Сезонная любовь

– Оставьте его, - с тревогой сказала Рая.

– Пусть пляшет, - отозвался Тимка.
– Давай, щербатый...

За столом все шумно закричали, загикали, подбадривая плясуна, прихлопывали сообща, а Пряхин, бледный, едва живой, мокрый и задыхающийся, хрипел, выбиваясь из сил, корчился и, казалось, рухнет вот-вот, как загнанная лошадь.

– Остановите его!
– кинулась Рая к физику-химику, который по-прежнему невозмутимо лежал, читая.

Физик-химик на мгновение отвел книгу в сторону, глядя ясными трезвыми глазами и отвернулся без единого слова, вновь уставился в книгу.

– Ах, ты!..
– кинула ему Рая и повисла на Пряхине, толкнула его на койку и придавила, навалившись. Он замер, обессиленно дыша всей грудью. Рая дала ему воды, он выпил, откинулся на подушку и затих.

– Жалеешь?
– насмешливо спросил у нее Толик.

– Жалею, - отозвалась она.

Веселье в комнате пошло на убыль. Вяло переговаривались, томились, но никто не решался встать и уйти. Да и куда идти, если некуда, уж лучше коротать время здесь, чем разбрестись по своим углам: сообща худо, а в одиночку и вовсе невмоготу.

На дворе был поздний вечер, горели окна бараков, и казалось, огни врезаны в кромешную темень, горят, не давая света.

Пряхин отдышался и сел.

– Ну как, оклемался?
– спросил Проша.

– Вроде ничего, - усмехнулся Пряхин.
– Можно сызнова.

Он сел к столу, но сидел тихо, оцепенело, точно его оглушили, и он никак не может прийти в себя. Тимку потянуло на песни, он запел ненатуральным жестяным голосом про нары и охрану и вскоре навел на всех скуку.

Пряхин слушал, подперев рукой щеку; невнятное смущение испытывал он смущение, которого не знал раньше. Ему было неловко перед этой женщиной, хотя, казалось бы, что особенного, а тем более - здесь. Ведь и впрямь ничего не стряслось - мало ли бывает, но сидишь, как пришибленный, глаз не поднять.

Его мучил стыд и не слабел, нет, а чем дальше, тем больше рос и взбухал. Пряхина тянуло поговорить с ней, потолковать о том о сем, но, странное дело, - не знал как.

Никогда он не задумывался о таких пустяках, выходило само собой, а сейчас - на тебе, не знает, как подступиться, извелся весь.

– Щас бы чаю, - пробормотал Пряхин едва слышно.

– У меня в бараке заварка есть, - ответила Рая так же тихо.
– Кипяток нужен.

– У соседей кипятильник имеется...

– Поздно уже, спят, наверное.

– Тогда перебьемся, - усмехнулся Пряхин.

Тимка внезапно бросил петь - звякнула и заныла тонко струна - и неожиданно предложил:

– А ну выйдем, щербатый!

– Ты чего?
– опешил Пряхин.

– Поговорить надо! Выходи!

Идти Пряхин не хотел. Он чувствовал, как ослабли ноги, противный холодок тронул сердце. Пряхин знал, что с Тимкой ему не сладить, козырей нет; он вообще избегал потасовок, обходил стороной и, если пахло дракой, уступал.

– Выходи!
– бешено повторил Тимка.

Пряхин не знал, что делать. Ему стало неуютно и зябко, он всегда робел и сникал перед таким напором, чувствовал себя раздетым на морозе.

– Тимофей! Миша!
– закудахтали женщины, но Рая молчала, рта не раскрыла.

– Ты, щербатый, не возникай! А то я враз рога обломаю!
– с яростью надвинулся Тимка.
– Клинья подбиваешь?!

Пряхин растерянно молчал. Он знал, что она смотрит на него, но поделать с собой ничего не мог, страх был сильнее.

– Здесь я пахать буду, понял?!
– напирал Тимка.
– Понял, щербатый?

– Понял, - тихо ответил Пряхин.

Все решили, что на этом конец, но неожиданно вмешалась Рая.

– Пахарь, значит?
– спросила она Тимку.
– Пахарь, да? А ты меня спросил?! Мое согласие?!

– Ничего, разберемся, - ответил Тимка.

– Да хоть разбирайся, хоть нет - погань ты! Мразь!
– она обратилась к Пряхину.
– А ты что молчишь?! Мужик называется! Тошно мне на тебя глядеть. Хоть бы голос подал...

– Я ему подам, - пригрозил Тимка.

– Не бузи, - ответила она.
– Стоящий мужик тебя по стене размажет, падаль!
– Рая вышла из комнаты.

Все сидели в молчании. Стало так тихо, что слышно было, как за окном посвистывает ветер.

Это был сырой весенний ветер Японского моря, гнавший волну в бухте Находки; он насквозь продувал Внутреннюю Гавань и летел дальше, на север, в Сучанскую долину, за которой слабел, угасал и терялся в глухих распадках Сихотэ-Алиня.

Ветер нес влагу и запах моря и вызывал смятение, потому что внятно помнилось открытое неоглядное пространство - там, откуда он прилетел.

Пряхин поникше сидел за столом. В комнате происходило какое-то движение, разговоры, кто-то входил, выходил - Пряхин не замечал. Было тошно и муторно, едкая горечь скреблась и саднила в груди, на плечи давила каменная тяжесть - пальцем не шевельнуть, чернота в глазах. Но самое главное - никого не хотелось видеть, до одури, до рвоты, а тем более встречаться взглядом или говорить.

Гости ушли, но Толик вскоре вернулся, и они допили остатки; Пряхин пить не стал - такого с ним не бывало.

– Совсем мужик скис, - заметил Проша.
– А бабенка ничего...

– Я б не прочь с ней сразиться, - вставил Толик.

– Кишка тонка, - засмеялся Проша.

Они посидели, вяло покидались словами, и Проша объявил:

– Мужики, пора ночевать... Надо сговориться, кто с кем.

– Я не в счет, к своей пойду, - отозвался Толик.

– Понятно... Хорошо устроился, - Проша глянул на остальных.
– Как народ? Давайте заявки...

– Как это?
– непонимающе поднял голову Пряхин.

– О, сразу очнулся, - показал на него Проша.
– Не прикидывайся. Нас трое, их трое, надо решить.

– А они знают?
– Пряхин пребывал в растерянности.

– Узнают, - развеселился Проша.
– Телеграмму пошлем.

– Закройся, щербатый, - предложил Пряхину Тимка.

– А вы их спросили?
– не унимался Пряхин.

– Спросим, спросим...
– пообещал Проша.
– Собрание устроим.

– Малохольный, - Толик показал на Пряхина и покрутил пальцем у виска.

– Ну ты, хмырь!..
– мрачно глянул на Пряхина Тимка.
– Не хочешь, ходи голодный.

– Силком, что ли?
– вертел на всех головой Пряхин.

– Зачем?
– усмехнулся Проша.
– Большинством голосов.

– Да он тронутый!
– пятился на Михаила Толик.

– А ежели они против?
– спросил Пряхин.

– Уговорим, - добродушно объяснил Проша.
– Слушали-постановили...

Они стали переговариваться, Пряхин сидел неподвижно, погруженный в раздумья.

– Дерьмо, - неожиданно сказал он без адреса. Помолчал и скованно повторил: