Шальные миллионы

— А ну-ка… дай сверток!

И тут случилось то, что Костя все время ожидал, но не думал, что это произойдет так скоро. Тариэл ударил ногой по Костиной руке, и пистолет полетел в угол гаража. И кавказец кошкой вскочил на Костю, но майор сбросил его и, уворачиваясь, нанес удар кулаком по верхним звеньям позвоночника. Удар профессиональный и нанесен был со страшной силой: Тариэл охнул, присел. Сверток выпал из рук, и Костя подхватил его. И в тот же миг выхватил из кармана Тариэла пистолет, документы, складной кинжальчик.

Кавказец силился подняться, но, застонав от боли, завалился на бок. Правая рука не двигалась, висела, как плеть.

— О-о-о!.. — стонал Тариэл.

Костя кинул ему брезентовый чехол, чтоб не простыл, и, силясь придать словам кавказский акцент, проговорил: «Прывэт от азиков, балшой прывэт! Паезжай в Тбилиси, нэ паедышь — будэм убивать. Вначале тэбя, патом тваих шакалов».

Вышел из гаража. В несколько прыжков достиг своей «Волги». Выкатил на Выборгское шоссе, а тут свернул на проселочную дорогу и лесом, по мало кому известной вырубке, помчал в небольшое село Марьино, где на отшибе, в одиночестве жил второй его дядя — старший брат академика Василий Владимирович.

Дядя был болен, лежал на печи, которую сам сложил по обычаю русских людей. Племяннику обрадовался, попросил сходить в сарай за дровами. Там Костя развернул сверток, и глазам его открылся целый клад драгоценностей. Теплым огневым блеском отливали броши, перстни, браслеты, серьги, — все золотое, с изумрудами и сапфирами. Матовым молочным цветом выделялась целая горка крупного жемчуга, таинственной синевой светились бриллианты. В особый мешочек завязаны старинные ордена, медали, золотые монеты и массивная, тончайшей работы табакерка. Он где-то читал, что Екатерина II своим фаворитам при расставании дарила драгоценные табакерки. Похоже, это одна из них. Он видел подобные в Эрмитаже. Табакерка была доверху заполнена бриллиантами. Костя подкинул на ладони этот мешочек, — он весил килограмма три. «Боже мой!.. Какие же тут богатства!»

В другом свертке были деньги — рубли и доллары. Тугие пачки, упаковка фабричная.

Деньги сунул за пазуху.

Вновь завязал сверток, заложил его в щель между балкой и шифером. Набрал охапку дров, занес в дом. Положив в печку, вышел на крыльцо, оглядывал лес, думал: «Что, если начнут искать, — хорошо ли спрятал ценности? И вообще: как ему быть дальше, что делать со свертком?»

На минуту явилась мысль о предъявлении свертка начальству, но тотчас он эту мысль отбросил. Представил, как высыпет драгоценности на стол начальника, до недавнего времени никогда не носившего форму милиционера, — его прислали из Ленсовета. Научный сотрудник какого-то института, чернявый, остроносый, с плутоватыми наглыми глазами, он походил на вечно суетящегося воробья, не знающего, куда ему прыгнуть, что поклевать. Он сразу напялил на себя китель полковника, грубил, орал на сотрудников, приставал к хорошеньким женщинам и всех называл по имени и на «ты», — вел себя, как князек. Поговаривали, что он и сам связан с мафией, что берет взятки и где-то в престижном обкомовском городке строит себе громадную дачу. Его и зовут не по-людски — Мэлор Борисович Старрок. Мэлор — заглавные буквы слов: Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская революция. «Уж нет, — качал головой Костя, — не дождется этот Старрок моего трофея».

И снова сверлила мозг мысль: хорошо ли спрятал? И еще: куда метнется Тариэл? Каков будет его первый шаг?

Знал, что удар ему нанес сильнейший — по тому участку шейно-спинного позвоночника, который особо чувствителен. Обыкновенно это приводит к временному параличу, человек месяц или два с трудом ходит, не может повернуть голову, и в то же время на теле у него даже не остается синяка. Куда пойдет с такой травмой, как объяснит?..

Пытался представить сцену: Тариэл приходит в милицию или к прокурору, делает официальное заявление. Но тогда он вынужден сам признаться в том, что были пистолет, кинжал, драгоценности… И в том, как они очутились у него. Ведь это равносильно саморазоблачению, явки с повинной. Уж чего-чего, а этого-то кавказский волк не сделает.

С «Волгой» не расставался, приехал на ней в отделение, поставил во дворе у большой липы, на виду у сотрудников. Полковник Старрок вызвал майора.

— Твоя машина? — показал на «Волгу».

