Шалопаи

Конечно, главным здесь был не Адамо, а купальник. Купальник этот она сфарцевала у спекуля и третий день таскала на себе, ища случай публично продемонстрировать.

Глядя на извивающуюся Светку, нахохлившийся Гранечка сжал зубы, яростно схватил пригубленный бокал и, хоть и давясь, впервые в жизни допил до дна. Изумившись самому себе, наполнил заново – дабы закрепить навык.

Воспользовавшись тем, что хлопотавшая по дому Наталья отлучилась на кухню, Мари Шторм очень ловко перехватила в коридоре Альку, безмолвно втолкнула в кладовочку, оставленную Зулиёй и Фомой. – Иди что покажу! – пробормотала она. Захлопнув ногой дверь и прижав его спиной к шкафу, жадно впилась в губы.

– Уймите ваши порывы, барышня! – Алька захихикал. Принялся неловко отбиваться. Но разохотившаяся Мари уже поползла вниз.

– Молчи, дурачок! Сделаю приятно, – горячо прошептала она. Натренированным движением ухватилась за змейку, попыталась дёрнуть.

Дверь распахнулась. Через проём в кладовку полился свет из коридора. И в этом проёме таращилась на них Наташка Павелецкая.

Алька дёрнулся, на сей раз нешуточно, отбросил насильницу в сторону.

– Татка! Это совсем не то, что ты думаешь! – пробормотал он, чувствуя себя полным идиотом.

Почерневшая Наталья, поджав губы, развернулась. Входная дверь хлопнула.

– Ты – дурра! – заорал на Мари Алька. Оправляясь на ходу, кинулся догонять.

– Чего она, шуток не понимает? – удивилась Мари.

Алька добежал до двери, когда снаружи позвонили.

«Вернулась!» – счастливый, готовый упасть на колени, распахнул дверь. Отшатнулся.

Вместо Натальи в квартиру ввалился изможденный, невеликого росточка сорокалетний человек с задранным кончиком носа – в форме башмачка с воронкой посередине, – будто подмётка продырявилась. Это был сосед Поплагуевых по площадке пьяница Николай Сергач. Впрочем, на работе, в Обществе по распространению знаний, где Сергач трудился лектором-международником, он слыл за человека вовсе непьющего, хотя и слабого здоровьем. Спасали хорошая реакция и жена – старшая медсестра в райполиклинике. Всякий раз, готовясь впасть в запой, Сергач успевал оформить больничный.

Судя по мутному, страдающему взгляду, болел марксист-международник не первый день.

– Шум по подъезду стоит. Отец, поди, не знает, чего тут у вас куролесится, – произнёс Сергач со строгостью.

– Не твоя забота, – огрызнулся Алька. Соседа, как и прочих тружеников идеологического фронта, он не переносил на дух. – Выкладывай, чего заявился?

Поняв, что шантаж не удался, Сергач убрал с лица грозность и искательно вздохнул.

– Нальете?

– С чего бы?

– Трубы горят.

– Я! Я-я! – торопясь, протиснулся Баулин. Допустить, чтоб славная шкода обошлась без него, не мог. Сергача он немного знал – как-то видел среди отцовских посетителей. Подмигнул остальным. – Значит, так, гость заморский. Встань на стул и скажи с выражением: «Коммуняки Русь продали».

– Не могу, – отказался Сергач. – Что хошь просите! На колени встану, а этого нельзя.

– Тогда сдохнешь с похмелья.

– Сдохну, – обреченно подтвердил Сергач. – Но партию не продам.

– А вино-то чудо какое! – Робик напузырил полный стакан «Яблочного крепкого». – Ты нюхни, какое из него блаженство истекает!

Сергач втянул воздух своим «башмачком» и застонал, чувствуя себя, должно быть, коммунистом в гестапо.

– Не ты первый, – во всю обхаживал соблазнитель. – Коперник покруче тебя был, и тот отрекся. Делов-то – как взятку в карман сунуть.

Сергач провёл пересохшим языком по нёбу.

– Я взяток не беру! – отчеканил он.

Это была правда – не брал. Но не вся. Взяток лектору Сергачу никто и не предлагал. И Сергач втайне мечтал о другой, «взрослой», должности, на которой станут давать.

Робик отхлебнул. Облизнулся.

Истонченная нервная система дала сбой, – Сергач взрыднул.

– Да бросьте вы мужика мучить, – сердобольная Светка отобрала у Баулина стакан, протянула визитёру.

Поспешно, чавкая и проливая, тот выпил. Допил, огляделся блаженно, – должно быть, ему виделись ангелы. Прояснившимся взором вперился в Светкину зазывную розочку на купальнике.

– Девочку хочу! – сообщил он.

– Ожил, сердешный! – Робик громогласно расхохотался. – А как же моральный облик члена партии?

– Так я на больничном, – нашелся Сергач.

Под общий хохот марксиста-международника развернули и легким тычком выставили из квартиры.

Следом ушли Велькин с Пацаул.

– Ничего не поделаешь – режим, – объяснилась Валентина. – Тренер обещал нас завтра на замену выпустить.

Под осуждающими взглядами покинула квартиру и Мари Шторм. Кажется, в приподнятом настроении. Такова уж была натура Мари: чужое счастье нарушало её душевное равновесие.

Гулянье меж тем перешло на новый виток: разгар сменился угаром.

И вот уже самый беспокойный, Робик Баулин, обнаружил в чулане старые спортивные рапиры. И сама собой возникла идея пофехтовать на природе. Всей компанией высыпали во двор.

Только Осип Граневич не высыпал. Заснул прямо за столом, положив голову в тарелку с мясным салатом и подтягивая языком горошинку. Впервые в жизни Оська напился.

Дальше было смутно. Лазили по пожарной лестнице, фехтовали в беседке. Затеяли ручейки и пятнашки. Пьяненький Алька Поплагуев бродил под окнами пятого подъезда и, рыдая, звал свою ненаглядную Наталью, – горько, но безответно.

– Туська! Любая! Возвращайся! Не отдавай меня подлой Штормихе! Я тебе не изменил! У меня молния заела!

Гордая Наталья рыдала, укрывшись за занавеской.

Минут через сорок, слегка протрезвевшие, вернулись в квартиру.

Упившийся Котька Павлюченок, оставшийся без подруги, ухватил за руку Сонечку и поволок в спальню. Сонечка несильно упиралась. Прежде, чем скрыться, со слезами обернулась к сестре: – Что ж будет-то, Светочка?!

– А что со всеми бывает! – хохоча, отвечала та.

Постепенно квартира погрузилась в ночные хлопоты.

А вот жильцы в подъезде еще долго не могли заснуть от несмолкающего грохота. То неутомимый Роб Баула втиснулся в оцинкованный таз, будто в тачанку, и, потрясая шпагой, катил по ступеням с верхнего этажа на нижний, а сзади с криками: «Даешь ускорение!» – направлял движение Николай Сергач. За каждый спуск лектор-международник получал от весельчака Робика полстакашка «Имбирной».

В квартиру наколобродившийся Баулин вернулся в начале второго, потряхиваясь от озноба. У входа, на тулупчике с подполковничьими погонами, положили бесчувственного Гранечку. Во сне он икал и сблёвывал на овчину.