Шаг вперед, шаг назад

– Ладно, – лениво сказал он, – давай-ка посмотрим, что за документы нам дали в этой клинике.

Я торопливо вытащила из рюкзака папку и положила на стол. Кирилл пересел ко мне на диван, но прежде чем достать документы, позвал официанта и заказал кофе.

– Посмотрим, что тут у нас, – задумчиво пробормотал он, вытаскивая бумаги и углубляясь в них. Он касался меня плечом, я чувствовала его запах, испытывая странные ощущения. Его близость волновала. Я кидала на него взгляды, пока, наконец, мы не встретились глазами. Некоторое время он рассматривал меня, я ожидала услышать очередную колкую фразу, но вместо этого Кирилл вдруг быстро наклонился и поцеловал меня. Поцелуй вышел коротким, через мгновенье он уже снова перебирал бумаги, а я сидела, хлопая глазами. Нам принесли кофе, я продолжала сидеть молча. В конце концов, разозлившись то ли на себя, то ли на него, спросила:

– Что там?

– Если идти от начала, то мы видим, что Степана привез в клинику отец, есть свидетельство, подтверждающее его родство. Также есть свидетельство о рождении самого Степана, выдано спустя три года после самого рождения.

– Видимо, отец оформил все документы позже.

– Свидетельство выдано не в вашем городе. Если я не ошибаюсь, километров за сто?

– Примерно, – кивнула я, посмотрев копию документа, – наверное, он оформлял все недалеко от той деревни, куда уехала мать Степана.

– Предполагаешь, это та самая девушка, в которую твой отец бы влюблен до встречи с твоей матерью?

– По истории сходится. Девушка уехала в деревню, чтобы скрыть свое положение хотя бы на время. Потом умерла, а мальчик остался там.

– Надо бы поинтересоваться фамилией, возможно, это фамилия матери.

– Так позвони своему всезнайке.

Кирилл усмехнулся, но за телефоном потянулся. Пока неизвестный выискивал информацию, мы продолжили смотреть документы.

– Тут все ясно, – сказал Кирилл по окончании, – после смерти отца опекунство взяла бабка, потом твой брат. Ничего интересного.

– Тебе мало информации?

– За глаза. Но все это не имеет никакой ценности.

– А что имеет?

– Например, то, что ты вспомнила, когда разглядывала рисунок в больничной палате.

Я усмехнулась, качая головой.

– Не буду терзать тебя долгими историями, – заявила ему, – есть вероятность, что в Греции, если отец, действительно, жил там, он жил под фамилией Хадзис.

Кирилл вздернул бровь.

– Ну и семейка у вас, – хмыкнул после и снова потянулся за телефоном. Дал очередное поручение и получил ответ по предыдущему.

– Смотри, – стал рассказывать мне, положив трубку, – Миланский в вашем городе был известной личностью, я имею в виду, городок, где ты жила с бабкой. При советской власти был партийной шишкой. Овдовел рано, дочь, Анастасию Миланскую, воспитывал один. В порочащих связях, хотя какие они порочащие, если он вдовец, замечен не был. В общем, чистой души и помыслов человек. Твой отец на него работал, закрутил роман с дочкой и пошел вверх по карьерной лестниц, это все нам рассказал Пискарев. Дочь примерно через год после этого умерла, мужик остался один, жену не завел.

– Что он делал в девяностые?

– На рожон не лез. Власть его не интересовала. Купил под шумок пару заводов на честно припрятанные когда-то бабки и в ус не дул.

– А сейчас он?..

– Радуется жизни во все той же деревне, где предположительно родился его внук.

– И ни разу не захотел увидеть его?

– Давай прокатимся туда, и ты сможешь задать ему эти вопросы в лицо.

– Ты серьезно?

– А что? Идти, так до конца. Узнаем, что к чему, и тогда можно смело отправляться в Питер.

– Мне или тебе?

Он рассмеялся.

