Шахта дьявола

Если бы он обернулся на пару секунд раньше, он бы меня увидел.

— Что это такое? — он спрашивает. — Ты нашел ее?

У меня чуть не случилась остановка сердца второй раз за пять минут.

Когда я думаю, что он больше не может на меня влиять, он поднимает руку. В его кулаке зажат мой розовый шарф. Он прижимает его к лицу и вдыхает, как животное, закатывая глаза. Мои колени слабеют, и волны возбуждения ударяют меня в живот.

— Мадемуазель?

Я чуть не выпрыгнула из кожи от голоса позади меня. Владелец магазина странно смотрит на меня, вероятно, недоумевая, почему мое лицо наполовину прижимается к его подставке для открыток.

— Прошу прощения, — отвечаю я растерянно. В отчаянии я хватаюсь за остатки школьного французского, чтобы составить, как я надеюсь, убедительное предложение. — Две минуты

Он уходит, бормоча себе под нос что-то, что, я почти уверена, является яркими ругательствами, ругающими британцев.

Когда я поворачиваюсь назад, рука Тьяго находится рядом с ним, а его защита находится на одном уровне с ним. Это тот, в ком я узнаю его лейтенанта, того, кого я мысленно называла парнем помладше.

— Нет, шеф . Извини.

На лице Тьяго появляется выражение раздражения, прежде чем он машет ему рукой, чтобы тот продолжал.

— Только что звонил Фабиан. Он позаботился о двух итальянцах, которых мы захватили прошлой ночью.

— Они узнали имя?

Охранник стоит ко мне спиной, поэтому я не вижу выражения его лица, но он качает головой.

— Нет. Они сказали, что понятия не имеют, кто несет ответственность. Они пробыли в камере смерти двенадцать часов и ни разу не отступили от этого. Фабиан думает, что они говорили правду.

Тьяго яростно ревет, пугая ничего не подозревающих людей, проходящих мимо него. Выражение его лица полностью почернело, все следы человечности исчезли с его лица.

— Ебать! — он гремит. Он начинает расхаживать, не обращая внимания на толпу вокруг него, которая отскакивает с дороги, чтобы избежать его грозного присутствия. Наконец он останавливается перед парнем помладше и указывает на него пальцем. — Хватит этих низших лакеев, которые ни черта не знают. Я хочу Аугусто.

Теперь я вижу лицо молодого парня, и он бледнеет.

— Ты имеешь в виду…

— Аугусто Леоне. Капо. Я хочу, чтобы его поймали живым, чего бы это ни стоило. Он будет знать, кто виноват.

От его тона у меня по спине пробежал холодок. Я знаю имя Аугусто Леоне, весь Лондон знает. Он глава итальянской мафии, ключевая фигура преступного мира, и безжалостный убийца. Преследовать его — это смертный приговор.

— Шеф, ты знаешь, я бы никогда не стал подвергать сомнению твои приказы, но Аугусто Леоне… он неприкасаемый.

Тьяго хватает его за воротник и прижимает к груди. — Найди способ, Марко. Я слишком долго играл хорошо. Это заканчивается сегодня. Меня не волнует, сколько это стоит и сколько это стоит, но вы дадите мне Аугусто Леоне. Он лично ответит за то, что его семья сделала с Адрианой.

Я отворачиваюсь от стенда с открытками и возвращаюсь вглубь магазина.

Я услышала достаточно.

Это связано с тем, что я услышала на благотворительном мероприятии. Он мстит за свою потерянную любовь, хотя и рыскает по Европе в поисках меня.

Разочарование и гнев бурлят во мне. Разочарование от того, что я позволила себе хотя бы на секунду подумать, что его поиски меня были чем-то иным, как уязвленной гордостью. Гнев от того, что я была достаточно глупа, чтобы думать, что кто-то может что-то сделать для меня .

— Могу я выйти с другого месте? — спрашиваю я владельца магазина на извращенном французском. Когда он отвечает мне только вопросительным выражением лица, я вздыхаю от раздражения. — Ох, черт возьми. — Я достаю из бумажника купюру в сто евро и швыряю ее на стойку. — Могу я воспользоваться твоим задним выходом?

Он берет купюру и кладет ее в карман, указывая назад. — Конечно, сюда.

И, конечно, теперь он говорит по-английски.

Направляясь к задней двери, я прохожу через что-то вроде складского помещения и наконец выбегаю на переулок. Я даже не оглядываюсь назад, чтобы убедиться, что за мной никто не следит, и бегу.

Я бегу и бегу, пока не дойду до станции метро. Я покупаю билет и вслепую сажусь в поезд, даже не проверяя, в каком направлении он движется.

Устраиваясь у двери, я смотрю в оконное стекло. Усталость накатывает на меня из ниоткуда. Оно глубокое, и оно настигает меня, заставляя упасть обратно на перегородку.

Я так, так устала.

От бега. Постоянно быть начеку.

Одиночества.

Я опускаю голову на перегородку, когда двери закрываются. Поезд еще не движется, и я рассеянно смотрю вдаль, невидяще наблюдая, как длинные ноги, обутые в сшитые на заказ черные брюки, сбегают по ступенькам, снимая их по три за раз. Его верхней половины пока не видно, но кто бы он ни был, он, должно быть, опаздывает, потому что яростно бежит, чтобы успеть на поезд. Мне жаль, что он просто пропустил это.

Я поднимаю голову, когда мужчина достигает платформы. Осознание приходит ко мне в тот момент, когда мой взгляд сталкивается с парой ярких глаз медового цвета, которые я слишком хорошо знаю. Я выпрямляюсь, сердце бешено подпрыгивает в горле. Во рту мгновенно пересыхает, язык становится грубым, как наждачная бумага.

О Боже.

Я моргаю, думая, что усталость заставляет меня воображать разные вещи, но когда я открываю глаза, он действительно здесь.

Тьяго.

Он решительно идет ко мне, энергия, кружащаяся вокруг него, опасно нестабильна и разрушительна, пока он не останавливается прямо передо мной. Все, что нас разделяет, — это два дюйма оргстекла.

Его грудь тяжело вздымается, настойчиво давя на ткань классической рубашки, когда он смотрит на меня. Его глаза почти маниакально скользят по моему лицу, словно они не знают, на что смотреть в первую очередь.

Как будто они вообще не могут насмотреться.

Должно быть, я полностью поглощена своим наблюдением за ним, потому что не замечаю, как его рука пытается схватить внешнюю ручку двери поезда, пока не слышу, как он пытается ее открыть.

К счастью, она не сдвигается с места.

Меня выводит из ступора, когда он пытается еще раз, затем в третий раз, заставляя дверь трястись на петлях. Боюсь, ему действительно удастся открыть ее, скотина. Я сжимаю внутреннюю ручку, чтобы она удерживалась в запертом состоянии. Не знаю, делаю ли я вообще что-нибудь стоящее, но попытаться надо.