Сезам

Гирла разжигает костер. Он мало говорит, но может починить велосипед, запрячь лошадь, смастерить из сетки топтуху. Топтухами мы ловим мелочь в озерцах, оставшихся после паводка. Там и щучки попадаются, но в основном густерки, плотвички и подлещики.

Хворост сначала чадит, затем вспыхивает веселым пламенем. Шиман нарезал из краснотала прутьев и насадил на них кусочки сала. Это та самая еда, которую любят пацаны, но воротят нос девочки.

Мы берем по куску хлеба, поджариваем на огне сало и откусываем, подставляя под капающий тук хлеб. Вкуснота!

Одна капля попала мне на запястье. Я взвыл и стал торопливо зализывать обожженное место языком.

– Кожа сошла? – спросил Шиман.

– Сошла.

Все по очереди осмотрели ожог.

– Будет долго болеть, – сказал Черный. – Отметина на всю жизнь останется.

– До женитьбы заживет, – похлопал меня по плечу Шиман.

Девочки захихикали.

И здесь я отличился. Отчего-то подобные истории со мной часто случаются. Когда мы жили в Ганцевичах, я провалился одной ногой в горящий под землей на приречном лугу торф. Вылечила старая Шабаниха, торгующая на вокзале семечками. Отварила картошку, истолкла в чугуне, облепила этим месивом ногу, и через неделю я уже скакал на двух ногах. Ребята об этом не знают, иначе засмеяли бы.

А уже в Речице я чуть не утонул в Полученке. Озеро мелкое, но и в нем есть места с головой. Я еще плавал не очень хорошо, побрел через озеро за ребятами, и вдруг почувствовал, что не достаю дна. Здорово нахлебался, пока не выбрался на мель.

– Ты чего? – спросил Гирла, увидев, как я отплевываюсь.

– В нос попало, – пробормотал я.

– А ты бы крикнул.

Как раз крикнуть я не мог. У тонущего человека меркнет в глазах свет и пропадает голос.

Девочки надрали большие букеты сон-травы.

– Что вы с ними будете делать? – спросил я Любу.

– Засушим, – пожала та плечами.

– У меня в гербарии сон-травы не хватает, – поддакнула Танька.

Я с сомнением посмотрел на мясистые ножки цветов. Это сейчас они красивые, бархатистые на ощупь, а в засушенном виде? Кроме того, перезревшие цветки сон-травы, как и медуница, блекнут, будто выгорают на солнце.

– У тебя есть гербарий? – спросила Люба.

– У меня бабочки, – сказал я.

Все прошлое лето я ловил сачком на лугу бабочек. В засушенном виде они, кстати, тоже поблекли и обтрепались.

– Покажешь?

– Приходи.

Я посмотрел на Гирлу. Тот расшвыривал в костре чадящие головешки, чтобы не устроить в лесу пожар. Бабочки, как и сон-трава, его не интересовали.

– Цветов нарвем? – спросил я Шимана.

– Зачем? – удивился тот. – Мы же не девки.

Это правда. У каждого из нас своя забота. У Гирлы с Любой все взаправду или понарошку?

Любка показала мне язык. Я засмеялся и подпрыгнул козлом. Шиман, Черный и Гирла в изумлении уставились на меня.

– Скоро лето, – объяснил я им. – На речку хочется.

Шиман собрал остатки еды. Черный забросал землей угли в костре. Гирла подкачал насосом спустившую шину колеса на велике. У меня тоже одно колесо приспустило, но мне ведь не надо никого везти. Как-нибудь доберусь до города.

Я вдруг увидел, что обе девочки похожи на сон-траву: яркие, свежие, теплые. Мне захотелось прикоснуться к их волосам, как к цветкам, щекой.

– На, – с улыбкой протянула мне букетик сон-травы Танька. – Самые крупные выбрала.

Три столицы

К вечеру разыгралась метель, но Алексей своих планов менять не стал. Раз уж решил вырваться в Минск, никто его не остановит, даже директор школы Станкевич.

А тот, подобно матерому сторожевому псу, уже подходил, позвякивая цепью.

– Не забыли, Алексей Константинович?

– О чем?

– Родителей Кабака навестить. Вы ведь и к Курачу еще не сходили?

Алексей почесал затылок. К родителям двоечников Кабака и Курача он действительно не ходил. Вернее, попытка была. В минувшее воскресенье съездил на велосипеде в Первомайское, которое когда-то называлось Кобылье.

– Куда идешь?

– В Кобылье.

– Зачем?

– За кобылой.

Уже лет двадцать, как поменяли название, а каждый первоклассник в школе знает, что Кабак из Кобылья.

Между прочим, баба Зося, у которой квартировал Алексей, считала, что девки из Кобылья отнюдь не худшие.

– Про них так и говорят: пилоткой стукнешь, не повалится – можно брать, – сказала она. – У меня там племянница живет.

Алексей Константинович пожал плечами. Ему нравился солдатский юмор бабы Зоси, но жениться он не собирался ни на кобыльских, ни на крайских девицах.

Алексей въехал в деревню и увидел мужика, стоявшего посреди улицы. На шее у него висел баян. Время от времени мужик широко разводил меха, но нащупать при этом пальцами нужные кнопки не мог. Баян всхлипывал и умолкал.

– Это кто? – спросил Алексей тетку, выглянувшую из-за забора.

– Кабак.

– А почему пьяный?

– Получка сегодня.

Алексей понял, что поговорить с отцом своего двоечника не удастся. Развернулся и поехал назад.

– Говорят, вы вчера у нас были? – подошел к нему на следующий день Коля Кабак.

– Был.

– А почему в хату не зашли?

– Твой батька был пьяный.

– Он каждый день пьяный, – пожал плечами Коля. – Мати дома была.

– Ты тоже сидел дома?

– Я вместо батьки на тракторе в поле пахал.

Алексей Константинович хмыкнул. Коля Кабак, конечно, двоечник, но вот ведь пашет. Невзирая на тридцать ошибок во вчерашнем диктанте, надо в четверти вывести тройку. И из восьмого класса выпустить. Все равно ему дальше пахать, а не в институте учиться.

Но Станкевича подобные тонкости не волновали. Для него важно, чтобы классный руководитель провел беседу с родителями двоечника.

И, тем не менее, Алексей Константинович вместо Кобылья отправился в Минск.

На автобусной остановке он увидел тетку, обвязанную пуховым платком до самых глаз, на ногах сапоги, похожие на бахилы.

При ближайшем рассмотрении тетка оказалась школьной библиотекаршей Галиной Петровной.

– И вы в Минск? – изумился учитель.

Галина Петровна в его представлении была глубокой старухой, которой уже нет смысла куда-либо ездить. Ей было лет тридцать, не меньше. При этом она была незамужней.