Северный богатырь. Живой мертвец(Романы)
Шрифт:
Софья кивнула. Слезы ее высохли, и она, полураскрыв губы, жадно слушала свою подругу.
— Помнишь, матушка сказывала, как на нас русские напали и за нас один воин вступился? Потом мы с ним до Мариенбурга ехали, а там бой начался и мы ночью уехали? — спросила Катя подругу; когда же та опять кивнула, она совсем прижалась к подруге и еле слышно прошептала: — Я, Соня, того воина полюбила и он меня… целовались мы… Он говорил, как кончится война, он приедет и женится. Да, видно, не сбудется это. Ведь уехали мы от него, и знаю я только, что зовут его Антоном и что он на коне… уехали и не простились даже.
Софья почувствовала
— А он знает, как тебя звать и откуда ты?
— Я сказывала. А вдруг он забыл или, может, убит, голубь мой! Ведь и я ничего-ничегошеньки не знаю о нем.
— И полно! — оживляясь сказала Софья. — С чего убит? Жив! А запамятовать разве можно такое? И тужить тебе нечего. Кончится война — и вернется он, и справите свадьбу. Ирина Петровна как его хвалила…
— А тятя разбойником ругает.
— И он обойдется, — уверенно сказала Софья и вдруг вскрикнула, заглянув в окно, а затем испуганно сказала: — Гляди!
Катя выглянула во двор и увидела двух шведских солдат, горячо говоривших с самим Пряховым и Яковом.
— Что такое? — сказала Катя, — пойдем!
Девушки быстро сбежали с лесенки в сени, а из них — во двор.
В это время старик Пряхов махал руками и кричал, мешая шведский язык с русским:
— Велика птица ваш Ливенталь! Ишь ты! По соседству генерал ко мне с поклоном посылает, а он — на-ка — на сына жалуется. Да что ему сын сделал? А?
— Говорил непристойные вещи, кулаком грозил, — ответил один из солдат и перебил сам себя: — Да нам что? Нам приказано привести и доставить в крепость.
Софья побледнела и, чуть не лишившись чувств, вскрикнула:
— С ним, как с Ермилом, сделают. Задавят!
— Не бойся! — ответил Яков, быстро обернувшись к ней, — я — не Ермил.
— Что же они от тебя, басурманы, хотят? — закричал отец.
— Яша, куда тебя? Зачем? — испуганно крикнула и мать.
Яков был бледен и нервно сжимал кулаки, сдвигая брови.
— Ну, нам говорить некогда! Идем! — грубо сказал один солдат, трогая Якова за плечо.
— Куда? Зачем? — кричала мать, — не отдам вам его.
— Яша, не иди с ними! — с плачем воскликнула Катя, а Софья только молча протягивала руки, словно желая удержать своего милого, и что-то шептала побледневшими губами.
Старик яростно хлопнул шапкой о землю и выкрикнул:
— Ну, так и я с ним в плен пойду! Нехристь этот самый комендант, а все же поймет. Мы и так уезжать хотим, нам в ваши дела не путаться. Иди, Яков!
Последний повернул к отцу бледное лицо, и его глаза сверкнули, а голос впервые зазвучал при отце самоуверенно, твердо:
— Оставь меня, батюшка! Неспроста это все. Сбирайся и поезжай с Богом, а я все равно от них уйду и здесь же вечером буду. Не гневись, а послушайся!
Отец сперва изумленно отшатнулся, но потом, словно одумавшись, кивнул сыну и сказал:
— Будь по-твоему! Благослови тебя, Господи!
На дворе поднялся вой. Закричали и стали причитать в голос мать и обе девушки, а их плач подхватили служанки.
Яков крепко и нежно поцеловал мать и сестру, нагнулся к Софье, быстро шепнул ей: «Жди в саду всю ночь!» — и обратился к солдатам:
— Ну, идем!
Женщины заголосили еще громче.
— Бабы, в дом! — не выдержав, закричал и затопал ногами сам Пряхов, а в это время Яков под охраной двух солдат уже выходил со двора. Старик
махнул рукой и, крикнув работников, еще деятельнее занялся укладкой. — Живо, бабы, укладывайтесь! Солнце зайдет, и мы в дорогу. Живо, живо!..А солнце уже спускалось, и вечерние сумерки окутывали оба берега Невы серою мглою, смешиваясь с густым, поднимающимся от воды туманом.
Солдаты сели в лодку вместе с Яковом, перевозчик налег на весла, и лодка тяжело двинулась вверх против течения, чтобы потом спуститься к пристани крепости. Солдаты оживились и грубо шутили над Яковом.
— Подожди, русская свинья, будет тебе палка!
— Узнаешь, как шведского офицера поносить, скотина! — выругался другой по-шведски.
Яков исподлобья взглянул на них, потом на перевозчика и вдруг в одно мгновение вскочил на ноги, вырвал весло из рук лодочника и двумя страшными ударами по головам свалил солдат. Они упали на дно лодки с разбитыми головами.
Пораженный ужасом перевозчик пал на колени и с мольбой протянул к Якову руки.
— Пощади! Жена, дети… — пролепетал он в испуге.
— Садись на корму! Давай весло! — резко приказал Яков.
Финн послушно пересел, а Яков взял весла и сильными взмахами погнал лодку назад к селу. Солдаты лежали, заливая кровью дно лодки. Яков пристал к берегу и отрывисто сказал чухонцу:
— Выходи и беги без оглядки! Живо!
Перепуганный финн быстро исчез в тумане.
Яков взял из лодки весла, перешел в свою лодку и снова поплыл на середину реки, ведя на буксире лодку с убитыми солдатами. Его лицо было нахмурено. Это были первые убитые им враги и ему было как-то не по себе от сознания совершенного. Он спустился по течению ниже крепости, отвязал лодку с убитыми и отпустил ее. Она закачалась и медленно поплыла вниз, а Яков снова повернул к Спасскому и, борясь против течения, налег на весла. Наконец он почти ощупью вышел на берег и пошел к своему дому. У забора он увидел неясную фигуру.
— Кто? — тихо окликнул он.
— Яша! — раздался тихий возглас, и его шею обвили женские руки.
— Соня, лапушка!
— Как ты вернулся? Они отпустили?
— Отпустили, — глухо ответил Яков и, не выпуская любимой девушки из объятий, двинулся к дому. — Батюшка собрался?
— Да, только до утра не хочет ехать, да и Ирина Петровна говорит, что без тебя не поедет.
— Поедут, — ответил Яков и остановился. — Вот что. Соня. Я сейчас же уйти должен. Наши, слышь, у Орешка [6] стоят, брать его будут, так я туда… а ты… ты молись за меня и жди. Вернусь — поженимся и заживем!..
6
Шлиссельбург.
— Милый, сокол мой ясный! — всхлипывая, зашептала Софья, но Яков резко перебил ее:
— Оставь это! И раньше мне было на войну идти по сердцу, а теперь и нельзя иначе.
В его тоне Софье послышалось что-то недосказанное, страшное, и она сразу замолкла, только крепче прижалась к Якову. Они пошли к дому. У дверей Софья выскользнула, и Яков один вошел в горницу. Все ее убранство было вынесено, и она имела вид голой избы. Только вдоль стен стояли непокрытые лавки да посредине горницы тоже непокрытый скатертью стол. С лавки вскочил отец, из соседней горницы — мать и оба радостно вскрикнули: