Северный гамбит
Шрифт:
На «Воронеже» остается лишь стояночная вахта. В 2012 году экипаж бы ждала послепоходная реабилитация и база отдыха — здесь же мы можем позволить себе не больше двух — трех дней. Хотя заводские всё понимают и стараются при стоянке в базе нас не загружать — но знаю, что Серега Сирый скорее умрет, чем позволит кому-то копаться в хозяйстве БЧ-5 без своего присутствия. Нет здесь второго, «подменного» экипажа и спецов, хорошо знакомых с нашей техникой — и потому нельзя сдать и забыть. Но до утра время наше!
Благо идти совсем недалеко — квартира на территории «бригады строящихся кораблей» так и осталась за нами. Аня держит меня под руку, не отпуская ни на миг. Она очень похожа сейчас на Тимиреву из того фильма, в исполнении Лизы Боярской, особенно в этой «американской» шляпке с широкими полями, затеняющими лицо, лишь вуали не хватает. Отворачиваясь от ветра, Анечка прижимается к моему плечу и рассказывает местные новости. Филиал ленинградской Корабелки наконец переехал в новое здание на Полярной.
— Михаил Петрович, когда вы ушли, я так боялась, что вы не вернетесь! А вдруг провалитесь еще на куда-то, на сто лет назад? Узнавала постоянно, где вы и как — что в штабе флота, в оперативных сводках было. Вы только не исчезайте — я же тогда никого другого себе не найду!
На вид такая вся тургеневская… а впрочем, классик совсем не кисейных барышень, а будущих революционерок писал — интересно, когда это синонимом кисейной стало? И никто ведь не скажет, что эта прекрасная дама серебряного века — партизанка, снайпер, убивец полусотни фашистов и Хранитель нашей главной тайны здесь, на втором месте после «жандарма» Кириллова. И персональный охранитель лично меня, в чем я однажды уже имел возможность убедиться. Неужели у нее и сейчас пистолет припрятан? Хотя здесь, на территории, отведенной под нашу базу, немцев даже в виде «гастарбайтеров», то есть пленных, нет, по крайней мере пока «Воронеж» у причала — и союзников не пускают, и посторонних, по периметру охрана бдит круглые сутки. Вход лишь для нас, то есть экипажа, и еще для берегового персонала базы, научников и Анечкиной команды, и про жен и подруг разговор особый, проводить и встретить корабль — это святое дело. Так что здесь, внутри периметра, опасаться нечего, если только немцы десант не сбросят. Но в такое верится слабо — фронт далеко на запад ушел, а зениток тут не уменьшилось, а даже прибавилось, в сравнении с сорок вторым годом, когда немцы здесь летали, будущий Атоммаш для Советского Союза не меньше ценен, чем, к примеру, Бакинская нефть, где всю войну армия ПВО стояла. Еще в Архангельске истребительный полк сидит — и мы, как только пришли, кабель связи на берег, включили нашу РЛС в общую систему ПВО, в дополнение к здешним Редутам-3. И за компьютерами в ЦП «Воронежа» вахта несется, как положено, так что имеем возможность любой неопознанный летающий объект этих времен не только обнаружить вовремя, но и точное целеуказание выдать, и истребители навести, и зенитки нацелить. Хотя из всего люфтваффе сюда долететь с возвратом сейчас теоретически могут лишь «кондоры», поскольку ближайший немецкий аэродром в Восточной Пруссии — даже Прибалтика уже вся наша, включая острова. Но сказал же Кириллов: «Я бы на месте Гитлера ради такой тайны и десантную дивизию не пожалел». Потому — бдим!
— Михаил Петрович, да вы не слушаете меня? А как вы немецкую подлодку захватывали, расскажете или это секрет?
И если она — Анна, то я выходит, Адмирал? Только в отличие от того, который из фильма, с «ъ» на конце, желаю помереть в преклонном возрасте, окруженный любящими внуками, в великом и вечно живом СССР.
— Ленка! — вдруг замечает Аня, оглядываясь. — И снова ведь к вам… ой! Михаил Петрович, а вы мне свой корабль покажете, а то я так на нем и не была? Допуск у меня есть, по высшей форме!
Оборачиваюсь, «Воронеж» у причала еще виден. От берега идут и другие пары. К удивлению, замечаю Ивана Петровича, он оживленно разговаривает о чем-то со второй девушкой в алом. А раньше здесь на берег почти не сходил, ну только когда мы в доке стояли — помню, что в дореволюционном еще уставе было написано, что «частое оставление корабля старшим помощником, — тогда он старший офицер назывался, — несовместимо с выполнением им своих обязанностей», — но всему же меру надо знать! Хотя ему тяжелее, я-то в ином времени холостой был. И что теперь наши семьи там получат — известие, что сгинули мы бесследно в море, в мирное время. И нет нам дороги назад. И чтобы не сломаться или не озвереть, отогреваться душой нужно, хотя бы иногда. Война сейчас — а закончится, что делать будем?
— Михаил Петрович, вы снова мыслями где-то? Ой!
Ветер с моря, резкий и довольно сильный. Глядя сейчас на Аню, легко понять, отчего эти, ставшие у женщин очень популярными пальто-накидки, здесь прозвали «парусами» — такой вид в ветреную погоду! Порыв — и Аня без шляпки, едва успевает схватить, уже на лету. Лицо ее становится на миг испуганным и каким-то детским — как у девочки, потерявшей любимую игрушку. Так она и есть девочка рядом со мной, ей же двадцать один год всего — таких, как она, ее ровесниц, в своем времени я мог видеть дряхлыми старушками на парадах Победы. А сам я тогда кто — если здесь мой отец еще не родился, а мои дед и бабушка еще не встретились? Пусть над этим ученые головы ломают! С Серегой Сирым по поводу нашего переноса нормально общаться лишь академик Александров может, разговор сразу съезжает в такие дебри
с формулами, матрицами, квазилинейными операторами, преобразованиями подобия и теоремами имени разных светил науки, что послушав минуту, уже ничего не можешь понять! Для меня же довольно, что Анечка есть, и рядом. А параллельный это мир, или перпендикулярный, пусть наша советская наука разбирается. Меня больше волнует, как Аня к своему здоровью относится, ноябрь здесь — это уже зима!— Михаил Петрович, так мне не холодно, у меня там теплый свитер надет!
