— Благодарю вас за приятный вечер, Гермиона, — и протянул ей руку.
В прошлый раз, каких-то несколько дней назад, его руки были прохладными, а в этот — по-настоящему теплыми. Он намеренно удержал её ладонь в своей, заставляя кровь, было остывшую, почти вскипеть в венах. Рукопожатие длилось очень долго, и Гермиона не готова была его разорвать. Совершенно сухими губами она ответила:
— И вас, — и добавила: — Майкрофт.
При звуке своего имени он едва заметно хмыкнул и разжал пальцы.
Гермиона аппарировала мгновенно.
Её чуть пошатывало от усталости и от пережитых ощущений. Но, во всяком случае, с одной проблемой из списка она разобралась. И этой проблемой был не Малфой. Однозначно.
Примечания:
(1) — Вергилий, «Георгики». Слова «tempus fugit» («время бежит») — устойчивое выражение во многих языках, но часто забывают о лирическом контексте продолжения. Впрочем, сильно обольщаться не стоит: сами по себе «Георгики» — книга сугубо приземленная, представляющая собой набор советов земледельцу, рассуждений о сущности природы и прочем, и прочем.
(2) — Wycombe Abbey School — элитная частная школа-пансион для девочек, действующая с конца XIX века Одна из самых престижных школ для девочек в Британии.
Глава двадцать седьмая
В этот раз отсидеться в кабинете не вышло — они с Невиллом встретились в Хогсмиде, и теперь неторопливо шли по практически пустой главной улице. Сегодня здесь было тихо и пусто — дети были в школе, а местные жители почти не выглядывали, прячась от плохой погоды. — Прости, — произнес Невилл, едва они встретились, — я не могу слишком часто открывать камин для посторонних, даже для тебя, — в его голосе действительно слышалось сожаление, и Гермиона в ответ махнула рукой: — Ерунда. Пройдемся и посидим в «Трех метлах». — Наше место —
«Кабанья голова», — заметил Невилл. Гермиона, не замедляя шага, проговорила: — Мы больше не подростки, выдумавшие армию сопротивления, мы готовим политический переворот, и я предпочту обсуждать его там, где нас никто не услышит. Даже старые соратники вроде Аберфорта, — она говорила свободно, потому что их защищало бессмертное заклятие «Оглохни» из старого учебника Принца-полукровки. — Поверь, если мы с тобой засядем в «Кабаньей голове», любой догадается, что мы планируем что-то важное. А в «Трех метлах»… — она пожала плечами, — просто встреча старых друзей. Они действительно вошли в паб мадам Розмерты, в котором не изменилось ничего, кроме, разве что, внешности самой хозяйки — на нее уже вряд ли заглядывались старшекурсники. Впрочем, она не растеряла ни обаяния, ни живости, так что Гермиона и Невилл были встречены громкими приветствиями, засыпаны вопросами о делах и погоде и усажены в уютный тихий уголок. Принеся сливочного пива, Розмерта вернулась к себе за стойку, а Гермиона обновила защитное заклинание, добавила к нему несколько иллюзий и только после этого вынула из сумочки две пухлые папки, которые ей доставили люди Майкрофта. За три дня она изучила их вдоль и поперек, и только после этого решилась показать самому опасному, но самому нужному из своих союзников в этом деле. Невилл взял папки осторожно, пролистал быстро, и его глаза вспыхнули: если бы она дала ему в руки философский камень, на его лице и то, пожалуй, не отразилось бы такого страстного, почти алчного восторга. — Это немыслимо — произнес он восхищенно. — Откуда это, Гермиона? — Важно, что сведения достоверны. Шантаж, угрозы, даже заклятья — выборы Забини не были легитимными с самого начала. К тому же, посмотри, — она ткнула палочкой в папку, и та открылась на нужной странице, — это список членов Визенгамота, которые присутствовали на выборах. Невилл просмотрел список фамилий и закономерно обнаружил, что их ощутимо меньше, чем насчитывает полный состав, причем отсутствовали почти все представители либеральной партии. — Забини полетит, — уверенно сказал Невилл. — Подожди, — остановила его Гермиона, — есть кое-что еще. Она продумывала этот разговор с того момента, как получила от Майкрофта — он даже на время подвинул проблему обскуров, она возвращалась к нему раз за разом, выстраивая элементы диалогов. И она угадала — на словах «кое-что еще» Невилл напрягся, закрыл папки и чуть подался вперед. — Забини пошел на эти нарушения совершенно спокойно, как будто ничего не боялся. Я опасаюсь, что у них есть какая-то страховка. Невилл уловил ее мысль моментально, но отреагировал не сразу — только через пару минут его кустистые брови сошлись в переносице, ноздри раздулись, и он сказал: — То есть, что-то позволяет им думать, что им все сойдет с рук? — Нужно понять, не было ли у них поддержки извне, — сказала Гермиона решительно, — если окажется, что мы переходим дорогу МКМ… — Я не отступлюсь, — Невилл грохнул ладонью по столу, отчего кружки со сливочным пивом подпрыгнули и только чудом не опрокинулись, — я не позволю этим… этим упырям, Пожирателям, сидеть в Министерстве. — Конечно нет! — воскликнула Гермиона. — Нет… — повторил Невилл, мгновенно успокоившись — похоже, он думал, что она решила отказаться от затеи. — Нет, — мягко сказала она. — Я не позволю таким, как Малфой, оставаться безнаказанными. Но я не хочу, чтобы с нами случилось то же, что и с Кингсли. Мы не можем воевать с Международной Конфедерацией Магов, поэтому мы должны быть уверены, что не привлечем излишнего внимания. И я хочу попросить тебя… — она сделала паузу, как бы колеблясь, — проверить эти следы. Я знаю, у тебя есть, на кого положиться. Нам нужно точно знать, не было ли у Малфоя или Забини контактов с представителями Конфедерации. Невилл задумчиво потер подбородок: — Связи есть. Но даже если мы будем знать всех, с кем эти двое встречались и переписывались, нам это мало что даст. — Ошибаешься. Если у меня будут имена, проверить их — дело пары часов. Но, Невилл — она протянула руку и сжала его широкую мозолистую ладонь, — у нас не будет второй попытки. Отставка Кингсли обошлась нам слишком дорого, и мы не можем рисковать. Он сжал ее пальцы и сказал: — Я понимаю. Не переживай, мы ждали достаточно долго, еще пара недель или даже месяцев ничего не изменят, — в его глазах светилась уверенность и вера в то, что Гермиона обладает доступом к особым, тайным знаниям. И никаких сомнений. Они распрощались там же, в «Трех метлах». Невилл жадно поглядывал на папки, но Гермиона не отдала их. Документы были слишком ценны, чтобы передавать их кому бы то ни было — даже союзникам. — Я понимаю, — повторил он, когда папки скрылись в ее сумочке, поправил широкую мантию и вышел, впуская в паб порыв холодного воздуха и сонм снежинок. Гермиона тяжело выдохнула и провела ладонью по лицу. Сказать, что это было тяжело, значило бы пойти на существенное преуменьшение. Это было тяжелее, чем все, что она делала когда-либо в жизни: сидеть напротив другого человека и слышать не его голос, а только отзвуки фраз, которые из множества рассчитанных партий формируют одну. Майкрофт играл так все время. При этой мысли она содрогнулась — и потому что в ней фигурировало имя Холмса, и потому что было страшно это представить. Рассчитывать каждый ход — не то, что она хотела бы делать снова. Она подвинула к себе кружку со сливочным пивом, отпила немного и вернулась к размышлениям. Ее расчет оказался верным, и, если Невилл не переоценил свои способности и связи, через несколько недель у нее будет список тех, с кем контактировал Малфой. Конечно, он не будет полным — в мире магии существуют сотни способов скрыть свою личность и оставить любую встречу в тайне. Но он будет. МКМ Гермиона искать не собиралась, разумеется. В отличие от Невилла, она была неплохо знакома с этой структурой и знала, что Конфедерация не вмешивается во внутреннюю политику стран. Но любой знакомый Малфоя — особенно знакомый неожиданный, непредвиденный — мог быть ниточкой к Шерринфорду. Она так и не нашла его, хотя в начале недели пошла на отчаянный шаг. Это был конец ее рабочего дня, она собрала многочисленные бумаги, но, вместо того, чтобы камином отправиться домой, направилась к дверце синей телефонной будки — кабинету мистера Кто. Он пригласил ее заходить, засыпал пожеланиями хорошего вечера и уверениями, что погода на улице отличная, а станет еще лучше («Да, мисс Ата, Департамент метеорологии пообещал лично Министру, что на Рождество в Лондоне будет снежно и тепло»), и, наконец, спросил: — Чем могу вам помочь? Гермиона до последнего колебалась, но все-таки произнесла заветное, путавшее ее сознание название: «Шерринфорд». Она была готова к тому, что мистер Кто скажет, что это информация не ее уровня доступа, велит заняться делом — но он пожал плечами и с любопытством спросил: — А что это? И похоже, это название ему действительно ничего не говорило. Пока единственным человеком, кроме Малфоя, кто точно знал о Шерринфорде, был Холмс, но как раз его она спрашивать не хотела категорически, и на то было несколько причин. Первая была самой простой — однажды Майкрофт уже сказал, что это дело ее не касается, и повторять вопрос будет просто глупо. Он не станет делиться информацией, которую считает секретной. Вторая была чуть сложнее, но тоже звучала весомо и объективно — Майкрофт преподнес ей Малфоя буквально на серебряном блюде (1), и снова просить его об услуге значило бы оказаться слишком ему обязанной. То, что последняя их встреча едва не превратилась в нечто иное, непохожее на деловую беседу или даже общение старых знакомых, не меняло сути дела. И это приводило к третьей причине. Она откровенно боялась встречи с Майкрофтом Холмсом. Гермиона с радостью отдалась бы сладостному самообману, но она помнила — не могла забыть! — о том, что Майкрофт — ледяная машина. Однако он демонстрировал чувства — пусть едва различимые, скрытые за маской холодной вежливости, но живые эмоции. А проклятое «fugit irreparabile tempus» звучало у нее в голове, стоило ненадолго ослабить окклюментный щит и позволить собственным эмоциям вырваться на поверхность. И, Мордред побери, один стих Вергилия звучал привлекательней витиеватого признания или многословных восторгов. С изяществом джентльмена и насмешливой холодностью философа-стоика (при этом проповедовавшего гедонизм!) он, по сути, если отбросить все экивоки и словесные игры, признался ей в… любви? Гермиона могла отчетливо увидеть лицо Майкрофта, даже не закрывая глаз — оно было отпечатано в памяти с точностью, которой позавидовали бы многие фотоснимки. Она отчетливо видела его, сидящего в кресле у камина, опирающегося локтем на подлокотник кресла, закинувшего ногу на ногу и неспешно рассуждающего о чем-то. Она видела, как он протягивает вперед изящную небольшую руку, видела блеск золотого кольца на пальце, даже как будто своей рукой ощущала его прикосновение. Но она не могла даже в мыслях зайти дальше. Пожалуй, она могла бы на это решиться, но не находила сил представить. Мог ли это представить он сам? Гермиона не знала, но готова была ставить кнат против галеона, что в памятный
ей вечер он резко сменил тему разговора не потому что испугался сделать следующий шаг. Просто этого шага не было на его мысленной доске. Или же, что более вероятно, он был запланирован в другой ход. Гермиона отставила кружку с остатками сливочного пива, еще раз провела ладонью по лицу и вышла из «Трех метел». Ледяной морозный воздух помог прийти в себя, Гермиона вдохнула его полной грудью, с наслаждением чувствуя, как замедляется сердцебиение и выстраиваются стройными рядами мысли, огляделась вокруг — и не смогла сдержать улыбки: за то время, которое она провела в пабе, буран закончился, и Хогсмид преобразился, сделавшись похожим на деревню с открытки. Крыши и деревья облепило снегом, дороги покрылись ледяной коркой, и все это белое, почти кружевное, одновременно искрило на выглянувшем солнце множеством цветов. Гермиона обхватила себя за плечи, задрожала, когда холод пробрал до костей, но не достала палочку, чтобы создать согревающие чары: почему-то ей казалось важным хотя бы несколько мгновений провести здесь, на крыльце, глядя на тихий заснеженный Хогсмид, так же, как она смотрела на него в первый раз, на третьем курсе. Себе она тогда говорила, что у них с Роном «почти как свидание» — и хотя ей было ужасно жалко, что Гарри не смог пойти, она не могла подавить в себе этой, как тогда казалось, недостойной гриффиндорки радости от того, что они с Роном идут куда-то вдвоем. Они тогда прошлись по магазинчикам, смеялись, болтали о чем-то совершенно несущественном, по молчаливому