Сейд. Джихад крещеного убийцы

Заполучив коней с вьюками, человек вывел их из города и повел в сторону Голгофы, ту ее часть, что выходила за пределы Иерусалима. Здесь вьюки были приняты стариком, вынырнувшим, подобно песчаной крысе, из неведомо какой щели в горе. Отослав доставителя, старик поволок вьюки в одну из пещер у подножия. Прошло довольно много времени, прежде чем он снова появился, но вьюков при нем уже не было. Зато он во множестве рассыпал по земле серый порошок, время от времени низко наклоняясь к поверхности горы и осторожно выкладывая на землю, то там, то тут, маленькие кожаные мешочки...

В это время в Башне Палача вторая рука смерти, явившейся в Иерусалим вместе с караваном, размышляла. Для того, кто был избран дланью, несущей смерть, этот человек вообще слишком часто и много размышлял. Рука не должна думать. Рука должна делать. Об этом он тоже размышлял, глядя на руки Железного Копта, королевского палача, того, что волею судьбы должен был послужить сегодня смерти одного из двоих, кому считал себя обязанным жизнью, – Учителя и Хозяина. Именно так – Хозяином – он называл Сабельника. Его, а не короля, которому служил официально. Сабельник был его истинным Хозяином, владыкой его жизни – так он решил для себя много лет назад, когда поступал на службу тогда еще к капитану наемников, позже ставшему Магистром Восточного Крыла Ордена Тамплиеров. Однако Учителя он почитал отцом, ибо отца своего не знал. Джаллад-Джаани же выкупил мальчика-христианина у работорговцев-йезидов в Каире и сделал своим учеником, когда служил еще дяде Праведника Веры, Льва Пустыни... Обучил Искусству... И подарил свободу, уходя из Египта в Малую Азию. Всё это время Железный Копт танцевал свой неуклюжий танец между верностью и предательством каждому из двоих. Мудрость Муаллима поддерживала его, когда он думал, что сорвется, ибо Джалладу-Джаани нужен был цельный человек. Грубость и невежество застилали разум Сабельника, и потому позволяя Египтянину оставаться честным, служа обеим сторонам и не срываясь в предательство ни одной из них. Но сегодня один из двоих умрет. Копт знал это. Знал он и то, что Учитель умнее Хозяина. А значит он, скорее всего, победит. Делало ли это знание Копта предателем?

Об этом думали оба. Молча. Двое учеников Джаллада-Джаани, ставшего и для Сейда, и для Железного Копта Учителем и Отцом, они думали об одном и том же, не догадываясь об этом. Думали по-разному. Сейда больше занимала мысль о том, какое решение примет Железный Копт, сделает ли всё так, как велел Муаллим, или же ему придется убить королевского палача, как было приказано в случае, если он заметит малейший признак предательства. Сейд передал Железному Копту все слова Учителя... Всего три слова: «Жду на Голгофе». Египтянин выслушал, кивнул. Помолчал, ожидая, что Сейд удалится из башни. Но юный гашишшин и не думал никуда уходить. Наоборот, он прежде дождался, чтобы палач отправил из пыточной своего ученика – юному сыну адайского племени, оказавшемуся волею судьбы так далеко от родных степей Сары Арка, что близ Хазара, уже исполнилось девятнадцать лет. По меркам своего племени он уже считался взрослым мужчиной. Однако, по обычаям того же племени, сколько бы ему не исполнилось лет, своего старшего, мастера и учителя, он слушался так, словно всё еще оставался малым ребенком. Этот сын кочевников-туркменов был источником счастья для своего учителя – Палача... потому что, как тот и мечтал, из него рос выдающийся врач. Целитель от Бога – называют таких люди... По первому же знаку Копта высокий, узкоглазый юноша тихо покинул помещение пыточной, даже не взглянув в лицо вошедшему посланцу Аламута.

Сейд же, передав слова Муаллима, отошел в глубь пыточной и встал в нишу, в тень. Место это не просматривалось ниоткуда и было идеальным для наблюдения. Если не знать, что там кто-то стоит... Но Копт знал. Он прошел вслед за Сейдом. Встал перед ним. В нише было темно, черные глаза Сейда не отражали света. Египтянин словно смотрел в черное пятно, которое было вместо лица у юного ученика величайшего убийцы.

