Сейд. Джихад крещеного убийцы

– Только обещай, что никому не скажешь об этом! Это – французский сенешаль, что возглавляет нашу армию. Говорят, он старший брат самого иерусалимского короля...

– Он и правда его старший, но в семье у них самый старший – другой король... Французский... – задумавшись, проговорила монахиня.

– Так ты обещаешь, что никому не скажешь?

– Может, тебе еще поклясться именем моей святой? Так для тебя же наши святые ничего не значат!

– Зато для тебя значат. Твоя святая значит что-нибудь для тебя? Ну вот, клянись ею!

– Не могу... я просто дам тебе слово. Я лишь раз клялась ее именем – если спасет меня, разделить ее судьбу...

– И как, спасла? А что за судьба была у твоей святой?

– Согласно писаниям, она была блудницей, которую Христос спас от суда и убиения камнями, отвратил от греха и наставил на путь истинный.

Рыжая Шалунья захохотала и долго не могла остановиться... Монашка же становилась всё суровей, так что прачка, разглядев сквозь слезы, выступившие от смеха, выражение лица у той, смеяться перестала и примирительно сказала:

– Мне в самом деле понравилась твоя святая. Может, это моя судьба – стать однажды святой, а не твоя?

Монашка улыбнулась честолюбию своей подруги:

– Для этого тебе следовало бы, для начала, хотя бы принять крещение и войти в лоно Матери Церкви.

– Человек, единожды из лона матери выйдя, в любое другое лоно войти может лишь по-другому. И право это уже есть только у мужчин... – хлопнув себя по животу, со смехом сказала рыжеволосая. Она с предвкушением ожидала еще одной из серии непрерывных попыток монахини убедить ее отказаться от веры в духов, в которых верили ее предки, в Великую Матерь, которой поклонялись женщины в роду ведьм Бельтайна, и принять христианство. Попытки эти ее забавляли, особенно же ей нравилось в споре с монашкой описывать удовольствия, которых из-за своей веры лишилась эта молодая и красивая женщина, приняв постриг. – Лучше уж ты поверь в Великую Матерь, сотворившую мир и всё в нем, и отдай свое лоно мужчинам, чтобы почувствовать их любовь. Знаешь, как на самом деле наши солдатики уже давно поглядывают на тебя? Не на сестер твоих из Ордена – одна слишком старая, а вторая плоская, что доска, и нос у ней, как клюв вороний. Говорят, пусть ей капеллан наш радость райскую дарует – уж больно подходят они друг дружке. А тебе природой такое тело дано, что грех ему не рожать жизнь новую... Хотя... ты же сама просила у своей святой ее судьбы... Может, она еще будет у тебя – судьба блудницы?..

На этот раз рыжая прачка зашла слишком далеко. Впрочем, поняла она это уже поздно, услышав тихое, шипящее из плотно сжатых губ еще минуту назад, казалось, спокойной подруги:

– Уходи! Сейчас же! Вон!

Страх, позабытый за прошедший месяц, вновь захлестнул Рыжую Шалунью. Она выбежала из шатра монахини и какое-то время бесцельно бродила по лагерю, пока ее не нашел один из молодых оруженосцев, сопровождавших французского сенешаля:

– Mademoiselle, Его Высочество желают, чтобы я привел вас к ним в шатер! – многозначительным шепотом, важно выпучив глаза, проговорил он, приблизив свое юное, лишь слегка обрамленное пушком лицо к ней. Спокойствие и уверенность вернулись к прачке, уже третью неделю с постоянством, достойным фаворитки, посещавшей ложе родного брата двух королей. Она пристально посмотрела на юного франка, заставив того смутиться и опустить взгляд, вздернула бровь и повелительно, словно сама была королевских кровей, бросила ему:

– Веди!

По пути к шатру сенешаля она заметила, что лагерь спешно собирается, словно призванный выступить в поход. Поинтересовалась у своего провожатого:

– Разве теперь будем двигаться и ночью?

Оруженосец поспешно ответил, желая угодить обладательнице этих чарующих зеленых глаз, от которых его давно уже мучили греховные сны:

– Разведывательный отряд заметил впереди лагерь кочевников, этих пустынных дьяволов, в прошлый раз убивших наших рыцарей. Сенешаль считает, что нам нужна хоть какая-то победа после случившегося, и велел срочно собраться всем бойцам, чтобы напасть на этот отряд и уничтожить его. Обоз с продовольствием, прачками, ранеными и лекарями останется тут, мы вернемся за ним позже. Его Высочество пожелал вас видеть прямо перед выступлением...