уговору не вспоминая о спорах и разногласиях, потом выпили сливочного пива в «Трех метлах», вышли на крыльцо и точно так же остановились, чтобы посмотреть на деревню. И Гермиона совсем не хотела говорить ничего об истории этого места или о знаменитых волшебниках, живших здесь. Ни слова. А потом Рон уронил пакетик лакричных конфет, и им пришлось ловить их, пока они не разбежались повсюду, очищать заклинанием и загонять обратно. Гермиона опустила глаза вниз, но под ногами были только заиндевевшие ступеньки — никаких конфет. А потом дни понеслись бешеными гиппогрифами. Помимо Невилла, Гермиона больше никому не показывала документы, но поделилась своими планами и с Гарри, и Джинни (правда, по отдельности и в разное время). Они были встревожены, но горели желанием помочь, впрочем, в отличие от Невилла, ими двигало не стремление к всеобщей справедливости и даже не жажда политической победы, а исключительно желание, по меткому выражению Джинни, «засунуть вонючего хорька в самую глубокую жопу, которую только можно отыскать в магической Британии». Гермиона никак не прокомментировала это экспрессивное высказывание, но мысленно согласилась. — Я помогу всем, что будет в моих силах, — сказал ей Гарри, виновато глядя куда-то в сторону, мимо. Гермиона не рискнула сказать ему, что он выглядит плохо, только все-таки попыталась поймать взгляд и удостовериться, что его зрачки адекватно реагируют на свет и не похожи на булавочные головки. Кажется, все было в порядке. Между тем, Невилл буквально заваливал ее совами: пусть и осторожно, он уже начал поднимать старые связи, зашевелил политическое болото, и только ради общего блага и соображений безопасности не переходил к активным действиям. В его представлении, все было просто — кампания в прессе должна была начаться вскоре после Рождества, до Февральской судебной сессии Визенгамота, чтобы к ее началу приобрести государственное значение. В случае, если общественные обвинения будут достаточно серьезными, у Визенгамота не будет иного выбора, как инициировать расследование, и тогда документы Гермионы уничтожат Забини и его партию не хуже Адского пламени. Гермиона видела в этом плане приличное число изъянов, но, пусть с корректировками, приняла его и начала искать тех журналистов, которые сделают первые вбросы. Кстати пришлось бы перо Скиттер, но увы, старушка отошла от дел и полностью посвятила себя написанию грязных полуправдивых романчиков. Разлетались они молниеносно, но на объективность уже даже не пытались претендовать. Пришлось знакомиться с новым поколением. К тому же, даже снова погрузившись в проклятый омут политических дрязг, она оставалась сотрудником Отдела тайн и каждый день с девяти до шести (а по факту — и позднее) проводила в лабораториях, пытаясь пробиться через стену непонимания и найти решение болезненной, навязчивой проблемы детей-обскури. Пару раз мистер Кто подключал ее к другим исследованиям, но потом снова возвращал к обскурам, хотя, во имя Мерлина, Гермиона даже иногда думала, что хотела бы закрытия проекта, чтобы кто-то другой (не она) признал, что волшебники не в силах разгадать эту загадку, составленную из оборванных детских жизней, таких же маленьких, пестрых и незавершенных, как кусочки паззлов, рассыпанных на поверхности стола. Паззлов из разных наборов, которые, как ни крути, никогда не могли бы образовать единой картинки. В этом водовороте дел и задач прошел, вернее, пролетел сумасшедший декабрь, настолько же непохожий на тягучий, болезненно-горький ноябрь, насколько она сама, охваченная почти нездоровой, лихорадочной энергией, не была похожа на ту Гермиону, почти уничтоженную, раздавленную Малфоем и его «Амортенцией».
Примечание: 1. Да простят мне эти лингвистические извращения все причастные. Но вот в чем фокус: в тексте про Британию чудовищно смотрятся русские фразеологизмы. Так что вот вам перевод: это «на блюдечке с голубой каемочкой».
Глава двадцать восьмая
Рождество в этом году и правда ознаменовалось отличной погодой — Отдел метеорологов сдержал слово, и с самого утра Лондон окрасился в бело-желтые, в цвет покрытого снегом песчаника и яркого солнца, тона.
