Шах и мат

– Ты платишь?

– Ладно уж.

– Хочу одно из тех печений с макароном внутри.

– Конечно.

– По рукам.

Чтобы получить шах и мат, большого ума не надо, тем более я так давно не играла. Сажусь за доску под номером тридцать четыре со стороны белых и наблюдаю, как заполняются места вокруг. Народ пожимает друг другу руки, представляется и болтает о пустяках в ожидании начала. Никто не обращает на меня внимания, и… я просто делаю это.

Тянусь к своему королю. Беру его в руку. Чувствую небольшую, идеальную тяжесть в моей ладони и мягко улыбаюсь, проводя пальцем по уголкам короны.

Глупый, бесполезный король. Не имеет никакой свободы передвижения, суетливо прячется за ладьей, и его невероятно легко загнать в угол. Крохотная часть мощи королевы – вот все, что у него есть. Он полнейшее ничтожество без своего королевства.

Мое сердце сжимается. Во всяком случае, хоть в чем-то мы с ним похожи.

Я ставлю короля на его клетку и пялюсь на линию из фигур. Вполне себе обычный, но в то же время завораживающий шахматный ландшафт. Мне он знаком больше, чем вид из окна моей детской спальни (ничего примечательного: сломанный батут, стая злобных белок и абрикосовое дерево, которое так и не научилось давать плоды). Он знаком мне больше, чем мое собственное отражение в зеркале, и я не могу отвести взгляд, несмотря на подступающие слезы, даже когда кто-то берет стул напротив и с грохотом раскрывает его, даже когда организатор объявляет начало тура.

Мой оппонент занимает свое место, и стол слегка двигается. В поле моего зрения появляется крупная ладонь. Я уже почти готова пожать ее, как вдруг слышу знакомый глубокий голос:

– Игрок номер один шахматного клуба «Маршалл». Нолан Сойер.

Глава 3

Он не смотрит на меня.

Его рука протянута для рукопожатия, но взгляд прикован к доске; и на долю секунды я перестаю понимать, что происходит, где нахожусь и зачем вообще сюда пришла. Даже не помню, как меня зовут.

Нет, подождите. Вот это я как раз помню.

– Мэллори Гринлиф, – я заикаюсь, касаясь его ладони. Она полностью поглощает мою.

Рукопожатие короткое, теплое и очень-очень жесткое.

– ШКП. То есть Патерсона. Клуб. Эм, шахматный клуб. – Я прочищаю горло. М-да. Вот это красноречие. Невероятно эффектно. – Приятно познакомиться, – лгу я.

Он возвращает мне точно такую же ложь:

– Взаимно, – и все еще не поднимает глаз.

Локти уперты в столешницу, взгляд прикован к фигурам, будто моя личность, мое лицо, все мое существо совершенно его не волнуют. Словно я всего лишь продолжение белой стороны доски.

Невозможно. Этот парень не может быть Ноланом Сойером. Может, это не тот Нолан Сойер? Который знаменитый. Секс-символ – что бы это ни значило. Парень, который пару лет назад был первым в мире, а теперь…

Я без понятия, чем сейчас живет Нолан Сойер, но он не может сидеть напротив меня. Игроки справа и слева без стеснения разглядывают его, и я едва сдерживаюсь, чтобы не крикнуть, что это всего лишь двойник. Таких, как этот парень, полным-полно. Офигенно похожий двойник, только и всего.

Это объяснило бы, почему он пришел сюда, а теперь сидит и ничего не делает. Очевидно, эта странная копия Нолана Сойера без понятия, как играть, и вообще он думал, что здесь турнир по маджонгу, а теперь не может сообразить, где его кости…

Кто-то прокашливается. Игрок рядом со мной, мужчина среднего возраста, забивший на собственную партию, следит за моей. Он недвусмысленно переводит взгляд с меня на фигуры и обратно.

Играю я, между прочим, белыми.

Черт… Мне нужно ходить первой. Что же делать? С чего начать? Какую фигуру взять?

Пешка на е4. Вот. Готово. Самый популярный, скучный…

– Мои часы, – рассеянно бормочет Сойер. Его взгляд прикован к моей пешке.

– Что?

– Тебе нужно нажать кнопку моих часов, чтобы я смог сделать ответный ход, – видно, что ему скучно, но вместе с тем он раздражен.

Смертельно напуганная, я чувствую, как краснею, и оглядываюсь вокруг. Не вижу глупых часов, пока кто-то – Сойер – на дюйм не подвигает их ко мне. Они были прямо у моей левой руки.

– Прошу прощения. Эм… Я знала про часы, только забыла. И…

Вот этот карандашик выглядит замечательно. Я бы с удовольствием воткнула его себе в глаз. Он твой? Могу взять взаймы?

– Все в порядке. – Он делает ход: пешка на е5. Запускает мои часы.

Теперь вновь мой ход, и, черт, придется передвинуть фигуры еще не раз. Партия против Нолана Сойера. Это несправедливо. Какая-то пародия на игру.

Может, поставить пешку на d4? После того как он съедает мою пешку, я передвигаю другую на с3. Подождите, что я творю? Я же… Я же не пытаюсь воспроизвести северный гамбит [10] , правда?

10

Гамбит – начало шахматной игры, в которой ради атаки жертвуют фигурой или пешкой.

«Северный гамбит – один из самых агрессивных дебютов в шахматах, – я буквально слышу голос отца. – Ты жертвуешь две пешки за первые несколько ходов, затем быстро атакуешь. Большинство хороших игроков знают, как защитить себя. Если тебе придется использовать этот прием, убедись, что у тебя готов надежный план».

Я фокусируюсь на своем вопиющем отсутствии надежного плана. Что ж, ладно. Я могла бы использовать рвотное ведерко, но вместо этого вздыхаю и безропотно передвигаю слона на середину, потому что чем дальше, тем веселее.

Это катастрофа. Пришлите подкрепление.

Затем я делаю еще пять ходов, еще два и вижу, как Сойер начинает преследовать меня своими королевой и конем, отчего чувствую себя одним из тех жуков, которые случайно оказались у Голиафа в клетке. Придавленной. Расплющенной. Заранее проигравшей. Желудок сжимается – холодное, склизкое ощущение внутри заставляет тратить минуты впустую, и я просто бесцельно пялюсь на доску, пытаясь понять, как выбраться из западни, но ничего не приходит в голову.

Пока внезапно…

Всего три хода – и погибает мой многострадальный, потрепанный в бою слон, но я все-таки выпутываюсь из ловушки. Страх, который я ощутила вначале, постепенно тает и превращается в старое, знакомое ощущение: я играю в шахматы и знаю, что делаю. После каждого хода с силой нажимаю кнопку на часах Сойера и бросаю на него короткий любопытный взгляд, хотя он на меня по-прежнему не смотрит.

Выражение его лица невозможно прочитать. Он непроницаемый. У меня нет сомнений, что он воспринимает игру со всей серьезностью, но со стороны кажется отстраненным. Будто кроме него и ладьи ничего не существует. Он здесь, но в то же время не совсем. Его движения, когда он касается фигур, выверенные, просчитанные, четкие. Я ненавижу себя за то, что подмечаю это. Он выше мужчин, сидящих по обе стороны от него, и я ненавижу себя за то, что замечаю и это. Его плечи и бицепсы обтянуты тканью черной рубашки, и, когда он закатывает рукава, я вижу его предплечья и внезапно испытываю чувство благодарности, что мы играем в шахматы, а не соревнуемся в армрестлинге. Ненависть к себе становится максимальной.