Шальные миллионы

О дезинфекции приписала нарочно.

День живет Амалия на даче, два живет, — хорошо молодой женщине в лесу, на природе. Дом у нее большой, двухэтажный, в нем восемь комнат и две крытые застекленные веранды. В комнатах ковры, финская мебель, много посуды и книг. Внизу, в самой большой комнате, где стоит обеденный стол и обыкновенно принимают гостей (бывало на юбилей мужа собиралось больше ста человек), горит камин, и Амалия, накрывшись красным шерстяным пледом, лежит на диване, читает напечатанный кооператорами роман американской писательницы Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Работает она в клинике покойного мужа на полставки, принимает больных два раза в неделю. На этот раз она освободилась в среду и на работу поедет лишь в понедельник следующей недели. Чувствует она себя хорошо, легко, — ей даже как-то радостно от сознания того, что хоть на время она освободилась от Тариэла, нашла повод не встречаться, не исполнять многочисленных обязанностей жены, которые ей все более становились нетерпимыми. Она испытывала то светлое легкое возбуждение, которое, бывало, в детстве ощущала в играх с подружками, когда ей удавалось или ловко спрятаться, перехитрить, или сделать что-нибудь такое, что другие не умели. Ей было жалко квартиру, — наследят, испачкают, разворуют серебряные ложки, ножи, вилки, всякие безделушки, однако верила, что Тариэл такого не допустит. Он хозяин, чувствует себя таковым, — он за всем присмотрит.

«Очень важно, — думала вновь и вновь, — не выказывать к нему вражды, прикидываться круглой дурой, имитировать болезнь. Это моя роль, игра, и от того, как я с нею справлюсь, будет зависеть успех конечного дела. Надо с ним расстаться, и так, чтобы ничто ему не досталось от моего, от нажитого покойным мужем». И хотя она толком не знала, как это все у нее будет, но убеждение, что все хорошо устроится, крепло с каждым днем.

На третий день ее пребывания на даче, в субботу вечером, к воротам усадьбы подкатила милицейская машина. Амалия глянула в окно, испугалась: «Милиция!» Но тотчас увидела Костю — племянника мужа. Он был майором милиции, служил следователем в пригородном районе, где была ее дача.

Зашел и — с порога:

— Амалия, ты с ума сошла! Грузина прописала, а теперь еще и эту… девчонку чумазую!

Амалия ничего не поняла из его речи, только и услышала, что «грузина прописала».

Отвечала глухо, едва сдерживая недовольство.

— Я прописала законного мужа, а вот уж за кого мне выходить замуж…

— Да черт с тобой и с твоим мужем! — закипал все сильнее Костя. — Выходи за эфиопа, за индейца из племени мапу-тапу, — мы интернационалисты, всех любим, но какого дьявола чумичку-то в квартиру тащить, Нино какую-то… Видно, жена его вторая! А?.. Гарем в центре Питера устроили!

Амалия начинала кое-что понимать. Но еще оборонялась.

— В гости приехали. Ты-то что всполошился?..

Со словами «Во, тетушка любимая, и раздеться не предложит» вышел в коридор и через минуту явился в новеньком милицейском кителе, разглаженных брюках, — высокий, стройный, сильный. Костя — спортсмен, играл в баскетбол и среди питерских мастеров отличался ловкостью, напором, быстротой реакции. Его хотели взять в олимпийскую команду, но он вдруг неожиданно для всех принял предложение работать в милиции. Амалия вышла замуж за его дядю в тот же год, когда женился и Костя. Жена его Галина, мастер спорта по прыжкам в воду, была на редкость стройной, прыгала с любых высот, — и так, что дух замирал даже у спортсменов. Сероглазая, улыбчивая, она была любимицей всех ребят, но вышла замуж за Костю Воронина — ему было тогда двадцать три года, — и Амалия любовалась этой парой, замирала от сладостного волнения, когда, бывало, во время купания в Финском заливе Костя прикасался к ней, предлагая научить плавать так же красиво и быстро, как его Галинка.

Потом случилось невероятное: Галина полюбила тренера шведской команды и уехала с ним. Косте оставила записку: «Прости. Меня позвала любовь». Уехала на Костином «жигуленке», который в день свадьбы подарил им дядя.