У Вестминстера было на удивление тихо. Туристов вокруг не было — вероятно, они подойдут позднее, к вечеру, а пока аббатство стояло, одинокое, безупречно-костяное, лишь немного припорошенное снегом.
Гермиона, облокотившись на ограду, вглядывалась в очертания каменной громады. Где-то в стороне кричали про Рождество.
Удивительно, но в этом году она впервые за много лет забыла об открытках и заранее не отправила ни одной — Рождество навалилось на нее внезапно, ошеломило красной отметкой на календаре, вырвало из графиков, таблиц и газетных подшивок, отвлекло от работы и лишило обретенного спокойствия.
Она вспомнила о поздравлениях с утра — и отправила их сразу же. В основном совиной почтой, а одну — родителям — сама положила в почтовый ящик. Стоя возле их дома, она не почувствовала сегодня вообще ничего — словно ниточка, так долго связывавшая ее с родителями, надорванная, но, на первый взгляд, все еще прочная, окончательно разорвалась.
Была еще одна открытка, которую можно было бы отправить самой, но которая так и осталась лежать, испачканная в чернилах, на письменном столе.
Открытка Майкрофту Холмсу.
Вспоминала ли она о нем? Разумеется, нет. Просто в каждом ее письме Невиллу между строк читалась его расчетливость, в каждой ее научной статье звучал его ровный голос, переводивший с персидского книгу, в каждом ежевечернем упражнении на очистку сознания, в плеске океана чудилась холодная голубизна его глаз.
Возможно, его влияние было еще выше, как раз потому что они не встречались. Здесь, за прочной стеной из работы, исследований, редких, тщательно подавляемых и скрываемых в подводных сундуках кошмаров, он казался реальнее, чем на самом деле. И ближе.
Гермиона не думала о нем в полном смысле этого слова, более того, всякий раз, как в ее мыслях появлялись эти два слова: «Майкрофт Холмс», — она обновляла защиту сознания, но, похоже, допускала ошибку. Она прятала его вглубь себя, в самые дальние уголки подсознания, и там он постепенно обретал всю полноту власти, которую едва ли сумел бы получить, оставаясь снаружи.
Она действительно хотела надписать ему открытку, занесла перо над ней — и оставила только кляксу. Будь на ее месте Та Гермиона, она нашла бы, что написать. Она бы написала… Она бы написала, наверное: «В вас достаточно недостатков, чтобы простить вам ваш непревзойденный ум» (1). Она написала бы это, хотя бы чтобы вернуть ему злосчастного Вергилия.
Настоящая Гермиона только закрыла чернильницу и аппарировала из дома. И теперь она бродила по Лондону, скрываясь от разношерстных толп, точно не понимая, хочет она избежать их или присоединиться к ним.
На обороте не отправленной Майкрофту открытки была изображена заснеженная, похожая на Хогсмид деревенька, и блестящая золотом надпись: «Счастливого Рождества».
Майкрофт не хотел бы получить такую открытку, Гермиона это знала, а она не хотела ее отправлять, но это было бы хорошим предлогом. И нет, далеко не с первого раза Гермиона сумела хотя бы в мыслях, хотя бы самой себе признаться в этом.
В сущности, это было смешно. Поздравительная открытка в их ситуации — ничем не изящней знаменитого: «У меня в спальне хранится прекрасная коллекция гравюр. Не желаете взглянуть?» И оба, конечно, в курсе, что никаких гравюр нет и в помине.
А ведь у Майкрофта был куда более удобный предлог — книга. Вернуть ее лично или оставить в ее комнате с запиской — не важно. Но он им не воспользовался.
Гермиона догадывалась, почему. Этот Вергилий, то прикосновение — он остановился в нескольких шагах и теперь ждал, позволяя ей сделать собственные ходы.
В витражном окошке внизу, правее центральных ворот аббатства, мелькнула полоска света, потом еще — и разноцветные стекла замерцали изнутри: красным, зеленым и пронзительным, небесно-голубым. Этот цвет Гермионе был хорошо знаком — яркий, пронизывающий цвет.
Гермиона уверенно встретила его, не отвела взгляд, позволила его блеску ослепить себя до того, что на глазах выступили слезы, потом улыбнулась ему, подумала, что обойдется без открытки, и с тихим хлопком аппарировала на Роберт-стрит.