Шалость

Во время этой тирады, на которую девица де Фреваль ответила краткой благодарностью, кучер снова поднялся на козлы, а почтальон сел с ним рядом. Г-ну Аркенену дали лошадь одного из драгунов, убитого в стычке. Карета тронулась в путь. Г-н де Шазо ехал рядом, иногда он наклонялся с седла, пытаясь разглядеть профиль девицы де Фреваль, от которой безуспешно ожидал ответного взгляда. Девица де Фреваль была погружена в мечтательную грусть и ничего не замечала вокруг.

Г-н де Шазо, видя, что ее ничем нельзя вывести из этого состояния, принял его как должное.

Пожав плечами, он дал шпоры лошади и присоединился к голове отряда, разглядывая серебряное лицо луны, которое пряталось порою под скользящей маской черного облака.

II

Не принадлежа ни к очень древнему, ни к знаменитому роду, господа де Морамбер и де Шомюзи были все же весьма благородного происхождения. Со времени Пересмотра Геральдических Актов, предпринятого в 1666 году по приказанию короля с целью очистить дворянское сословие от самозванцев, Жан Ла Эрод, г-н Вердло и г-н де Шомюзи были признаны имеющими право на дворянство г-ном де Премартэном, губернатором провинции, которому было поручено королем сокращение списка знатных фамилий королевства и составление Гербовника, после того как будет проверена достоверность титулов, предложенных соискателями. Многим пришлось пострадать от строгости г-на губернатора, на которого не действовали никакие просьбы о восстановлении в прежних правах. Одни были отвергнуты по причине лишения дворянского достоинства, другие вследствие недостатка доказательств. Некоторые, представившие поддельные или апокрифические акты, были присуждены к штрафу. Жан Ла Эрод оказался одним из тех, которые могли подтвердить свое звание, не встречая никаких возражений. Законными, хорошо сохранившимися документами было установлено, что он происходит от Луи Ла Эрода, капитана полусотни вооруженных людей в отряде маршала де Куржево, и в 1573 году был возведен в дворянство за военные заслуги. С того времени и даже раньше, как утверждали это листы дворянских привилегий, род Ла Эрод всегда вел образ жизни, приличествующий его званию. Один из его представителей приобрел путем женитьбы маркизат де Морамбер, и с тех пор старший сын в семье ввел в свой титул название этого поместья, в то время как младшему досталось имение де Вердло, что было связано с возведением в баронское достоинство. Что касается третьего сына в семье. Ла Эрод, то он удовольствовался наименованием г-на де Шомюзи.

Итак, в 1739 году под этим тройным наименованием следовало разуметь трех братьев Ла Эрод: Жана Этьена, маркиза де Морамбера; Шарля Жозефа, барона де Вердло, и Люка Франсуа де Шомюзи. Жан Этьен, маркиз де Морамбер, родился в 1679 году, занимался военной службой, если и без блеска, то во всяком случае не без чести. Выражение «без блеска», впрочем, не совсем точно; он был довольно тяжело ранен разрывом гранаты при атаке укрепленных подступов во время осады Доллингена, что не могло внушить ему крайнего интереса к боевым обязанностям, которые он, впрочем, всегда выполнял С достоинством порядочного дворянина. Воспользовавшись легким прихрамыванием, оставшимся у него после этого случая, г-н де Морамбер покинул ремесло, в котором достигаешь успеха только стоя одной ногой в могиле, в ожидании того, когда поставишь туда и другую. Если г-н Морамбер любил военное искусство весьма умеренно, то к жизни относился он с гораздо более пылким чувством и умел ценить все ее удовольствия. Условия походной жизни недостаточно хороши для того, чтобы стоило к ним стремиться. Они распоряжаются нами и налагают на нас ряд обязанностей, которых мы не стали бы добиваться по своей воле. Г-н де Морамбер полагал, что он достаточно принял в них участие, и считал вполне справедливым предоставить другим подвергаться в свою очередь всем случайностям военного счастья.