Судя по рукаву, заметному, когда она за шляпку хваталась, не свитер, а какая-то тоненькая кофточка, хотя и шерстяная. И она так на причале стояла, на самом ветру, всё время, пока мы подходили и швартовались? А если простудишься, воспаление легких схватишь, не дай бог?
— А воспаление легких сейчас лечат, в санчасти антибиотики есть, так что не боюсь!
Тьфу три раза! Ты еще свое партизанство вспомни — так известно, что на фронте люди не болеют почти, такой там адреналин и мобилизация всего организма на износ. Что там лечат, не знаю, но лучше не испытывать! Ну, женщины ради того, чтобы чуть красивее, на всё готовы!
— Михаил Петрович, я эту шляпу так берегла! Чтобы вас встретить. А тут как назло, часто дни ветреные были. Сколько я за ней бегала, ужас! А в платке ходить ну не хочется совсем, не идет мне! И в форме тоже…
Женщина истинная… Хотя да, образ Тимиревой тебе больше к лицу, чем колхозницы в платочке. Но отчего она меня по имени-отчеству называет и на «вы»? Ясно, что официально, при всех, положено — так ведь сейчас мы одни! Или не привыкла ты еще, ведь расписались мы тогда — и всего лишь три дня пробыли вместе? Значит, придется срочно привыкать. Компенсировать количество качеством — чтоб каждый раз вместе быть, как в последний раз. И чтобы когда мы через три — четыре дня в Полярное уйдем, как приказано, я от своей Анечки официального обращения наедине не слышал больше никогда!
Ветер попутный, в спину толкает, помогает идти. Мы держимся за руки, спешим, почти бежим. И я надеюсь, до утра ничего не случится — ни немецкого десанта, ни войны с Англией, ни даже звонка от товарища Сталина. Эта ночь до рассвета — наша! Очень долгая ночь на севере всего за месяц до зимнего солнцеворота.
А еще я очень надеюсь, что назавтра мы оба будем друг друга называть по имени. И после прожить вместе долго-долго.
Вместо эпилога. Атлантический океан. Этот же день
Конвой был огромен. С учетом боевых кораблей — в трансатлантических конвоях бывало и большее число транспортов, чем эти четыре десятка.
Только в непосредственном охранении был старый линкор «Теннеси» и восемь эскортных авианосцев. Пять однотипных с погибшим весной «Кардом» — «Коре», «Нассау», «Бэрнс», «Кроатан», «Бретон»; по двадцать восемь самолетов, истребителей и противолодочников. Два совсем новых, тип «Касабланка» — «Линкольн бэй», «Коррехидор» — продукт верфи Кайзера, пообещавшего американскому флоту «построить сто авианосцев за один год», но удалось получить заказ лишь на пятьдесят (и в нашей истории, верфь в Ванкувере выполнила свои обязательства — первый, «Касабланка», был заложен в ноябре сорок второго, пятидесятый же, «Мунда», поднял флаг в июле сорок четвертого, на один корабль уходило от восьми месяцев в начале до четырех в конце), несли всего на один самолет меньше. На практике же оба типа авианосцев брали на палубы и в ангар и три десятка машин. И один «Сэнгамон», крупный и быстроходный, по сути, уже не эскортник, а на пути к легким авианосцам. И еще восемнадцать эскортных миноносцев (аналог в советском флоте — сторожевой корабль), шесть старых эсминцев — «гладкопалубников», перестроенных в эскортные корабли, четыре «патрульных фрегата» (не очень удачные корабли — копия английских, но вышли хуже, были недостаточно вооружены для своих размеров и имели слабые корпуса, трещавшие на волне), восемь больших тральщиков «Оук».
В двадцати милях параллельным курсом шла эскадра дальнего прикрытия — линкоры «Саут Дакота» и «Алабама», легкий авианосец «Монтерей», тяжелые крейсера «Уичита» и «Балтимор», легкие «Коламбия» и «Денвер», в окружении двенадцати новых эсминцев типа «Бристоль» (облегченная версия «Флетчера», строились для Атлантики). Сила, достаточная, чтобы отразить нападение на конвой немецких рейдеров. Но и это было не всё.
В двухстах милях позади разрезал волну еще более сильный флот. Три тяжелых авианосца, «Йорктаун», «Интрепид», «Банкер Хилл» — все новые, типа «Эссекс» (если бы эти проклятые гунны у Нарвика не потопили бы «Лексингтон», было бы четыре). По девяносто самолетов на каждом — новые истребители «Хеллкет» и еще более мощные «Корсары», а также пикировщики «Донтлесс» и торпедоносцы «Авенджер», проверенные победой у Мидуэя. Рядом с авианосцами шли новейший линкор «Нью-Джерси», крейсера «Монпельер», «Санта-Фе», «Окленд», «Сент-Луис», в окружении двух десятков эсминцев, «флетчеров» и «бристолей». Этот флот должен был сыграть роль засадного полка, когда немцы навалятся на конвой, свяжут боем группу дальнего прикрытия — и вот тогда почти три сотни самолетов нанесут удар, после которого останется лишь преследовать и добить.