– Ты останешься здесь?

– Муаллим приказал остаться с тобой.

Египтянин всё понял. Учитель хорошо знал его. Сегодня танец по лезвию ножа, где с обеих сторон – пропасть предательства, должен закончиться. Сегодня он должен предать кого-то из двоих. И Учитель решил подстраховаться. Он оставил здесь своего ученика. Железный Копт помнил силу этого мальчика, когда в прошлый свой приход тот, даже потеряв сознание и будучи не в себе, чуть не убил его. Теперь, и это заметно, юный убийца стал сильнее. Он – словно сама Смерть, воплощенная в этом совсем еще ребенке, чьи глаза не отражают света, а на лице только начал проступать юношеский пушок. Редкий, как у многих детей пустыни... Копт беззвучно рассмеялся. А ведь он действительно сомневался – может, и не придется никого предавать? Может, Хозяин и Учитель встретятся сегодня, и это будет их бой, и пусть Господь на небесах решает, кому остаться живым после этой встречи, а он, обязанный каждому из них, лишь сделает то, что от него хотели оба?! Ведь чего хотел Учитель? Встречи с Сабельником? И он ее получает! А чего хотел Де Сабри? Встречи с Первым Гашишшином? Копт помогает этой встрече состояться! Каждая из сторон получает от него то, чего хочет. Но! Теперь, только теперь, так близко почувствовав грядущую смерть от недоверия Учителя, он понял, что предает. Знание о том, каков Учитель в действии, дает уверенность в исходе этой встречи. Уверенность в том, что Сабельник умрет. И если Копт не попытается помешать гибели Хозяина – он, значит, будет не тем человеком, которого воспитал и обучил Великий Джаллад-Джаани... Его Учитель!.. Его отец!.. Верность себе самому – то, что делает тебя человеком, говорил Учитель. «Я – человек! – гордо вскинул голову Железный Копт. – Учитель знает, что я сохраню верность. А значит, он уважает меня. Но за предательство отца и учителя полагается смерть. Я мог бы убить себя сам после того, как предал бы обоих, но... возможно, Учитель знал, что я могу не понять... И этот мальчик с лицом Юной Смерти – его послание мне? Напоминание и высшая награда, дабы я не изменил самому себе, предав лишь одну из сторон, и не впал в грех самоубийства, предав обе стороны?.. Только бы его ученик не пришел раньше времени... и не опоздал...»

Сейд не мог прочитать мыслей Египтянина и потому совсем не понял, почему тот вдруг сказал:

– Передашь Учителю мою благодарность за то, что ты здесь...

Сейд кивнул. Раз тот так хочет... Наверное, Железный Копт пребывал в сомнениях. Наверное, присутствие Сейда удержит Египтянина от того, чтобы предать Муаллима, и за это он благодарит того, кто обучил и воспитал их обоих? Наверное...

В дверь постучали. Королевский палач бросился открывать – так мог стучать только Сабельник. По-хозяйски, требовательно. Король сюда не являлся. Прочие же стучались робко... или по-особому, как Муаллим и его посланники. И только Де Сабри стучал в дверь своего палача так, как мог бы стучать в двери запертого кабака с требованием впустить Магистра Храмовников для далеких от храмовничества забав. Сабельник был плохим монахом, и весь Иерусалим знал это. Вот и сейчас, он ввалился в пыточную в сопровождении своего личного телохранителя, тоже из бывших наемников, настоящего головореза, и... бывшей монашки, которую, как поговаривали, по пути в Иерусалим изнасиловали солдаты и превратили в шлюху. Магистр ее подобрал и сделал своей постоянной подругой. Говорят, она хорошо умела врачевать и была полезна Магистру не только как женщина, но и как личный лекарь. Хитер Хозяин, и любит жить... любит жизнь... Которую у него сегодня отнимет Учитель!.. А он, Железный Копт, попытается этому помешать. Но... Сначала сделает всё, как велел Учитель.

Сейд вжался в холодный камень башенной кладки и замер. И только левая рука его чуть согнулась в локте, наведя скрытый в рукаве арбалет с отравленной стрелой прямо в затылок Египтянина. Если он скажет не те слова...

