Севильский слепец

— Стресс по-разному действует на людей, старший инспектор, но основные симптомы схожи. Легкий стресс — переутомление на работе плюс домашние неурядицы — может сказаться физическим недомоганием, которое заставляет вас сделать передышку. Таким звоночком бывает, например, боль в колене. Тяжелейшие формы стресса запускают один и тот же атавистический механизм, известный под названием «драться или драпать», — тот выброс адреналина, который дает вам силы броситься в бой или удрать. Мы больше не живем в мире дикой природы, но наши городские джунгли могут вызывать ту же самую реакцию. Нервные перегрузки на работе, скорбь по отцу и нелады с женой вполне способны, соединившись, спровоцировать постоянное выделение адреналина. Повышается кровяное давление. Вес снижается, потому что подавляется аппетит. Мозг начинает лихорадочно работать. Сон становится поверхностным. Организм реагирует так, словно сознание столкнулось с чем-то, чего следует бояться. Отсюда повышенное потоотделение, тревога, переходящая в страх, провалы в памяти и навязчивое прокручивание одних и тех же мыслей. У вас, старший инспектор, налицо все симптомы сильнейшего нервного перенапряжения. Скажите, когда вы в последний раз брали отгул?

— Сегодня возьму полдня.

— Я спрашиваю, когда вы брали его в последний раз?

— Не помню.

— После вашего переезда в Севилью примерно три года назад вы только один раз уходили в двухнедельный отпуск, — отчеканил доктор Рато. — А с какой нагрузкой вы работали перед тем, как приступили к этому последнему расследованию?

Мозги у Фалькона заледенели. В груди колотился страх.

— Ну, так я вам скажу, старший инспектор, — объявил Рато. — В прошлом году вы вели пятнадцать убийств, а в последний год в Мадриде аж тридцать четыре.

— И на какие это вас наводит мысли, доктор?

— Вам не кажется, что вы прячетесь от жизни в работе?

— Прячусь?

— Привлекательные стороны есть даже в вашей невеселой деятельности. Существует заведенный порядок. Существует структура. У вас есть коллеги. И так будет продолжаться столько, сколько вы захотите. Полагаю, одной писанины вам хватило бы на целый год.

— Верно.

— Реальная жизнь сложна. Отношения не складываются. Друзья приходят и уходят. А в нашем возрасте люди начинают терять близких. Нам приходится переживать утраты, перемены и разочарования, но даже среди всего этого есть место для радости. Однако ее дают лишь определенные отношения. Когда вы в последний раз занимались сексом?

Фалькон вскинулся, как от удара, с трудом подавив порыв вскочить и заметаться по комнате.

— Я вовсе не хотел вас обидеть, — произнес врач.

— Нет, конечно, нет. Просто меня об этом не спрашивали со времен моей учебы в университете.

— И никто из ваших друзей не задавал вам этот вопрос?

Где они, друзья-то? — подумал Фалькон. Равно как и подруги. Он едва сдержал слезы. Неужели жизнь прошла мимо, а он и не заметил? Когда у него в последний раз был друг? Память молчала. А ведь его другом мог бы стать Кальдерон.

— Так когда же вы в последний раз занимались сексом? — повторил свой вопрос доктор.

— С женой, еще до развода.

— А когда вы развелись?

Мозги у Фалькона заклинило.

— В прошлом году, — с усилием выговорил он.

— В каком месяце?

— В мае.

— В июле, это было в июле. Вероятно, именно поэтому вы не взяли отпуск, — заметил доктор Рато. — А когда вы в последний раз спали вместе?

Фалькону пришлось заняться неприятными подсчетами. Если мы расстались в июле, а она два месяца не позволяла мне дотрагиваться до нее, значит, это точно должен быть май.

— Вот это в мае.

— Так-так, год без секса, старший инспектор, — подытожил врач. — Ну, и как обстоит дело с вашим либидо?

Хорошо звучит — либидо, мелькнула у Фалькона мысль. Как личный пляж. Давай прошвырнемся на либидо.

— Старший инспектор?

— Вероятно, не самым лучшим образом, как вы можете догадаться.