* * *

Его Высочество отпустил свою фаворитку уже через час – к этому времени практически все боеспособные люди в его небольшой армии, чуть более восьмисот человек, были готовы атаковать находившийся за грядой дюн, как доложила разведка, лагерь кочевников. Сенешаль, опасаясь засады, велел выступить даже пехоте. Согласно его стратегии, именно пехота должна была первой атаковать сам лагерь, кавалерия же – не позволить кочевникам уйти в пустыню.

Уже далеко за спиной, скрытый высокими дюнами, остался свой собственный лагерь с обозом, ранеными, прачками, капелланом с его тремя монашками и отрядом охраны в четыре десятка лучников с британских островов. Сенешаль, заняв со своими оруженосцами вершину одного из холмов, наблюдал, как германские кнехты и генуэзские пикинеры, числом в пять с половиной сотен, плотным строем спускаются к лагерю кочевников, выставив перед собой пики. Какими бы великолепными наездниками не были пустынные дьяволы, против пехоты пикинеров никакой кавалерии не устоять – эту науку сенешаль, прочитавший перед походом множество трактатов о военном искусстве и великих полководцах, усвоил твердо.

Твердым был шаг пехоты. Твердым, но медленным. Солнце успело наполовину скрыться за холмами, когда германцы и генуэзцы, твердо соблюдая наказ не нарушать строй, спустились с холма и двинулись к лагерю. Солнце полностью ушло за холмы – вечер и ночь быстро сменяют друг друга в пустыне, и уже при свете звезд строй, ощерившийся пиками и копьями, вошел в лагерь. Бессмысленно ткнул остриями в войлочные стены кочевничьих шатров... чтобы солдаты поняли – лагерь пуст!

Еще с полчаса сенешаль грозил разведчикам карами небесными и земными, а те смиренно оправдывались – мол, сами видели, и женщин, и детей, игравших между шатрами, да и вы поглядите, Ваше Высочество, даже костры под котлами в лагере потухнуть не успели... Еще мгновение после всего потерянного времени, чтобы в голову сенешалю пришел очевидный ответ – ЗАСАДА! И еще час, выстроившись в оборону вокруг холма с Его Высочеством, рыцари и пехота ждали нападения. Не дождались... И тогда лишь сенешаль понял... Без слов, развернув коня, пришпорил и погнал испанского скакуна, бережно привезенного с собой, поднимая пыль пустыни, обратно, в сторону СВОЕГО лагеря... Понимание сенешаля как будто без слов дошло до всех – рыцари скакали, пехота же бежала, нарушив всякий строй, обратно, туда, где уже догорали в ночи пустыни шатры и повозки... (Без привычного «хурраа», молча летели всадники, закутанные в черную ткань и на скаку бросали факелы в светлую от покрывавшей пыли ткань шатров крестоносцев... Шатер, где оставались монахини, вспыхнул, из него успела выскочить молодая монашка, в полном монашеском облачении... Другая, старшая из троих, уже ложилась спать и потому была в одной ночной сорочке... не желая выскакивать наружу в одном белье, пыталась одеться, но пылающий шатер обрушился на нее, и чем больше она металась, тем сильнее закутывалась в горящую, плотную ткань... сгорая вместе с ней на глазах своей растерявшейся от увиденного сестры по Ордену.) Они бежали туда, где лежали, изрубленные кривыми зульфукарами, британские лучники (вельшцы и бритты дорого продали свои жизни – за сотню шагов от лагеря слетели со своих коней ровно два десятка кочевников, встретивших свою смерть от их стрел, и еще два десятка всадников потеряли своих коней, потому что промахиваться эти лучники не умели, ни в бегущего оленя... ни в скачущего во весь опор на них врага! Но слишком много их было – больше ста сыновей пустынного племени Фатих-и-аскер атаковали сегодня неверных, пришедших в землю их отцов, и мстя за предательски, из засады, убитых двоих во время обмена прачек на золото)... Поднимая пыль в черный ночной воздух пустыни, они бежали к своим раненым, которые уже были добиты до смерти (один из германских кнехтов, раненный в ногу и лежавший в повозке, умудрился бросить нож в спину проскакавшего мимо бедавина... бросить – и попасть... И тогда все прочие, словно по приказу, развернули коней и молча, внимательно, не пропуская ни одного еще живого, начали добивать раненых)... Бежали, чтобы, добравшись, в ужасе остановиться у разорванного в клочья шатра с крестом – походной часовни, где лежали капеллан и худосочная монашка... лежали друг на друге, и обоих вместе с ковром, устилавшим пол шатра, к каменистой пустыне прибили длинным, черным копьем, каким пользовались кочевники. (Шейх не велел трогать священников и Дом Бога, но лошадь этого бедави с копьем зацепила копытом один из кольев шатра, канат, и попросту сорвала ткань, открыв взору своего всадника совокупляющиеся тела... Кочевник знал, что христианским священникам запрещена плотская любовь... и, решив, что перед ним воин, оскверняющий собственный храм, подскакал и со всей силы вогнал копье в спину мужчины). Не было видно ни одной прачки – шейх особо наказал не убивать, но забрать всех женщин, чтобы потом попытаться вновь продать их, ибо он уже понял, как важны для этого воинства его блудницы... Одну же, зеленоглазую, четвертый сын шейха еще в прошлый раз заприметил и решил оставить себе наложницей, потому сам подлетел к ней на своем быстроногом жеребце, схватил за роскошные волосы цвета огня, немного поволок, прежде чем она потеряла сознание, и, перекинув через луку седла, ускакал обратно во тьму пустыни... Каждый бедави рядом с ним скакал с такой же ношей – забрали всех женщин, кроме одной. В полном монашеском одеянии стояла она – инокиня из Ордена Святой Магдалины, держа в руке крест. Слез на ее лице не было. Они успели высохнуть, прежде, чем воины Христовы успели дойти до нее. Дойти, чтобы помочь исполнить клятву, данную когда-то: разделить судьбу своей святой...

