Северо-Запад

Рядом на стене находился мощный рубильник, смахивающий на небольшую гильотину. Грех такое не дернуть. Ну я и дернул.

Стена ощутимо завибрировала. Из поросшей матерой, многовековой пылью решетки вентиляции потянуло дымком с характерным запахом солярки. Надо же, где-то рядом заработал дизель. А на громоздких стальных коробах, занимающих большую часть комнатушки, замигали лампочки и задергались стрелки индикаторов! Вот бы никогда не подумал, что эта замшелая механика изобразит кипучую деятельность!

Я протянул руку и вытащил из клубка паутины наушники. Раритет, наверно. Головные телефоны из тяжелой черной пластмассы, стальная дужка между ними. Микрофон отдельно на подставке, похожий на фашистскую гранату М24. Между микрофоном и подставкой расселся на своей ловчей сети жирный паук-крестовик, неодобрительно перебирая волосатыми передними лапами.

— Не твое дело, — сказал я пауку, стряхивая его в банку с остатками тушенки. — Жри и не мешай.

После чего начал щелкать тумблерами и крутить веньеры настроек. Понятное дело, что, хоть лампочки и подмигивают, все равно станция не работает и работать не может. Наверняка сгнило все внутри и остался только внешний антураж. Помигает — и сдохнет… Но спьяну и в депрессии могу я попытаться расслабиться, в конце концов?! Вообразить себя хрен знает кем. Например, персонажем фантастического романа, который ищет островки цивилизации на планете, сожженной Последней войной. Красиво? Офигенно! Особенно после принятых на грудь ноль семьдесят пять самопального коньяка…

На столе рядом с микрофоном лежала интересная хреновинка. Обычная лампочка, ввернутая в патрон. Сам патрон двумя контактами подсоединен к катушке с намотанной проволокой. И все, никаких источников питания.

Я припомнил из вышеупомянутого курса, что такой несложный индикатор монтировали связисты в середине двадцатого века. Радиостанция может вовсю гудеть трансформаторами и изображать кипучую деятельность, а связи не будет. И проверить, есть она или нет, можно только одним способом. Если вот эта ни к чему не присоединенная лампочка загорится под воздействием мощного поля. Интересно, у ребят, работавших на этой станции, мозги в черепе не варились от такого, как картошка в мундире? И как вообще допускали такие радиостанции к эксплуатации? Хотя… наверно, как всегда, исходили из того, что если человек в погонах, то должен терпеть тяготы и лишения. А много мозгов солдату ни к чему, главное, чтоб приказы исполнял…

Поток моих мыслей прервало тихое шипение, раздавшееся в наушниках…

Я ощутил, как по шее за шиворот потекла капелька пота. Твою мать, неужели оно работает?..

Проверить это можно было только одним способом. Я протянул руку, взял со стола микрофон и нажал тангенту, расположенную на подставке.

Шипение в наушниках прекратилось. А на столе ровным светом загорелась ни к чему не присоединенная лампочка.

Я был в эфире. В мертвом эфире мертвого мира… Но что толку? Даже если я и скажу сейчас что-то эпохальное, кто меня услышит? Где еще выжил за два столетия связист, так же как и я сидящий сейчас в рубке радиостанции? Или, может, все-таки… Ведь бросали в море бутылки с записками потерпевшие кораблекрушение. И вроде кому-то помогало, если, конечно, не врут книжки, прочитанные в далеком-далеком детстве. Настолько далеком, что кажется, было это не со мной, а с каким-то другим, абсолютно незнакомым мне пацаном, верящим в чудеса.

— Всем, кто меня слышит, — слегка севшим голосом сказал я в микрофон. — Говорит база «Северо-Запад». Это крепость в районе Куркино, на северо-западе Москвы. У нас есть все, что нужно для возрождения этой планеты. Все для нормальной жизни. Нефть, еда, снаряжение, оружие. Если вы хотите, чтобы ваши дети росли в безопасности, в мире без войн и бессмысленного кровопролития, приходите. Вместе мы построим нормальное общество, где не нужно будет никого убивать для того, чтобы выжить. Говорит база «Северо-Запад»…

Я говорил что-то еще. По моему лицу текли слезы, но это не мешало мне говорить. Ничто не могло помешать мне потому, что слова шли от души. Искренне. Во всяком случае, мне так казалось.

