Сезонная любовь

– Подумаешь, строит из себя, - обиженно проворчал Толик.
– Все мы здесь сезонники.

– Не скажи, - заметил Проша.
– Я среди сезонников всяких встречал. И кандидатов, и докторов... Мало ли что кому надо, у каждого свое...

– Мужики, мы это... не по делу...
– снова вмешался Пряхин.
– Пущай себе читает. Он нам не мешает, мы ему. Поехали...

Они выпили, посидели и снова выпили, стало легко, уютно, накатилось блаженное тепло, и голоса загалдели сбивчиво, вразнобой, как и положено в застолье.

– Хорошо сидим, - радовался Пряхин и улыбался радушно всем, соглашался с каждым - кто бы что ни сказал.

Женщины раскраснелись, громко, жеманно смеялись, кокетничали, но не все, правда, одна сидела спокойно, улыбалась слегка и не хохотала, как прочие. Потому Пряхин и заметил ее.

Волосы темные, лицо живое, но проглядывала в нем давняя усталость, точно жила весело, безоглядно, а потом притомилась, и горести одолели. Конечно, она прошла огонь и воду, Пряхин сразу определил, как говорится, невооруженным глазом: жила - не скучала и хлебнула сполна.

Пряхин заметил, как отбрила она Тимку, когда тот приобнял ее, усмехнулась спокойно:

– Тимофей, ручки у вас шаловливые...

Тимка мотнул головой, словно боднул кого-то, но руки отнял. Позже его развезло, он смотрел на всех пристально, не мигая, и однажды в общем гомоне обратился к соседке:

– Я на тебя глаз положил...

– Очень тронута, - отозвалась она насмешливо.

– Не ломайся, - он положил руку ей на колено, она встала.

– Подвиньтесь, я пересяду, - обратилась она к сидящим напротив; за столом все притихли.

– А ну, сядь!
– с угрозой сказал Тимка, беря ее руку.

– Ну что ты, Рая, подумаешь...
– укорила ее одна из женщин.
– Что особенного?

– Сядь, кому сказал?!
– злобно повторил Тимка.

Все видели: он не угомонится, пока она не сядет, но она не садилась, нашла коса на камень. Все молчали и не двигались.

– Хорошо сидим, братцы!
– вскинулся в тишине Пряхин, выскочил из-за стола, бойко охлопал себя ладонями:

С неба звездочка упала

Прямо к милому в штаны.

Пусть бы все там оторвало,

Лишь бы не было войны!

Все засмеялись, облегченно задвигались, под шумок Рая обошла стол; когда Пряхин сел, они оказались рядом. Вокруг снова поднялся сбивчивый галдеж, смех, возня.

– Гуляем!
– весело сказал ей Пряхин.
– Вас Раиса зовут?

– Рая, - ответила она.

– Очень приятно. А меня Михаил. Вы здесь бывали?

– Впервые...

– А ну отвали, щербатый!
– неожиданно предложил Тимка.

– Куда?
– удивился Пряхин.

– Отвали, я сяду.

– Это почему?!

– Миша, уважь его, - вмешался Проша.
– Охота ему здесь сидеть.

– Ну, ежели просит...
– неопределенно помялся Пряхин и пересел.

Он заметил, как глянула на него Рая, и отвел глаза.

– А теперь спляши, - приказал Тимка.

– Я?!
– оторопел Пряхин.

– Ты! Давай...

– Щас?
– Пряхин был в замешательстве, не знал, что делать. Он не прочь был сплясать, но не так, а так было обидно.

Все смотрели на него и ждали, и Рая смотрела, он видел. Пряхин нерешительно встал, отказаться не было сил. Он видел, что все смотрят, и Рая смотрела - невесело, с сожалением, смотрела и ждала, он все еще медлил.

– Тебе что, жалко?
– спросил у него Толик.
– Гуляем же...

Пряхин неохотно стукнул ногой в пол и вяло охлопал себя ладонями.

– Давай, давай...
– подзадорил его Тимка.
– Давай, щербатый!

– Жги!
– крикнул Толик, прихлопывая в ладоши.

– Ну ладно, будет вам, - неожиданно вмешалась Рая.
– Хватит.

– А чего?
– лениво спросил Тимка.
– Пусть пляшет...

– Ладно тебе!
– прикрикнула на него Рая.
– Чего куражишься?!
– она повернулась к Пряхину.
– А ты садись, - и добавила едко.
– Плясун!

Пряхин сел, у него было такое чувство, будто босой ногой ступил в коровью лепешку. Но еще гаже было оттого, что случилось все у нее на глазах. Он понурился, сам себе стал противен - хоть беги.

"Всяк и каждый ноги об меня вытирает, - думал он, горечь драла и щипала горло.
– Любой, кому не лень, в дерьмо меня мордой тычет. А я терплю".

Он и впрямь готов был заплакать, отвести душу слезами, и заплакал бы, не будь здесь чужих.

Между тем за столом снова выпили, загалдели, пошел прежний сбивчивый разговор, поднялся смех и гомон. Тимка щипал струны гитары.

Опять сумятица, разнобой голосов, пьяный путаный галдеж, но для Пряхина не было уже уюта в застолье, на сердце скребли кошки.

В общей неразберихе Рая подсела к нему, заглянула в лицо.

– Что загрустил, плясун?
– засмеялась она и толкнула его плечом.

– С чего вы взяли?
– он старался не смотреть на нее.

– Да уж вижу. Что, тошно?

Пряхин уклончиво пожал плечами, не признаваться же, в самом деле.

– А зачем терпел?
– спросила она.
– Не хотел, не плясал бы.

– Неудобно... У нас вроде застолье, компания, а я ломаюсь...

– Эх ты...
– попеняла она с жалостью.
– Ведь измывались над тобой.

Его стала разбирать злость, он почувствовал в крови зуд - всего проняло.

– А тебе-то что?!
– неожиданно спросил он.
– Тебе что за дело?! Ты-то чего лезешь?! На жалость берешь?!

– Хорош...
– с усмешкой покачала она головой.

– Мое дело! Чего вяжешься?!

– Вон как заговорил...

– Видали мы таких!
– расходился Пряхин.
– В душу лезешь?!

– Угомонись!
– нахмурилась она.
– Сам не знаешь, что говоришь.

– Знаю! Плясал - значит, хотел! Веселье у нас! Гулянка!
– Пряхин вскочил и пустился в пляс.

Он плясал, выламываясь, свистел пронзительно, подбадривал себя криком на разные голоса: было что-то дикое, пропащее в этой пляске, гиблое, он плясал так, будто с треском рвал себя на куски, вот допляшет - и конец, больше незачем жить.

– Перестань, - сказала ему тихо Рая, но он не слышал, бешено кружил, задыхаясь. Сил уже не было, он едва держался на ногах, дергался и почти падал.