Не имевший детей академик любил племянника как родного сына, зато и Костя во всем помогал дяде; машину отремонтировать, запчасти достать — Костя, служивший в милиции, все мог и умел, и делал это с радостью и готовностью.

— При чем тут гости! Прописал он ее в квартиру. Ты что, не слышишь, — прописал!

— Кого прописал, куда?

— В твою квартиру, в дядину. Мне мой друг позвонил, заместитель начальника милиции. Говорит, нет твоего разрешения, а только заявление Тариэла Бараташвили.

Амалия все поняла.

— А разве могут так, — без моего заявления?

— Они все могут, все! Это же мафия. Кого-то вином угостил, кому-то сунул взятку, — мафия! — понимаешь?.. И концы в воду. Бейся головой об стену, — мафия! Одно слово. Все продано и все куплено. У него деньги, много денег, а против денег силы нет!

Мозг Амалии прояснился, — вся картина случившегося вдруг перед ней открылась. Нино — его жена, настоящая, любимая, они ждут ребенка, все спланировали заранее, у них деньги, они всех купили, а она… Ей потом приготовят «коктейль» покрепче и отправят к праотцам.

В полуобморочном состоянии опустилась на диван.

— Что делать?..

Заплакала.

Костя присел к ней, обнял за плечи.

— Ну-ну, успокойся, что-нибудь придумаем.

Как врач она знала: нельзя раскисать, поддаваться горю. Сердце у нее хотя и здоровое, но может дрогнуть, не выдержать жесточайшего стресса. Решительно поднялась с дивана.

— Негодяй! — И кулачки ее крепко сжались. — Какую нам подложил мину.

На слове «нам» сделала ударение, — давала понять, что она одинока, и все, что осталось от академика, принадлежит и ему, что и он наследник и что бороться они должны вместе.

Ходила возле камина, потирала пальцами за ушами. И слушала пульс в висках, биение сердца. «Нет, в постель он меня не уложит. Я, как полководец, должна оценить врага, все узнать о нем и затем спланировать операцию. Продумать все мелочи, — все до единой».

— Тариэл приехал в университет, готовит диссертацию.

— А я почти уверен: он — мафиози и на их шахматной доске — важная фигура. Его же диссертация — отвлекающий маневр, для простаков. Наверняка он имеет задание твою квартиру превратить в их штаб или пункт сбора.

— Но что же нам делать? — с закипавшей решимостью проговорила Амалия.

Костя и сам думал: что предпринять? Как повести дело? В отличие от Амалии, которая верила в милицию, прокурора, в суд, майор не верил ни в какие официальные структуры. Он знал, что все куплены, а если еще не куплены, то ждут случая, чтобы подороже продать себя. Их разговор состоялся в дни, когда в Питере, как и по всей России, бушевал смертоносный беспредел «отпущенных» цен, когда старушки, получающие мизерную пенсию, приходили в магазин и в паническом ужасе смотрели на таблички с ценами колбасы, сметаны, творога… Постояв-постояв, уходили домой…

Майор милиции видел все это своими глазами. Амалия слышала гул разваливающейся империи, но, стоящая вдалеке от управляющих и надзирающих структур, еще не могла охватить разумом размера беды.

Как всякая женщина, Амалия плохо знала себя: искренне и горячо сетовала на свою слабость, трепетала от страха и не ведала сил, поднимавшихся у нее в то же время изнутри. Чутьем улавливала, что Тариэл навязывал ей длительную психическую осаду, надеясь на женскую слабость противника, ждал победы, но в этом-то как раз и состоял его главный просчет. Амалия была готова к длительной борьбе и думала только о том, как бы сделать его поражение сокрушительным.

«Нужен покой и хорошее настроение, — рассуждала она, подкладывая в камин дров и пошевеливая длинными коваными щипцами горящие угли. — Впереди возможны другие удары, надо стоять и стоять».

— Если не возражаешь, — сказал Костя, — я отошлю машину и останусь у тебя на ночь.

— Да-да, я хотела просить тебя об этом. И вообще. Костя, милый, живи пока у меня, я боюсь этого кавказского черта.

— Думаю и об этом. Семьи у меня нет.

Он обвел взглядом гостиную.