Северный Удел
Шрифт:
Почему Кольвахн? Что за Правая длань Бога?
Я по привычке закусил ноготь. Что-то он там говорил. Про власть «пустой» крови… Что-то я упустил, не смог сообразить…
— Бастель, — подал голос Тимаков.
— Ш-ш-ш, — прошипел я.
Так. Древняя история. Мальцев сказал, это все оттуда. «Пустая» кровь изначально сильнее высокой. То есть, был кто-то… Был кто-то сильнее семи фамилий.
Бог?
— Диана, — вскинул голову я, — вы нам поможете?
— Разве у меня есть выбор? — Зоэль повела плечами. — Но я скажу вот что. Я пойду с вами, если вы мне пообещаете свободу, господин Кольваро.
Я придвинул
— Давайте откровенно, вы же ищете союза с «пустой» кровью.
Шпионка криво улыбнулась.
— Искала. По заданию мессира Шолльцоммера. Но в ваши черствые сердца иногда стучится жалость и сострадание. В эти же…
Она вздрогнула.
Губы ее сошлись в тонкую линию, щеки впали, сбоку, над бровью, проявилась сиреневая височная жилка.
— С ними нельзя заключить союз, — твердо сказала Диана. — Они перешагнут через вас, а затем и через нас. Растопчут и подчинят. Это чужая кровь и чужая сила. Враждебная любой жизни. Я видела, как резали вашего императора и вас, господин Кольваро… Как беззвучно умирали ваши женщины. И я боюсь, что тот человек со скальпелем совершенно не понимает, что делает. Он одержим.
— Тем не менее, ему все удалось.
— И это пугает меня больше карабина, который ваш приятель нацелил мне в лоб.
Я посмотрел ей в глаза.
Наверное, в другое время и в другом состоянии я смог бы распознать ложь и правду в ее крови, смог бы, уколов палец, прочитать ее всю, от кончиков пяток до макушки, грубо вывернув наизнанку и выискивая скрытые мотивы.
Не было ни сил, ни желания.
Терст бы меня убил. Простите, господин учитель. Нагнувшись, я поднял столовый нож.
— Вы должны дать мне слово.
— Я не сбегу, — сказала Зоэль. — И не попытаюсь вас убить.
Тимаков отлип от станины.
— Я бы не верил.
— Вы можете чем-нибудь поклясться? — спросил я.
— Чем?
— Вам лучше знать.
— Душой сгодится?
— Хорошо, — сказал я. — Можно и душой. Только я вас помечу.
— На всякий случай? — фыркнула Зоэль.
— Из предосторожности.
Я не стал возиться с иглой, ковырнул большой палец острием ножа, прижал каплю крови ко лбу шпионки у самых корней волос.
— Тепло, — сказала Диана.
— Постарайтесь не трогать.
— И что это?
— Тоже маячок, своего рода.
Я убрал палец, затем перерезал веревки. Диана встала.
— Вы могли бы применить эту вашу… «петлю Гаримова». Я бы поняла.
Она сошла с возвышения и приблизилась к лежащему на стульях мертвому государю-императору.
— Эй-эй, — дернулся Тимаков.
— Успокойтесь, — обернулась шпионка. — Я не воюю с мертвецами.
Она долго смотрела императору в лицо. Руки за спиной, голова чуть набок. Я, помедлив, подошел к ней.
— О чем думаете?
— Думаю, вот олицетворение того, против чего я боролась. Империя. Ее идол. Черные волосы, легкая полнота, бородка. Странно.
На губах Дианы задержалась кривая усмешка. Она зябко шевельнула плечами.
— Господин Кольваро, — спросила она меня, — у вас бывает такое: вы достигаете того, к чему стремитесь, но понимаете, что вместо удовлетворения чувствуете…
— …пустоту, — закончил я за нее.
— Да.
— Чаще, чем хотелось бы, — сказал я и кивнул Тимакову: — Георгий, давайте вынесем государя в склеп.
Диана, там внизу, на перилах крыльца, фонарь. Посветите?— Хорошо.
Весь остаток ночи и часть утра я и Тимаков стаскивали трупы высоких фамилий в склеп, а когда места там закончились, укладывали их уже в подвале. Прислоненные к винным бочкам и растянувшиеся на полу, они казались мне спящими.
Сорок четыре ходки.
Матушка и Мари. Майтус и Катарина. Лопатин и еще два жандармских офицера. Кузовлев. Жассо. Штальброк. Мы вынесли его с той стороны дома. У него была сломана шея. Кажется, он даже не понял, что убит — в округленных глазах застыло удивление.
Зоэль молча светила под ноги.
Фонарь покачивался, и мне думалось, что жизнь каждого человека похожа на такое вот скорбное путешествие — во тьме, с редкими пятнами светлых воспоминаний.
А вокруг — мертвецы, мертвецы, мертвецы.
Мне думалось, что Шнуров уловил смерть «пустокровников», и потому я не нашел его во дворе. Спрятался ли он поблизости? Нет, скорее, поспешил к своему хозяину. Что еще делать здесь? Ждать пули?
Но я был уверен, что, даже если Шнуров сообщит о неудаче с убийством государя-императора или меня, никто не отправится в поместье завершать начатое. Кровь сцежена в «клемансины», и не имеет никакого значения, что кто-то из ее обладателей еще остался в живых.
Утро выдалось пасмурное, серое.
Мы закончили с высокими фамилиями и, выбрав из кучи в холле себе по стулу, сделали передышку на балюстраде.
Пространство от ворот до дома затянул туман, пряди его смешались с дымками догорающих углей, стало покойно и тихо. Туман хоронил черные линии костров, омывал борта телег, прятал трупы на земле.
Мокро отблескивали стекла оранжереи. В застывших на вершине холма деревенских домиках кукарекал петух.
Зоэль где-то добыла сигаретку, курила, глубоко затягиваясь и покусывая губы. Кровь моя грязным мазком застыла на ее лбу. Тимаков ловил дым ноздрями и гонял носками сапог патронные гильзы, рассыпанные по плитам.
Я поднялся.
— Отдохнули?
— А что? — повернула голову Диана.
— Давайте и остальных… хотя бы на плац.
Шпионка выбросила сигаретку и отряхнула сюртучок.
— Я, если не возражаете, пройдусь вокруг.
— Возражаю, — сказал Тимаков.
Гильзы звякнули друг о друга. Зоэль посмотрела на меня.
— Только держитесь поблизости, — сказал я.
У меня не было намерения сделать что-то в пику капитану, но он принял это на свой счет, потемнел лицом, подошел к перилам балюстрады, глядя на медленно редеющий туман. Спустившаяся с крыльца Зоэль в своем шерстяном костюмчике растаяла в серых волнах, как будто ее и не было. Женская фигурка еще, кажется, смутно угадывалась, но, раз переведя взгляд, я уже не смог определить, она это или не прогоревшая ветка, или, быть может, столб ограды.
— Она сбежит, — сказал, помолчав, Тимаков.
— Значит, я зря ей поверил, — я подошел и встал с ним рядом. — Но мне думается, она была искренна, когда хотела нам помочь.
Капитан поморщился.
— Чего стоит искренность под дулом карабина?
— Георгий, в нашей ситуации…
— В нашей ситуации я бы объявил войну всем. Европе, Ассамее, Инданну, уродцам из всяких обществ равенства. У меня бы армия ловила пустокровных тварей и расстреливала их пушками. И все бы у меня вот! Вот!