Я не хотел больше никого убивать. Я хотел, чтобы оружие впредь никогда не становилось частью моего тела, разрывая в клочья чужую плоть и грубо выдирая из нее живую душу. Я не хотел быть Снайпером, Снаром, убийцей без имени. Сейчас я искренне хотел вспомнить свое настоящее имя, но почему-то оно начисто стерлось из моей памяти. Возможно, причиной этого была депрессия. Может, нереальная усталость, накопившаяся за последние дни и внезапно навалившаяся мне на плечи. Или бутылка коньяка, пары которого наконец добрались до моих извилин. Я хотел — и не мог… Страшно, когда человек забывает собственное имя, и когда его подменяет прозвище, синоним которого очевиден. Ведь снайпер — это убийца, умеющий стрелять лучше других. Профессиональный убийца, выживший до сих пор только благодаря своему редкому таланту виртуозно отнимать жизнь…

В общем, грустно мне стало от всего этого. Настолько грустно, что я протянул руку и дернул за рубильник. На фиг оно все это надо? Неблагодарное дело спасать мир на пьяную голову…

В рубильнике проскочила вполне взрослая молния, ослепив меня на мгновение. Завоняло паленым. Наверно, плавились лампы и горели трансформаторы. Ну да, тогда инструктор говорил, что, мол, нельзя вырубать рубильник антенны при работающей станции…

А между тем станция продолжала работать! Все гудело, мигало и показывало стрелками индикаторов, мол, не страшны нам происки врагов. Надежность аппаратуры, созданной при тоталитарном режиме, была такова, что даже с расплавленными лампами и обгоревшими трансформаторами она продолжала работать. В отличие от остального мира…

Я поставил микрофон обратно, положил скрещенные руки на стол, на них удобно разместил свою пьяную голову и закрыл глаза. Гори оно все синим огнем. Даже если на последнем издыхании все еще работает станция, один хрен при отключенной антенне меня никто больше не услышит. И не надо. А то еще я много чего могу наговорить этому мертвому миру, давным давно покончившему жизнь самоубийством. Глупо звать мертвеца из могилы. Глупо и бесполезно…

* * *

Кто-то тихо, но настойчиво скребся в дверь.

Я с трудом открыл один глаз…

Ну и вонища! Гарь, прогорклая тушенка и аромат собственного перегара, которым пропитался рукав хэбэ. Неудивительно, что голова гудит как колокол, а во рту будто кошки ночевали.

Поскребывание не прекращалось.

Разлепив второй глаз, я со стоном сполз со стула. Вот это похмелье! Я и раньше пил, случалось, что и много. Но чтобы так… Голова разламывается, руки дрожат мелкой дрожью. Я глянул в осколок зеркала, прилепленный над столом. Ну и морда! Что помятая и щетинистая — это ладно, а вот неровные темные пятна на щеках и на лбу — это явно что-то никак не связанное с алкоголем. Ладно. Сидя в вонючей каморке, проблем не решить. Поэтому я собрал волю в кулак, встал и открыл дверь.

На пороге стоял Ург. За время моего культурного времяпровождения осм также облачился в хэбэшку, то бишь в хлопчатобумажный комплект летнего обмундирования военнослужащего Страны Советов. Интересно, кто-нибудь в этом мире, кроме меня, знает что это была за страна? Смотри-ка, еще Ург где-то нарыл хромовые офицерские сапоги! Импозантная фигура с учетом его колоритной физиономии и когтистых пальцев.

— Пилотку надеть забыл, товарищ солдат, — хмыкнул я. — И ремень подтяни, поди пока еще не дембель.

Ург шутки не принял.

— Можно войти? — спросил он.

— Можно, — кивнул я. — Но не нужно. Не обрадуешься.

И вышел наружу из напрочь провонявшей комнатки.

По виду мутанта было ясно — он хочет сообщить что-то важное. И от этого его вида остатки хмеля из моей головы испарились моментально. Организм тут же среагировал сообразно ситуации без участия мозга, на рефлексах. Так он у меня обычно реагирует на непосредственную опасность.

— Говори.

— Ты и твои товарищи умрете в течение шести часов, — ровно произнес Ург. — В вашу кровь мы впрыснули небольшое количество токсина, превращающего биологические объекты в «кукол». Процесс уже запущен, но его можно остановить.