– Нам обоим. Найдем твоих родителей, я сдам тебя с рук на руки и смогу вернуться к своей работе. Хорошо хоть успел сделать дела фирмы у тебя в городе. Так что возвращаться туда я не вижу смысла. Нас обоих встретят с распростертыми объятьями, но что-то мне подсказывает, что продлятся они недолго.

– А если родители не будут рады мне? – негромко спросила я, отводя взгляд, – ведь все эти годы…

– Не глупи. Твой брат знал, что они живы, и, возможно, поддерживал с ними отношения. Уверен, они держали вас обоих в поле зрения. Даже если у вас там что-то не срастется, они тебя не бросят.

– Ага, – кивнула я, надеясь, что он не заметил моих эмоций. Мне было страшно. Страшно и мучительно больно. Я не знала, смогу ли я сама принять их, принять их поступок. Ведь прошло двадцать лет, я уже не ребенок, все эти годы, когда я росла, становилась тем, кто я есть, их не было рядом. Рядом был Игорь. Мне было стыдно признаться, но факт оставался фактом: если бы пришлось выбирать между родителями и братом, я бы выбрала Игоря. Только никто мне такого выбора не предоставляет. Тут я устыдилась своих мыслей, потому что поняла, насколько не ценю то, что дал мне Господь. А он дал мне семью, спустя семь лет полного одиночества и двадцать лет жизни без родителей, он все-таки вернул их мне. Сердце сжалось в предчувствии возможной встречи, я глубоко вздохнула.

– Что, страдалица, поедем? – как всегда насмешливо спросил Кирилл, расплачиваясь. Я только сгребла документы обратно в папку. – Чего лицо воротишь? – поинтересовался он, приглядываясь ко мне.

– Просто твои шуточки мне надоели.

– Потерпи, недолго осталось. Кто виноват в том, что ты не можешь быть счастливой?

– О чем ты? – кинула я на него взгляд, выходя из кафе.

– Тебе постоянно надо страдать. Жить счастливо и просто радоваться тому, что есть, ты не умеешь. Тебе нужна трагедия, хотя комедию поломать тоже неплохо. Главное, ни в коем случае не дать себе быть счастливой.

– Когда это ты успел сделать подобные выводы?

– Много ума не требуется, – продолжил он, усаживаясь в машину, – у тебя все на лбу написано. Вот скажи, когда ты была счастлива?

Я задумалась.

– До аварии, в которой погибли родители, – сказав это, я усмехнулась.

– А потом?

– Когда мы жили втроем: я, Игорь и бабушка.

– Уверен, это все.

– И вовсе нет… – начала я, но замолкла.

– Продолжай, я слушаю.

– Иди ты, психолог хренов.

– Вот видишь, ты даже сама не отрицаешь. Значит, жили вы втроем, потом что? Он ушел в армию. Ты страдаешь от расставания. Он вернулся, и все стало по-другому. Потом он и вовсе уехал, и ты все годы опять страдаешь. Он забрал тебя к себе, и ты опять страдаешь. Завела любовника, лучшего друга братца, который, узнай об этом, был бы не в восторге. И что? Опять страдаешь, как же так, он узнает, и все сломается. Потом брата убили, и ты опять страдаешь, теперь уже виня себя в его смерти. Сейчас то же. Ты узнаешь, что твои родители живы, но вместо того, чтобы радоваться, начинаешь страдать.

– Ты все сказал?

– Почти. К чему я веду: если ты, наконец, отвлечешься от того, что у тебя все плохо или все не так, как мечталось, и посмотришь по сторонам, то сможешь заметить, что люди вокруг тебя тоже живут, и у них тоже есть дела, радости и печали. Замыкаться в своем страдании – чистый воды эгоизм. Если бы вместо этого ты просто поговорила с братом…

– Хватит! – не выдержала я, – думаешь, я этого всего не понимаю? Понимаю. Прекрасно понимаю. Извини, что я не оправдываю твоих идеалов, но ты сам сказал: терпеть осталось немного. Если совсем в тягость, можешь хоть сейчас свалить в свой Питер.