— Моя, — лениво ответил Костя. И стоял вальяжно, не так, как служаки, которые едят глазами начальство.

— У тебя «Волга»? Не знал.

— Дядина машина, в завещании отписал, — врал так же лениво, но с тайным умыслом закрепить за собой репутацию обеспеченного человека. Во всех отделениях питерской милиции шел разговор об учреждении частных детективов, — Костя искал случая предложить свои услуги. Решил, что именно сейчас он выложит свою просьбу. Однако не торопился. А странный полковник с неполковничьим, несерьезным видом ошарашил внезапным предложением:

— Махнем машинами: я тебе — «жигуленка», ты мне — «Волгу»?

— Извините, господин полковник, после «Волги» мне будет не с руки «жигуленок».

Старрок объявил себя демократом, и ему нравилось обращение «господин полковник».

Майор воспринял как шутку его предложение и отвечал в том же тоне. С некоторым изумлением и почти детским любопытством разглядывал подчиненный своего начальника и никак не мог понять, как это такой щупленький, беспокойный и будто бы чего-то боящийся мужичонка стал вдруг полковником милиции и восседал теперь в кресле, где еще недавно сидел всеми уважаемый седой и важный подполковник Чесноков. Старрок, по слухам, бездельничал в институте, а во время выборов помогал демократам, и они, придя к власти, не забыли услуг Старика, как они его называли, — и вот он в кресле начальника. «Они и все так… — думал Костя, стоя у приставного стола и продолжая с интересом разглядывать полковника. — У них, как у большевиков, кто был ничем, тот станет всем». После революции они, демократы, — тогда их звали большевиками, — вдруг забежали во все коридоры власти и надолго обосновались в Кремле.

Косте показалось унизительным стоять перед этим стручком в золотых погонах, и он сказал:

— Разрешите сесть, господин полковник?

И сел, не дожидаясь ответа. И продолжал разглядывать начальника, не скрывая в глазах иронического, смешливого выражения.

— Ты, я вижу, взрослый человек, — продолжал полковник, — и мог бы сообразить, какие выгоды сулит тебе этот маленький гешефт.

— Какие выгоды? — откровенно изумился майор.

— Ну, разные бывают выгоды. Можно найти и такие, которые встанут тебе повыгодней «Волги», например… операция, дельце, ну там другая какая оказия. Ныне ты майор, следователь, а кем станешь завтра? Ты знаешь, кем станешь завтра?.. И какие дела я тебе поручу?.. Ты знаешь, да?.. Нет, ты не знаешь, и не можешь знать, а я знаю наперед про твои дела: и что, и когда, и зачем я тебе буду поручать. Все в руках Божьих.

Костя смотрел на полковника во все глаза и диву давался: начальник отделения словно бы разыгрывал роль в спектакле и вел себя так, будто они торговались на рынке, и говорил с каким-то кукольным акцентом.

— Я бы хотел уйти в частные детективы.

— О!.. Это дело! Нам как раз и нужны они — два частных Шерлока Холмса. Пиши заявление, а я оформлю приказом.

Полковник выскочил из-за стола, протянул Косте руку. И, провожая из кабинета, продолжал:

— «Волга» — хорошо, но и «жигули» — неплохо. Тебе в новой должности придется много ездить. А что? Разве плохо мотаться по городу в «жигуленке»? Ну вот, думай и приходи. А приказ о твоем переводе будет сегодня вечером. И в другой раз, и всегда… все в руках Божьих.

Костя был на седьмом небе, он от радости даже забыл спросить, будет ли ему зарплата. Или частные сыщики сами заключают договоры с клиентами? Найдет преступника — получит, не найдет…

Майор вспомнил о спрятанных драгоценностях. «Ах!.. Мне все равно!» И скорым шагом направился к «Волге». Он знал, что Амалия пришла с работы и что, должно быть, на квартире с ней Тариэл… «Приеду и как ни в чем не бывало буду с ними ужинать».

Ему не терпелось увидеть пострадавшего грузина.

Амалия, открывая дверь, сияла от радости, хотя внешне и ничем не выказывала своих чувств, наоборот, нарочито суховато проговорила:

— Обыкновенно ты прежде звонишь, а уж потом приезжаешь.

И он в тон ей сказал:

— Ты, тетушка, будто и не рада появлению племянника. Я, кажется, не часто тебя навещаю.

И, как всегда, прошел в гостиную и здесь увидел Тариэла. Грузин сидел в кресле с перевязанной головой, в халате, в тапочках на босу ногу. Вид у него был несчастный, потерянный, он был бледен как лист чистой бумаги. Майор удивился:

— Что с вами, кацо?

Грузин страшно не любил в устах милиционера это фамильярное и столь желанное в родных краях «кацо», — здесь оно звучало оскорбительно.