Северный богатырь. Живой мертвец(Романы)

Яков подозрительно поглядел на него и нехотя назвал себя.

— Яшка, значит! Яшка — медная пряжка, парень-рубашка! Ха-ха! А я — Аким, всеми любим, а это все — приятели. Севастьян и в будни, и в праздник пьян, Ермошка — ума немножко, сил ни на грош и храбрости тож!

— Ну, ты языком не чеши больно! — буркнул долговязый.

— Ха-ха! Не любишь? А этот — Андрей, старый воробей; на мякине не проведешь, а ценой ломаный грош, да еще юродивый Алексей — по прозванию ротозей. Вот и все мы тут. Славные ребята, царские солдаты.

Лицо Якова оживилось.

— Царские солдаты, — сказал он уже весело, — а нападаете, что разбойники. Сперва на сонного, потом четверо на одного.

— Будешь разбойником, — проворчал Севастьян, — если больше недели почитай одну бруснику в лесу жрешь.

— Ах, вы! — воскликнул Яков, — что же не скажете? У меня тут есть снеди.

— Дай, милый человек!

— Да вот, ешьте на здоровье! — и Яков быстро присел на корточки и снова развязал свою сумку.

— Эге! — крикнул верзила, — да и сулейка есть!

— Важно! Угощай, паря!

— Милости просим! — и Яков смеясь протянул сумку.

Пятеро оборванцев, словно голодные волки, набросились на еду и питье. Не прошло и десяти минут, как сумка Якова была уже пуста и оборванцы с чувством довольства разлеглись на мху, греясь под лучами солнца.

— Ты куда же это путь держишь? — спросил Андрей, рыжий, как медянка, с рябым лицом и глупыми глазами.

— Хочу царю послужить, — добродушно ответил Яков, — слышь, под Орешком войско и царь…

— Фью! — свистнул Севастьян, — и дурак же ты!

— Ты из каких сам-то? — спросил толстяк.

— Купеческий сын из Спасского.

— Батя-свет! — всплеснул руками Ермошка. — От сытой жизни, незваный, непрошеный в солдаты идешь? Да ты очумел, что ли? Да ты знаешь, что солдат-то значит у этого… ирода? Ась?

Яков ничего не понимал.

— Да вы сами-то кто будете?

— Солдаты, потому и говорим, — с волнением заговорил Севастьян. — Палка со спины сходить не будет, спать не дадут, есть не дадут. Что не так — в морду, а то еще хуже — офицер на колы поставит. Знаешь, что это? Два кола вбиты в землю, острием вверх, а ты на них ногами голыми стой! Вот что!

— Пляши, значит, — засмеялся толстяк.

— А там сражение, бой! Убьют и не охнешь!

— Да вы сами-то кто? — повторил снова Яков.

— Солдаты, миляга, — сказал толстый Аким, — а коли правду знать хочешь, так от этой жизни в бега пустились. Как это наш Апраксин — чтобы ему пусто было — стал нас по болотам гонять за этим Конриотом и там сражение одно да другое, да снова беги, что пес, — мы и ушли. Ну их! Нас неволей брали, а не с охоты.

— Выходит, беглые? — спросил Яков с нескрываемым презрением.

— Вот это попал! Иди и ты с нами. Доберешься назад до батюшки и живи, нишкни! А то на войну, дурень! Вот нам бы только эту шкуру сменить да хоть до Новгорода дойти бы! — вздохнув сказал толстяк.

— Теперь такая жизнь, — подхватил Ермошка. — Набрели на какую-то Юхолу; пять чухон живут вместе. Ну, хлеба отобрали у них, толокна и все, Три дня ели, а там брусника. Теперь ты накормил, а что будет — и не знаем.

Якову стало их жалко, и презрение сменилось состраданием.

— Пойдемте все вместе к царю! — предложил он. — Ему, слышь, много народа нужно.

— К нему? — с ужасом воскликнул Андрей. — Да он забьет… велит палками бить и до смерти!

— Это так, — вздохнул Севастьян, — к нему уж не вернешься. Теперь одно — назад пробираться. Запутались, вишь, мы в лесах-то, вот только что на реку набрели. Теперь проберемся.

— А там шведы.

— А мы в обход. Тут я дорогу знаю! — сказал Ермошка, — проведу!

Яков встал и взял самострел и палку.

— Ну, прощения просим! Нам пути разные! — сказал он. встряхнув на плечах пустую сумку.

— Эй, не иди! — крикнул ему Аким, но Яков махнул рукой и быстро зашагал по тропинке.

Отойдя саженей на сто, он оглянулся; беглые сидели под елью и о чем-то спорили, то показывая на реку, то на лес.

Таких беглых солдат, каких встретил по дороге Яков, было в то время немалое количество. Условия военной службы были в то время так тяжелы, нравы так суровы и дисциплина так строга, что даже люди того времени не все выносили эту тяжесть и бежали из строя под страхом мучительной смерти под палочными ударами. Но иначе нельзя было действовать Петру, когда он создавал победоносное войско. Своевольные стрельцы должны были смениться регулярным войском, и образовывать его великому преобразователю приходилось не в мирное время, а под гром пушек и звон оружия. Но он своей твердой волей и всесокрушающей энергией словно выковывал себе солдат, сам во всем служа примером, незнакомый ни с унынием, ни с усталостью, ни с боязнью опасности за свою жизнь.

Яков шагал, теперь уже без всяких тропинок, твердо держась все время берега реки. По дороге он не раз вздохнул о содержимом своей сумки и вспоминал свою встречу с беглыми солдатами, когда утолял голод брусникой, красневшей всюду по мшистым кочкам.

Солнце поднялось, описало дугу и стало спускаться, когда Яков, усталый и голодный, решился отдохнуть и опять улегся под развесистой сосной. Он спал крепко и долго, и, когда проснулся, его окружала темная ночь. В тишине ему почудился смутный шум, будто что-то гудело. Он вышел на простор к самому берегу реки и радостно ахнул — вдали виднелось зарево как будто от костров.

VI Любовь

Багреев, Савелов и Матусовы спали еще крепчайшим сном, когда на ранней заре в горницу вбежал Фатеев и, став посреди горницы, начал во все горло выкрикивать: «Тра-та-та-та-та-тра-та-та-та-та!», подражая барабанному бою.

Савелов проснулся и поднял голову.

— Чего ты? Или пьян? — с неудовольствием спросил он.

— Того, что не время валяться! — многозначительно ответил Фатеев и вдруг заорал: — Поход! Поход! Живо вставать и к своим частям! Тра-та-та-та-та!

Слово «поход» пробудило всех сразу и заставило вскочить на ноги. Остался лежать только Багреев.

— Как? Куда? Еще не отдохнули.

— А так, государушки вы мои, — весело ответил Фатеев, — генералом нашим и фельдмаршалом вот через этого сударя, — он указал на Багреева, — получен наказ, чтобы без замедления идти в Ладогу, сиречь воевать шведские города в Ингрии! И генерал-фельдмаршал наказал к вечеру собраться, и в ночь и с Господом Богом, фью! — и он, махнув рукой, хлопнул Матусова по животу, а затем, подойдя к столу, стал осматривать все сулеи. — Ни глаз не сомкнул, ни куска во рту не было, беда! — сказал он и начал жадно есть и запивать из всех посудин оставшимся вином.