Северный ветер

— Проклятая жизнь… — Мартынь кутается в пальто, будто от озноба.

— Я всю дорогу думала… Шла предупредить тебя и спросить совета. Не лучше ли мне пойти и сдаться?

Мартынь угрюмо молчит.

— Ты полагаешь, тогда его отпустят? Или поступят с ним помягче?

— Может быть, хоть меньше будут истязать. Ему ведь не поверят, что он не знает, где я нахожусь. По крайней мере прикинутся, что не верят.

— Я сомневаюсь, что твоя жертва поможет ему.

Зельма резко останавливается и оборачивается к нему:

— Мартынь, зачем ты идешь против своих убеждений?! Ты не можешь забыть, кто я для тебя? Но ты обязан! В самую тяжкую минуту своей жизни я обращаюсь к тебе. Будь мужчиной, Мартынь! Забудь о том, кто я для тебя, и скажи мне просто как близкому боевому товарищу. Ты должен ответить, если не хочешь уничтожить меня морально. Должен! Мне самой не найти ответа.

— Да разве я знаю? Вот иду я от своего замученного отца. Там я все время терзался и не мог решить для себя, виновен ли я в этой проклятой крови и нечеловеческих мучениях. Что мог сделать? Совесть моя стала немой, как могила. Как же я отвечу тебе? Был бы у нас бог, я сказал бы: спроси у него. А теперь — что мне говорить? Спроси у самой себя. Или — почему ты не спросила его самого?

— Я спрашивала… — шепчет Зельма, опустив голову. — Прошлой ночью, когда мы оба ясно почувствовали, что настал роковой час. Но я не смею положиться на то, что он говорил. Он мне отец, жалеет меня так же, как и ты. А мне нужна ясность. Трезвая ясность мне нужна. А ее-то я и не могу найти.

— Голую, абсолютную истину, свободную от внешнего понуждения и независимую от внутренних порывов… Такой тебе не найти, потому что ее нет. Да и вообще отвлеченная идея не может стать ни законом, ни путеводной нитью в трагическую минуту. Но, мне кажется, ты свою истину уже нашла. И спрашиваешь, заранее зная ответ. Тебе нужны только подтверждение и поддержка.

Долгим, почти злым взглядом смотрит на него Зельма.

— Ты хочешь сказать… Потому, что я здесь стою? Иду с тобой и разговариваю? Это ты хочешь сказать?

— Да. И еще то, что ты избрала единственно верный путь. Абсолютно правильный. С одной стороны, его диктует высший долг перед партией и нашим делом; никакой сентиментальной жертвенности, если это не вызвано необходимостью. Борьба и только борьба до конца. А с другой стороны — его определяет естественное стремление нерастраченной молодости. На наше счастье, укоренилась в нас эгоистическая жажда жизни, которой дороги каждая минута, каждый миг.

— Ты говоришь так, пожалуй, больше для себя, чем для меня?

Мартынь пожимает плечами.

— Может быть. Зато ответ правдив. Вне нас нет никакой истины, помогающей выбрать — жизнь или смерть.

Молча доходят они до высокого дуба на холме.

— Жизнь или смерть… — грустно повторяет Зельма. — Сколько раз повторяли мы и как мало, как мало смысла вкладывали в эти слова.

Мартынь горько усмехается.

— До чего же мы становимся сентиментальными, как только хоть на минуту чувствуем себя в безопасности. Мы отнимаем у моего брата красивую тему…

— Куда ты хочешь идти? — испуганно спрашивает Зельма, когда он сворачивает по тропинке к имению.

Мартынь только машет рукой.

До этого дня он почти что не думал о том, куда идти.

Возле риги он останавливается и глядит вниз. Отсюда отчетливо виден поредевший парк имения с развалинами сожженного замка и двор со службами и белым домом управляющего. Туда теперь перебрался со станции офицер со своими драгунами.

