Северный Удел

— Да, но я думаю догнать убийц с вашей помощью, — сказал я. — Часть останется здесь за похоронную команду, часть возьму с собой.

— Тогда выпрягаем лошадей из фургонов, — сразу решил урядник.

И, развернувшись, отвел в сторону одного из своих людей. Говорил он неслышно, но пехотинцы скоро разделились, винтовки сложили в пирамиду, сгрузили припасы. Деревенские объяснили, где кладбище.

— Диана, — повернулся я к шпионке, чертившей носочком туфельки значки на песке, — куда нам ехать?

Зоэль посмотрела на меня. Мазок на лбу делал ее почти инданнкой.

— На север.

— Куда? — нахмурился Тимаков.

— На север. Маячок там. Ваш Шнуров — там.

Глава 24

Север. Бешеный ручей. Деревни. Далее холмы, вырубки, речная пойма, а выше по реке — заброшенная судоверфь. Дед мой увлекался строительством рыбачьих шхун.

И больше ничего.

Что делать с кровью на севере? Прятать?

Когда-то в детстве отец рисовал мне карту, похожую на одну из карт Суб-Аннаха. «Смотри, — говорил он мне, — это юг, Ассамея, Инданн, Эристан, прочие страны». Из-под его руки, вооруженной пером, распускался и забирал вправо хвост неведомой птицы. «Выше — наша империя, неведомые, неизученные еще земли за Сибирью и Европа, всякие Астурии, Спаны, их как гороха». У птицы прирастало к хвосту тело и крылья — худосочное левое и широкое правое. «А север?» — спрашивал я. «Север? Там холодно, — помедлив, отвечал отец. — Там ледниковые озера, тундра, кочевые племена оленеводов. На севере ничего нет».

— Ничего нет, — пробормотал я.

Небольшим конным отрядом мы двигались по раскисшей от дождя дороге. Впереди то мелькал, то пропадал за поворотами, за желтеющим перелеском деревянный мост.

Один из отставных жандармов хорошо понимал в следах. Мы периодически останавливались, и он, седоусый, высокий, пускал лошадь чуть вперед, наклонялся и внимательно разглядывал склизкую, обманчиво застывшую наплывами дорожную глину.

Сахно затем передавал:

— Две повозки, и люди еще шли по обочине ночью. И человек за ними. Но позже.

Шнуров, думал я.

Диана Зоэль сидела в седле по-мужски, подвязанный лентой конь повиновался ей беспрекословно.

Дорога отпустила рукав к спрятавшимся между елок деревенским домикам, коричневый от грязи столб обозначил наше удаление от столицы на еще одну версту, по пути затемнела крыша постоялого, совмещенного с почтовым дома.

Недостроенный частокол встретил нас первым.

За частоколом стоял навес с завалившейся на бесколесный левый борт каретой. В кустах рыжела будка отхожего места.

Двери дома были распахнуты настежь, ошалелая курица сидела на крыльце.

Двое жандармов, спешившись, пробрались на задний двор. Седоусый следопыт узил глаза, больше заглядывая на мост в ста шагах, чем интересуясь следами вокруг.

Урядник, соскочив с коня, согнал курицу, и та, закудахтав и хлопнув крыльями, слетела под крыльцо.

— Хозяева…

Урядник заглянул в низкое окошко у двери.

— Да нет там никого, — сказал Тимаков. — Я проверил жилками.

— Ночуем? — спросила Зоэль, легко спрыгнув на землю.

— Ночуем, — согласился я.

Жандармы зашли в дом.

Я по привычке потянулся к поясу, но вспомнил — нет моего «Фатр-Рашди», увы, нет. Пришлось снять притороченный к седлу карабин.

С заднего двора раздался свист.

— Ребята! Господин урядник!

Мы рванули через дом. Мелькнули веером рассыпанные письма, одеяло на полу, кастрюля на боку с вывалившимися вареными картофелинами. Урядник с размаху наступил на одну каблуком — брызнула желтая мякоть.

На дверях в постоялую половину блеснул свежим железом замок. Низкая притолока, дух квашеной капусты из кладовки. Темные сени, а за ними — клонящийся к вечеру день ранней осени, двор, конюшня — благодать, если на две лошади.

У загончика с мемекающей козой голова к голове лежали, судя по форменным сюртукам, почтовый смотритель и мальчишка-егерь, совсем молодой, лет пятнадцати. Оба были заколоты, сено, земля чернели кровью. Севший перед ними жандарм пощупал шеи, тронул за руки, обернулся:

— Холодные уже. Окоченели.

— Шнуров, — выдавил я.

— Коня взял, — вышел из-за моей спины следопыт. — Злой человек.

Он прошел мимо, острым взглядом проверяя стойла и пиная сапогами удобренную лошадиными «яблоками» землю. На мертвецов не смотрел.

— Шкуру с него, с живого! — пообещал Сахно.

— Далеко не уйдет, — следопыт посмотрел на меня. — Конь старый, раскованный. Почтовые, видимо, отдавать не хотели. Ну он их и…

— Догоним? — спросил я.

— Через час-полтора стемнеет, — жандарм посмотрел на небо. — Разница — часов пять сейчас. Лучше заутро выехать, чтобы не впотьмах. А там, глядишь, и поравняемся.

— Так, Хохлов, Пагуба, — распорядился урядник, — похороните почтовых. Там, за частоколом. Симашов — на тебе кони. Кулев, Макаров — ужин.

Подчиненные разбежались.

Я, Тимаков и Зоэль зашли в дом. Капитан, помявшись, сбил замок с постоялой половины. По пыльному, давно не метеному полу мы прошли мимо стойки и шкафа с бутылями. Диана села за стол к забранному ставнем окошку. Я примостился напротив, зажег спичкой свечной огарок в плошке. Тимаков поднялся по лестнице и, проверяя комнаты, исчез в коридоре.

— Маячок на сколько держите? — спросил я Зоэль.

Диана пожала плечами.

— Когда как. Когда пять миль, когда двадцать.

Я перевел мили в имперские версты и мысленно присвистнул. До пятидесяти верст. Мы разве что кровника на таком расстоянии чувствуем.

Низкое, казалось бы, искусство.

— Почему именно ленты, ткань? — спросил я.

— Господин Кольваро, — Зоэль провела пальцами по воздуху над свечой. Огонь поплыл за ними, выгибаясь колючим завитком. — Не ждите, что я вам что-либо скажу. Мы враги, всего лишь заключившие перемирие.

— Я это помню, — сказал я. — Но вы точно…

— Он там, за мостом. Далеко, но отклик есть.

— Просто за верфью почти нет жилья.

— Не могу вам сказать, почему он идет туда, — Диана подняла руку к лицу и отдернула. — Ужасно хочется стереть вашу метку.

— Терпите.

В двери заглянул урядник.

— Через полчаса — ужин. В кладовой ребята мясо нашли, так кашу заправят. Почтовым-то уже ни к чему.

Помрачнев, он подсел на мою лавку. Завозился, извлек из-за пазухи папироску. Я подвинул ему плошку. Урядник прикурил, чуть не опалив брови, выдохнул едкий дым сквозь ноздри.