миловалась со своим Федором и шептала ему:

— Федя! Слышь, на скит скоро облава будет. Старик-то гореть захотел, ну, а нам еще рано! — и она тихо засмеялась.

— Люба моя! — задыхаясь воскликнул Федор, вспыхнув, как зарево, — уйдем за самую Астрахань, прочь ото всех и там-то мы заживем!

Неизвестно, как распространились слухи, но только наутро везде шепотом рассказывали об опасности, грозящей скиту, а в светелке, где были девушки, шел горячий разговор между Катей и Софьей.

— Он, мой сокол, приехал! Чует мое сердце, — воскликнула Катя, едва услышав весть про поиски офицера.

— Ах, повидать бы его! — поддержала ее Софья, — он про Яшу, поди, все знает!

— Непременно. Только как увидишь-то?

И девушки замолкли, уныло свесив головки.

К ним пришли белицы. Матрена была сама не своя, бледная, с горящими глазами.

Ольга трепеща прошептала:

— Девоньки милые, сестрички родные! Слышь, старик всех решил в избе сжечь. Приказ уже отдал, и все ходы заперты и сторожа стоят.

— Как? — задрожала Софья. — А мы?

— Что вы? Вы, слышь, уедете. Мы-то, мы, горемычные! — и белицы все отчаянно заломили руки.

Матреша, сжимая кулаки, в свою очередь произнесла:

— Федька-то, слышь, с нашей богородицей в бега хотят, я подглядела. Да нет, не выпущу я их! Не мой, так и ее не будет!

— Убьют тебя!

— Пусть!

Словно встревоженный муравейник, закопошилось все население скита, забыв про сон и молитвы. На дворе снаряжали телегу Пряхову. По кельям и углам люди тревожно шептались. Многие, вдохновенные словами своего старца, готовились к мученической смерти, другие — менее изуверные — плакали и стонали; некоторые готовились к тайному побегу. И все суетилось и волновалось в предвидении неминуемой гибели.

XXIX Страшная ночь

Темной ночью вернулся Савелов в дом воеводы и едва дождался утра, когда воевода после пирования, кряхтя, икая и крестясь, поднялся с пуховой постели. Савелов встретился с ним в трапезной и без всяких обиняков прямо сказал ему:

— Ты что же это, песий сын, так-то царю прямишь?

Воевода отшатнулся и глаза вытаращил.

— У тебя тут под боком воровской скит, царские крамольники, а ты им мироволишь? А? Это как звать? Что за это? То-то! А Пряхова не знаешь? Не знаешь, где он? — и Савелов с кулаками полез на воеводу.

Тот обмер. Ему показалось, что царский офицер узнал про взятку с Пряхова и его побеге. Страх охватил его, колени подогнулись, и он, протягивая руки к Савелову, завопил:

— Милостивец, не губи! Не докладывай! Все сделаю!

— Давай мне отряд солдат, я сам скит разорю и до Пряхова доберусь!

Воевода встрепенулся.

— А сделай милость, государь! Я и сам хотел до них добраться, да все думал: вот ужо! А ежели ты хочешь сам…

— Да, хочу! — резко сказал Савелов. — Как только стемнеет, чтобы было на дворе двадцать солдат. Я их сам поведу, — и, круто повернувшись, он ушел в свою горницу.

Боярин покрутил головой, почесал затылок и хлопнул в ладоши.

На знак прибежал холоп.

— Позови Антошку! — приказал воевода.

Хитрый и ловкий Антошка был его любимым стремянным.

Когда он явился, воевода сказал ему:

— Возьми коня, скачи в скит к Еремеичу. Скажи ему, что я — дескать — прислал, в эту ночь на них с поимкой пойдут. Так и скажи! Хоронитесь, дескать!

Антошка ушел, а воевода, ухмыляясь в бороду, пошел в приказную избу поговорить с дьяком, как бы умилостивить царского офицера.

Савелов едва дождался вечера и, чуть стало видимо темнеть, прошел к воеводе.

— Ну, что? Готово?

— Готово, милостивец! Как наказал, так и есть! — ответил воевода.

— Так я иду. Заготовь ямы — народа тебе приволоку! — усмехнулся Савелов и вышел на двор.

Там кучей стояли бородатые стрельцы со старыми бердышами и топорами.

Савелов оглядел их и сказал:

— Ну, войско! Я вам за начальника; стройтесь по двое и гусем! Идем!

Он вывел их и зашагал с ними через город, направляясь к кабаку, где ждал его Агафошка.

Заслышав мерный топот, последний тотчас выбежал ему навстречу и спросил:

— Все есть?

— У меня-то все; ты ли не набрехал? — сурово спросил Савелов.

— Я-то? — воскликнул Агафошка, — да вот пойдем! Только дозволь мне сулейку махонькую прихватить.

Савелов вынул деньги, говоря:

— Возьми большую, чтобы и служивым было что!

Солдаты тотчас оживились.

— Мы тебе их, боярин, поймаем! Всех, во!.. — радостно заговорили они.

— Ладно! Там увидим! Ну, в путь! — и Савелов пошел, а за ним гуськом потянулись и солдаты.

Агафошка нагнал их и пошел рядом с Савеловым.

— Тут недалеко, — сказал он, — верст четырнадцать будет — и они! Мы их разом! Во!..

Савелов поправил на голове треух, подтянул пояс и зашагал быстрее. Мысль, что через три-четыре часа он увидит Катю и вырвет ее отца от злой беды, словно окрыляла его.

Агафошка шел за ним вприпрыжку и приговаривал:

— Ты бы потише! Неравно глаз выколем!

Скоро действительно пришлось умерить шаги. Ночь опустила непроницаемый, темный покров на землю, и к тому же отряд Савелова вошел в густой лес. Агафошка вел солдат тропинкой, и они то и дело спотыкались о корявые корни, переплетшиеся змеями на дороге.