Мартынь прекрасно сознает, что затевает рискованное дело. Он особенно внимательно оглядывает дом управляющего и окрестность. Даже в самый опасный, безнадежный путь инстинкт не подталкивает человека слепо, безрассудно. В конце концов, в подобных обстоятельствах никогда не скажешь определенно, где наиболее опасное или безопасное место. В лесной чаще можно попасть в лапы врага и на открытой дороге пройти мимо незамеченным… Истинный революционер всегда немножечко фаталист, — иначе и быть не может.

Мартынь внутренне усмехается. Наивный самообман, больше ничего. Только неопытному юнцу позволительно надеяться, что он выкарабкается из такой истории. Но и не идти он не может. Раз уж решил, кончено. Да и не все ли равно в конце-то концов? Когда-нибудь так или иначе… Другого выхода нет. Жизнь одного человека, даже свою, он никогда не ценил слишком высоко. Дешевле оценить и по возможности дороже продать — таков его девиз.

В доме управляющего ставни раскрыты. Из трубы валит дым. Молоденький, щупленький солдатик колет наваленные у порога дрова. Он показывает, как пройти к офицеру, и добавляет, что тот только встает. Где-то еще слышны голоса, но никого больше не видно.

Входя в дом, Мартынь наметанным глазом замечает расположение дверей, окон. Офицер живет в столовой Мейера, где есть второй выход — на веранду.

Он входит, быстро затворяет дверь и поворачивает ключ. Офицер как раз умывается и поэтому не слышит или не обращает внимания. Он решает, что вошел денщик.

— Денис! — фыркая в ладони, говорит он. — Мой большой чемодан ты не распаковывай.

«Хорошо, не буду, — говорит Мартынь. — Он тебе понадобится для очень дальнего пути…»

Перекинув полотенце через плечо, офицер быстро оборачивается. Незнакомый человек в шляпе. Офицер смерил его взглядом с головы до ног.

— Что вам угодно? С кем имею честь?

— И я хочу вас об этом спросить. Вы командир драгунского отряда?

— Да. А вы кто?

— Меня вы должны знать — хотя бы по имени. Я Робежниек, Мартынь Робежниек.

Продолжая утираться, офицер исподлобья смотрит на незнакомца, старается вспомнить и качает головой.

— Чем же могу вам служить?

— У вас плохая память, господин офицер. Может быть, вы вспомните тогда старика, которого вчера по вашему приказу мучили и истязали ваши солдаты. Я его сын, Мартынь Робежниек. Ага, начинаете припоминать, господин офицер!

Не смытая у висков мыльная пена вдруг разливается смертельной белизной по всему лицу офицера. Он инстинктивно шагает к двери.

— Стойте, господин офицер. Видите, я стою близко к двери. Рука у меня в кармане, а о том, что в руке, вы можете догадаться.

Офицер бросает взгляды на веранду, на окно. Там виднеются только голые, заснеженные деревья. Зимой через веранду никто не ходит. Он пробует взять себя в руки.

— Что вам нужно от меня?

— Вы узнаете об этом раньше, чем вам бы хотелось… Но прежде всего скажите: кто вам доставляет сведения о местных революционерах?

Офицер пожимает плечами.

— Каждый отряд имеет свои списки. Кто их составляет, я не знаю. Вы сами скорее можете догадаться об этом.

— Разумеется, можем. Небось в ваших списках отмечено, кого как пытать?

— Я солдат и иду туда, куда меня посылают. Но я не палач и не инквизитор. То, в чем вы меня обвиняете, произошло без моего ведома. Сами видите: тот, кто здесь всех знает, тот и распоряжается.

— Барон Вольф? Вы хотите на него свалить вину?

— Я не обязан перед вами оправдываться, хотя вы и пришли меня судить с револьвером в кармане. Вашего отца велел арестовать я, но, когда увидел, каким его привели, приказал доставить обратно домой. Это все.