Эти соображения не мешали г-ну де Морамберу придерживаться честного образа мыслей и быть до конца преданным королю и государству. Он: желал видеть их преуспевающими и уважаемыми во всем мире. Достигать этого уважения следовало развитием торговли и, по мере надобности, силою оружия. Г-н де Морамбер был убежден в том, что следует прибегать к этому последнему средству именно потому, что сам принял решение стоять от него в стороне. Он очень любил рассуждать по поводу завоевательных планов короля и показывал себя весьма несговорчивым относительно всего, что считал заблуждением со стороны его величества. Если бы прислушивались к его мнению, наши армии не переставали бы постоянно находиться в походе. Г-н де Морамбер не только желал славы и увеличения королевства, он еще и находил, что управление страной не всегда на высоте порядка и авторитета. Народ создан для того, чтобы повиноваться, а между тем с него не умеют взыскивать налогов. Он должен платить не только своей кровью, но и деньгами, и не протестовать против податей, которые на него налагают. Подвергая критике и финансы и политику, г-н де Морамбер был особенно изобретателен в проектах реформ. Он охотно излагал свои взгляды и меры к их осуществлению, многословно о них спорил, подкреплял их доказательствами и цифрами, подводил под них веские основания, заводил их очень далеко, заботясь о том, чтобы не встретить возражений и обвинений в мечтательности.

Это снискало ему вполне справедливую репутацию умного человека. У него в кабинете было собрано немало мемуаров, свидетельствовавших о славе и благосостоянии государства. Здесь он обдумывал планы войн и походов, следил по картам за движениями армий и составлял обширные комментарии по поводу Учреждений и Законов. Эти труды и полные значительности замыслы вполне согласовывались с мужественным видом г-на де Морамбера, лицо которого было отмечено печатью важности и размышления. Несмотря на свое прихрамывание, г-н де Морамбер казался человеком привлекательным, с полным и правильным овалом лица и внушающей уважение манерой держаться. Одевался он всегда со скромностью и изяществом. Дом его был поставлен весьма хорошо, на военную ногу. Состояние г-на де Морамбера не было значительным и в то же самое время не являлось ничтожным. Он получил его по женской линии, от матери, дочери ростовщика Нодэна, которому г-н де Морамбер, без сомнения, обязан своими способностями к ведению финансовых дел. Будучи старшим в семье и получив самую значительную часть материнского наследства, он решил не довольствоваться этим, а увеличить свою долю приданым достойной дамы, которая согласилась бы разделить с ним постель и блестящую будущность, по его мнению, ему предназначенную. Все это и было выполнено по отношению к Жюстине Филомене де Воберси и притом на условиях, удовлетворяющих все желания. Чтобы достигнуть этой цели, г-н де Морамбер не щадил, впрочем, усилий и завершил дело своей женитьбы в счастливом соответствии и вкусов сердца и расчетов ума.

Первым условием, которому удовлетворяла девица де Воберси, было то, что она приносила в дом довольно значительное приданое. Г-да де Воберси, у которых она была единственной дочерью, сочли нужным внушить ей, что она должна рассматриваться мужем не как некоторая ноша его жизни, но как ее опора. По счастливому обстоятельству, которое делало ее приятной партией, девица де Воберси не внесла в брак досадного впечатления физической неприглядности. Не отличаясь красотой, она все же могла нравиться тому, кто не требует от женщины ослепительной внешности. Это была высокая девушка, здоровая на вид, хорошо сложенная, с недурным личиком. Отличаясь некоторой суховатостью и негибкостью в манере держать себя, в походке она была полна чувства такта и достоинства. У нее были прекрасные глаза и достаточно хороший цвет лица, черты которого, впрочем, казались несколько резкими. Она говорила слегка хрипловатым голосом, но выражалась весьма изящно, несколько самоуверенным тоном, в котором чувствовался, впрочем, правильно воспитанный ум, широта и вместительность которого обнаруживались по малейшему поводу. Девица де Воберси получила хорошее образование, которое, не придавая ее беседе характера педантичности, вносило в нее разнообразие. Она много читала и обладала запасом знаний по истории, географии и даже математике, не свойственных девицам ее возраста и положения. К этому необходимо добавить ее поверхностные познания в области естественных наук и дилетантизм в искусствах. Все это обещало в ней нескучную подругу жизни, способную управлять как домашним хозяйством так и принимать гостей. Г-н де Морамбер рассчитывал хорошо воспитать в ней эти качества. Не будучи влюбленным без памяти в девицу де Воберси, он все же видел в ней нечто привлекательное. Мысль иметь ее рядом в своей постели не возносила его на седьмое небо, но он считал себя способным оказать честь ее супружеским притязаниям и даже получить от этого вполне достойное удовольствие, к которому присоединятся и другие, уже иного свойства — вроде тесного и искреннего взаимопонимания.

