Северный богатырь. Живой мертвец(Романы)

— Ништо! — говорил Агафошка, когда слышались ругательства, — к рассвету на месте будем. Кабы месяц светил, было бы чудесно, а то вишь…

Рано утром в скит прискакал присланный от воеводы, и все всполошились, уже не сомневаясь в надвигающейся грозе.

Пряхов снарядил две телеги, перенес туда больную жену и собрался в дорогу на волжские скиты.

— Ты за меня пока что будешь, как хозяин, — сказал он Грудкину, — а там Яков вернется, да и я как ни на есть…

— Ты только весточку дай, где ты, а уж я тогда обо всем оповещу, — ответил Грудкин.

А девушки плакали, не смея никому поведать свои печали.

— Хоть бы что-либо про Яшу услыхать! — промолвила Софья.

— Ах, я знаю, что этот офицер — он! Тот самый! — повторяла Катя. — Кабы грамоте знали!

Софья оживилась.

— Постой! Мы Матреше накажем словами передать!

— А где Матреша?

— Она Федора караулит: слышь, тот бежать хочет!

— И Бог с ней! — отмахнулась Катя.

В это время Пряхов вышел от Еремеича, пряча за пазуху бумагу и отирая слезы, и крикнул девушкам:

— Ну, живо в возок! Едем!

Кругом поднялось нытье. Пряхов усадил своих, приказал ехать, и возок с телегами быстро покатился со двора.

Еремеич стоял на крыльце и исступленно кричал:

— Днесь спасение: огнем очистимся, к Господу вознесемся! Живей, детки, торопитесь, родимые!

Ослепленные фанатики суетливо бегали от кладовок к дому, таская вещи, рухлядь и вязки хвороста и набивая всем этим просторную избу, в которой решились сгореть.

В то же время в общей суете из скита задним крылечком вышла закутанная в плащ богородица, неся в руке тяжелый сундучок, и крадучись направилась на зады, за огород. Почти за ней следом шмыгнул и Федор.

— Лошадей с телегой я в лесу приготовил, — сказал он ей, — иди в конец, к рябинам, там и балясину выломал.

Богородица кивнула и побежала. Федор огляделся и, обежав огород, пошел в том же направлении.

Вдруг до его слуха донесся пронзительный крик. Он рванулся и стрелой помчался к месту, откуда несся крик. Так и есть! У широкой щели в заборе стояла богородица и старалась освободиться из рук белицы, которая вцепилась в нее и орала, как безумная:

— Не пущу! Ратуйте! Эй-эй-эй!..

Федор подскочил вовремя: у богородицы ослабели силы, и она была белее платка.

Белица впилась ей в горло и с искаженным лицом душила ее.

— Ратуйте, правое… — начала она снова, но не окончила, так как Федор схватил ее сзади и широкой ладонью зажал ей рот.

— Нишкни! — прошептал он с угрозой и оторвал ее от девушки. — Беги! Кони там! — сказал он богородице.

Белица обернулась и узнала Федора. Ее лицо исказилось. Она с яростью укусила парня за палец, а когда он отнял с криком свою руку, она вырвалась и побежала по огороду.

— Матреша, вернись! — грозно крикнул Федор.

— Нет, — закричала она, — не пущу вас! Ратуйте! Ра…

Федор нагнал ее и сильным ударом сшиб с ног.

Она упала и продолжала кричать.

— Да замолчишь ли, гадина! — сказал он и ударил ее сапогом в висок. Она сразу замолкла. — То-то! — пробормотал он и, бросив безжизненное тело Матреши, побежал к щели, чтобы соединиться с любимой женщиной.

Матреша лежала между гряд, и никому не приходило в голову поискать ее: все суетились, каждый был занят своим делом.

Пряхов уехал. Грудкин поспешил в город.

Свечерело. Еремей заперся со всеми в избе, обмазал везде, где было можно, дегтем и выслал сторожей на дорогу.

В огромной горнице было тесно и душно. Еремеич старался вселить в душу своей паствы бодрость и без умолку говорил ей о страстотерпцах Аввакуме, Морозовой и Никите.

— И мы к ним сопричислимся! Сгорим в огне во славу Господа Иисуса и не дадимся антихристовым сынам в руки!

Долго длилась его беседа, пока его измученные ученики не стали вопить и причитать в страхе смерти.

— Пойте! — сердито закричал Еремеич и затянул гнусавым голосом: — «Матерь Божия Иисуса, уготовь чертоги светлые для детей Твоих…»

Песню подхватили, и ее напев широкой волной вынесся и разлился по лесу.

— Что это? — с недоумением спросил Савелов.

— Это они и есть! — засмеялся Агафошка. — Должно быть, предупредили их! — заволновался он. — Поспешай, господин!

В кустах что-то зашумело, послышался топот ног.

— Бежим! — крикнул Савелов и побежал вперед, обнажив шашку.

В темноте ночи сверкнуло красное пятно. Оно становилось все шире и шире, и через каких-нибудь пять минут лес осветился зловещим заревом.

— Жгут себя! И его жгут! — не своим голосом закричал Савелов и побежал еще быстрее.

Солдаты еда поспевали за ним.

Агафошка перегнал всех и кричал:

— Государево слово! Пряхов мой!

Они подбежали к запертым тяжелым воротам, за которыми огромным костром пылала изба, и из нее неслись крики, перебивавшие стройный напев.

— Ломай! — закричал Савелов.

— Так будет скорее! — крикнул Агафошка и, в один миг перелезши через забор, отпер ворота.

XXX Без следа

Савелов и солдаты вбежали и в недоумении остановились перед огненным костром.

— Там они, там! — крикнул Савелов. — Спасите, помогите! Гасите!

— Убегли! — вопил Агафошка.

Солдаты бросились к пылающей избе и отскочили.

— Багры!

Они разбежались по всему двору. Савелов стоял и глядел на пожар безумным взором. Вдруг раздался треск. Послышались вопли ужаса, возглас: «Господи!» — и крыша упала вовнутрь пылавшей избы. Савелов вскрикнул, словно был вместе со сгоревшими.

В это мгновение два солдата привели под руки растрепанную, окровавленную Матрешку.

Агафошка кинулся к ней.

— Где Пряхов? — сердито закричал он.

— Уехал и с дочкой, и с женой, и с Софьей! — ответила удивленная Матрешка.

— Стой, девонька! — оживился Савелов, — расскажи все, что о них заешь.

— Ох, что знаю! — жалобно застонала Матрешка, опустившись на землю. — Убегли, и богородица, девка, подлая, разлучница, и Федька-вор! Убил меня, сиротинку!

— Стой! — перебил ее Савелов. — Ты о Пряхове. Сильно его мучили тут? А?