Сабельник со своей свитой не стал проходить вглубь пыточной. Здесь было слишком темно и душно, к тому же Де Сабри вообще не любил закрытые помещения. Они давили на него – сказывался опыт заживо похороненного... Когда-то в юности, когда он воевал с англичанами на стороне короля Франции, под Кале, его сильно ранили. Потерявшего сознание мечника похоронили наспех, в неглубокой яме, лишь слегка закидав сверху землей. Потому-то, очнувшись, он и смог выбраться, напугав могильщиков, коими оказались собственные соратники. Но страх!.. Нет, ужас человека, проснувшегося в полной темноте, при полном отсутствии воздуха, да к тому же на грудь давит сырая земля, так, что и вдохнуть не можешь ничего... Ужас сменился тогда яростью, и он зарубил мечом троих своих соратников, а заодно командира, королевского рыцаря, из-за чего потом и был вынужден бежать из королевской армии, и стать наемником. Страх и ужас, переходящие в ярость, – эти чувства изменили всю его жизнь. Эти чувства были самыми отвратительными и постыдными для него в его жизни и грозили вернуться каждый раз, когда он оказывался в закрытых местах. Потому-то он и не любил дворцов, домов и, когда мог, предпочитал спать в шатрах, которые по его приказу разбивали прямо во дворах домов, где он останавливался. Но если дворец короля и храмы он еще как-то выносил из-за их высоких потолков и обилия света, то вечно темную пыточную ненавидел.

– Говори! Да быстрее, у тебя тут душно! – Магистр коротко приказал, потирая рукой внезапно вспотевшую шею. Сабельник был пьян, и пьян с утра. Прокаженный король вызвал его к себе ни свет ни заря, причем не в просторную приемную залу, но в свои покои, тесные и узкие, пропахшие потом и снадобьями... Его Величество шепотом бредил о необходимости скорей начать войну и требовал, чтобы Де Сабри что-нибудь придумал. Сбежать было невозможно. Вынести всё это можно было только благодаря великолепному вину, которого у короля было вдоволь. Вот он и напился. Потом пришел к себе в шатер, куда вызвал «свою монашку», так он ее называл... Но ничего не успел с ней сделать. Верный, как собака, и исполнительный до полной глупости личный телохранитель, между прочим – бретонец, прошедший с ним всю дорогу от Франции и до Иерусалима, от наемника до вершины в Ордене, напомнил своему Хозяину о том, что сегодня Египтянин обещал сказать, как найти убийцу имамов, Первого Гашишшина, этого дьявола, сумевшего свести на нет идеальный план короля и затруднившего начало войны против Салах-ад-Дина... Ярость и желание смерти одной из самых опасных личностей в стане врага были сильнее желания плоти, к тому же Магистр даже не успел раздеться. «Свою монашку» он всегда успеет... может, прямо здесь, в пыточной у Египтянина?.. А вдруг это поможет преодолеть страх, который начинал душить каждый раз, когда он оказывался в темном помещении?.. И, бросив ей короткий приказ «Пойдешь со мной!», Де Сабри рванулся прочь из шатра, спеша в башню королевского палача. И теперь, когда он очутился здесь, все мысли о женщине напрочь вылетели из головы... Хотелось только быстрее уйти отсюда... И вина у Копта не бывает, как назло!..

Как назло, враг пришел с женщиной. С женщиной, которую он УВИДЕЛ! Сейд не замечал женщин, даже когда старался. А старался намеренно – чтобы познать и справиться с тем необъяснимым, что с ним происходит всякий раз, как он ВИДИТ женщину. Не получалось. Сознание отказывалось видеть их. Как будто смутные тени, они проносились мимо взгляда, голоса их были словно шепот ветра, слова почти не слышались, улавливался лишь смысл... То чувство, что возникло в последний раз, именно тут, у Железного Копта, когда здесь была Женщина, которой отрезали грудь... Это чувство... Вот, опять... Рука, направлявшая арбалет, задрожала, прицел сбился... Глаза не слушали приказаний разума, не видели затылка Египтянина, куда полагалось направлять полет отравленной стрелы из арбалета в рукаве... Глаза смотрели на лицо – нежное, с большими глазами, цвет которых был непонятен в неверном свете факелов... Лицо было обрамлено обтягивающим головным убором христианской монашки...