* * *

Короткое рондо (вне времени)

* * *

Мама! Сквозь пыль чужих дорог, пепел чужих костров, под крышами чужих домов, сквозь разбитые витражи чужих церквей светишь только ты путеводной звездой, что не даст потерять дорогу к дому родному... В горах, где орлы – как дома, в пустынях, что родина лишь скорпионам, в долинах, где сегодняшнее плодородие – залог завтрашнего грабежа, сквозь облака насквозь пропахшего дымом неба – две звезды твоих глаз, Мама...

Мама! Никто из детей твоих не просил тебя об этой жертве, но во имя жизни ты приносишь ее каждый раз, чтобы однажды услышать, как позовут тебя – Мама! Кровью и болью своей платишь ты за это имя, страданием бессонных ночей, слезами усталых глаз искупаешь вину каждого своего ребенка... Мама!

Убийца и праведник, воин и монах, блудница и девственница – все равны в глазах твоих, Мама! Король и шут, палач и жертва – все виновны пред тобой, Мама! И с каждым смертным грехом заслуживают они еще одно твое прощение, только позвав тебя по имени – Мама!..

Истории не нужны имена. Ни убийца, ни праведник, ни воин, ни монах, и даже король в постели блудницы, и шут в объятьях девственницы не заслужили имени – если в истории так и не осталось имени твоего – Мама!

Разбитый и собранный, убитый и воскрешенный, обрезанный и крещеный, Он пронесет с собой имя твое, чтобы тихо, одними губами, распятый на кресте истории, со спиной в шрамах от орлов... римских ли знамен, гор ли Аламута... прошептать – Мама!..

И тем искупятся грехи человеческие... Ибо нет ребенка, что не пронесет этой любви в сердце своем – сквозь пыль чужих дорог, пепел чужих костров, разоряя кров своего и чужого дома, разбивая витражи всех домов божьих, летая орлом и разделяя яд со скорпионами... Этой любовью жив Человек. Любовью к тебе. Прости же детей своих, Мама!

Глава VIII – ЯД СКОРПИОНА (КАРАВАН В ИЕРУСАЛИМ)

Ловить скорпиона, собственно, было не так уж и трудно. Гораздо труднее было добывать его яд. Но и с этим они справились. Муаллим требовал научиться пользоваться каждым даром Всевышнего и превращать эти дары в оружие на пути джихада. Сейд, вместе с тринадцатью первыми учениками Муаллима, отправился в пустыню добывать яд скорпиона. Задание было простым. Углубиться в пустыню. Поймать как можно больше скорпионов и набрать яд в тринадцать небольших флаконов из багдадского стекла, в которых обычно женщины хранят благовония. Чтобы наполнить один флакон, требуется поймать триста скорпионов. А еще было задано ни с кем не встречаться, не разговаривать. Избегать оазисов. Не просить ни у кого пищи и воды. Выжить. Вернуться. Просто.