Перед ним возник образ Консуэло Хименес, стоящей на коленях с задранной юбкой. Было ли это проявлением либидо? Он закинул ногу на ногу.

Доктор заявил, что больше его не задерживает.

— И это все? — удивился Фалькон. — Вы ничего мне не скажете?

— Я напишу отчет. Я и не должен вам ничего говорить. Разговаривать с вами будет начальство. Не я ваш работодатель.

— Но что вы сообщите начальству?

— Это не обсуждается.

— Дайте мне хотя бы общее представление, — не отступал Фалькон. — «Предписывается психбольница» или «Рекомендуется отпуск»?

— Вариантов гораздо больше.

— Вы собираетесь порекомендовать полное психиатрическое освидетельствование?

— Это было предварительное собеседование. Мы не могли не прореагировать на поступивший извне сигнал.

Не иначе как Кальдерон звякнул, решил Фалькон. После этой истории с Инес у его дома.

— Расскажите мне, пожалуйста, что вы напишете в своем отчете.

— Разговор закончен, старший инспектор.

Не по своей воле, а скорее по воле случая Фалькон вышел из стойла арены «Ла-Маэстранса», держа в руках билетик с номером Фаворита. По дороге из полицейского управления он едва не подшиб мотоциклиста и чудом не ткнулся в задок конного экипажа с туристами. Процедура выбора быков прошла мимо его сознания. Он только уловил какие-то шушуканья о пропоротой шкуре номера 484, а потом, воспользовавшись его рассеянностью, ему всучили то, от чего все отказались. Фалькон позвонил Пепе в отель «Колумб» и сообщил эту новость.

Он поехал домой. Состояние было отвратное. Мысли прыгали. Из памяти лезли в мозг сумбурные образы. Фалькон с трудом дотащился до своей комнаты и рухнул навзничь на постель. Все его тело сотрясалось от подкидывавших плечи всхлипов. Напряжение было слишком велико. Слезы струями текли с щек на подушку. Его буквально рвало рыданиями. Потом он заснул безо всяких снотворных. От одного изнеможения.

Разбуженный звонком мобильника, Фалькон очнулся с ощущением, будто вместо глаз у него горячие голыши, а вместо человеческих век — носорожьи. Пако сообщил ему, что они сидят в ресторане, и он уже раскатал губу на Хавьеровы отбивные. Фалькон залез под душ и некоторое время стоял под ним с идиотским видом, достойным обитателя дурдома. Потом оделся. Это помогло ему собраться. Он даже почувствовал в себе прежнюю уверенность, словно его последний срыв перезапустил какой-то маленький, но жизненно важный механизм.

Во время апрельской Ферии вокруг отеля «Колумб» постоянно царило оживление. У входа суетились коридорные, встречая прибывающие вереницей машины и микроавтобусы с менеджерами, промоутерами и самими тореро. Болельщики оккупировали кафе напротив. Сегодня их было поменьше, потому что на афише не значилось громких имен: самым известным был Пепин Лирья, за ним шел Висенте Бехарано и, наконец, никому не известный Пепе Леаль.

Фалькон поднялся в номер к Пепе. Один из его бандерильеро стоял перед дверью в коридоре, заложив руки за спину. Парень осторожно заглянул внутрь, словно к скорбящей вдове, что-то тихо сказал Пепе и пропустил Фалькона.

Пепе сидел на стуле посреди комнаты в расстегнутой рубашке, не заправленной в брюки. На нем не было ни пиджака, ни галстука, ни ботинок, ни носков. Волосы дыбились меж сжимавших голову пальцев. На лбу и на груди поблескивала пленка пота. Он был бледен. Его страха ничто не скрывало.

— Вам бы не нужно видеть меня таким, — произнес он.

Пепе глотнул воды из стоявшего на полу стакана и обнял Хавьера, а потом метнулся к унитазу, куда его тут же и вывернуло.

— Вы застали меня в момент низвержения в бездну, — сказал он. — Я уже почти достиг ее дна. Через минуту у меня развяжется язык, а через полчаса я воспряну.