Она уже не считала себя невестой Христовой, но ее нынешний Хозяин, рыжеволосый Магистр, продолжал ее так называть и требовал, чтобы она всегда являлась к нему в одеянии монашки. Так он ее и брал, овладевал в своем шатре, срывая рясу, но всегда оставляя что-нибудь, указывающее, КЕМ она была... А ей уже было всё равно. Ей казалось, что ее нет и уже никогда не будет. Она дышала, ела, справляла нужду и ждала... ждала, чтобы ею овладели. Это чувство – чувство жертвы, вещи, собственности мужчины, смешивающееся с неописуемым и, несомненно, греховным удовольствием плоти, было единственным, что составляло смысл ее нынешней жизни. После того происшествия в лагере крестоносцев, когда ею впервые насильно овладели пьяные солдаты, она отдавалась мужчинам, не видя их лиц, не замечая, кто именно берет ее... Она верила, что душа ее умерла, ее забрал Дьявол и теперь платит этим греховным наслаждением плоти за то, что отнял. У мужчин – нет лица, она их больше не видит. Все они – Дьявол, забравший ее душу и берущий плоть. Она даже не осознавала порой, где она... Но вдруг!.. Ей словно показалось... лицо... мальчик... нет, уже – юноша!.. Темный, как те воины пустыни... их лица она помнит – она тогда еще была другой... у нее была душа... они проскакали мимо нее, не тронули, хотя перебили всех мужчин... Да, было нападение на обозный лагерь крестоносцев. Убили всех мужчин и забрали всех женщин, кроме нее. Ту, рыжеволосую, что смеялась над ее клятвой разделить судьбу святой, – тоже забрали. Потом вернулись солдаты из впереди идущего отряда. Нашли трупы убитых, вино и ее – всё остальное, включая тела своих убитых, воины пустыни унесли с собой. Вечером того же дня христианские воины, напившись вина, оставшегося от перебитого обоза, поспорили между собой. Они не верили, что Христова невеста могла остаться чистой после нападения грязных магометан. К тому же те наверняка развлеклись с ней! Надо бы проверить?! Почему бы и нет, если она уже порченная этими бедави, к тому же эти нехристи увели с собой всех прачек... и выкупить их обратно золота уже не осталось... Что же теперь, христианские солдаты будут страдать без женской ласки?.. Ее никто не слушал... и у нее забрали душу... Она перестала видеть мужские лица... А сейчас – увидела? Нет! Показалось... Она обнаружила, что находится в каком-то странном месте. Хозяин – большой человек с громким голосом и вечным запахом вина – рядом. Оказывается, у него есть лицо! Большое, тяжелое лицо с обвисшими щеками, рыжая борода и рыжие волосы, как темный огонь на голове... Может, это и есть Дьявол?.. Но кто открыл ей глаза? Кто показал ей лицо мужчины? То лицо в кромешной темноте, в самой глубине зала... Может, это был ангел? Наверное... Сколько она ни всматривалась, она никак не могла его вновь увидеть...

С того мгновения, когда дверь открылась, и до того, как королевский палач заговорил, в клепсидре, что стояла в одной из ниш в глубине пыточной, просочилось всего семь капель...

Копт облизывал внезапно пересохшие губы. Сначала – то, что поручил Учитель:

– Он передал, что будет ждать вас, Хозяин, в полночь, на Голгофе...

Де Сабри взревел:

– Он передал, что будет ЖДАТЬ меня? МЕНЯ?! Он бросает мне вызов?..

Стены пыточной давили на воспаленный мозг безумия Иерусалима. Давили невыносимо. Ужас обретал лики призраков прошлого, один из них даже, кажется, мелькнул в глубине тьмы, что царила в помещении, мелькнул и исчез, усилив страх... Ужас переплавлялся в ярость.

«Сейчас!.. – подумал Железный Копт, ученик Джаллада-Джаани, вспомнив о другом ученике своего Учителя и того, кого считал себе отцом. – Сейчас я скажу больше – и он убьет меня!»

– Я убью тебя! – Рев Сабельника раздавался уже из-за приоткрытой двери, которая продолжала качаться на хорошо смазанных петлях после стремительного выхода Магистра и его сопровождающих. Ярость искала выход и обращала гнев против того, кто, наконец-то, осмелился бросить ему открытый вызов. Ярость вела Де Сабри прочь от Башни Палача, заставляла бежать, чтобы приготовиться и принять бой. Всё остальное было не важно.