На этот счет г-н де Морамбер придерживался весьма обычной точки зрения и рассматривал супружество как продолжительную связь, в которой чувства должны проявлять себя в интимном обоюдно согласованном общении, но не ставить им никаких ограничительных рамок. Брачный договор преследует обоюдные интересы, что и является, в общем, основой супружеской жизни. Он заслуживает того, чтобы самым точным образом выполнялись все его условия, даже и те из них, которые чаще всего нарушаются. Поэтому г-н де Морамбер твердо решил не быть ветреным мужем. Он полагал вполне разумным не следовать нравам своей эпохи и был очень рад убедиться, что девица де Воберси разделяет эти взгляды, в которых он ей заранее открылся. В этом они пришли между собой к полному соглашению. Г-н де Морамбер никогда ему не изменял. Такое постоянство, впрочем, ему нельзя было поставить в особое достоинство. Мало обращая внимания на женщин, он охотно отказался от них всех ради собственной жены. Этим он обеспечивал себе мудрое и прочное положение и совершенно спокойное счастье.

Супруги не обманулись в своих расчетах. Переехав после свадьбы в приобретенный ими дом на улице Гаранн, в квартале Сен-Жермен, они повели жизнь, во всем соответствующую их обоюдному соглашению, то есть очень разумную и умеренную. Расходы сообразно средствам, хорошо обставленный дом, весьма тонкий, но не изысканный стол, наряды, соответствующие положению, ничего слишком, все в меру. Вокруг себя они подобрали общество по своему вкусу. Г-жа де Морамбер соединила в своем салоне почтенных мужчин и достойных уважения дам, не уступая ни пристрастиям сегодняшнего дня, ни капризам моды. Два раза в неделю в доме де Морамберов бывали обеды, которые посещались весьма охотно. На них присутствовало лучшее общество двора и городская знать. Г-н де Морамбер привлекал к себе репутацией человека, который пишет серьезный труд по поводу необходимых для государства реформ, а г-жа де Морамбер — тем, что снискала себе славу умной и тонкой женщины. В ее обществе бывали весьма охотно, прощая ей некоторую резкость манер и относительную несдержанность суждений. С годами эти свойства ее характера весьма укрепились, но уже существовала привычка к ним приспособляться. Все больше и больше находила г-жа де Морамбер поводов проявлять склонность к некоторому деспотизму мнений. Одарив г-на де Морамбера двумя сыновьями, она внушала им теперь свои принципы и воспитывала их по своей методе.

Только один год отделял старшего мальчика от младшего, ибо г-н де Морамбер все, за что он принимался, делал быстро и хорошо, полагая, что человек должен производить себе подобных только находясь в расцвете физических сил. Именно поэтому и Луи и Жак отличались крепким здоровьем. Маленькая разница в летах позволяла нанять им общих учителей: были употреблены все усилия, чтобы найти самых лучших. Юные де Морамберы делали честь своим наставникам. На мальчиков можно было возлагать большие надежды. Не оставалось ничего желать большего от их сообразительности и поведения. А кроме того, у них на глазах всегда были примеры, достойные подражания. Казалось, все идет прекрасно, но можно ли питать точную уверенность в том, что откосится к области будущего? Всегда есть некоторые неясности, ибо совершенно справедливо было бы предположить, что сердца наши прячут тайное зло и темную порочность, о которой никто ничего не знает, пока она в один прекрасный день совершенно неожиданно не проявит себя.

Так думал иногда г-н де Морамбер, вспоминая о своем младшем брате, г-не де Шомюзи. В силу своих привычек и поведения этот Шомюзи доставлял много забот и волнений семье, хотя и не совершал ничего такого, что можно было бы счесть за стыд и бесчестье, ибо что же ужасного в том, что молодой человек слишком любит женщин. А так именно и обстояло дело с г-ном де Шомюзи. Подобные наклонности, которых не мог ввести в рамки даже возраст, г-н де Шомюзи обнаруживал еще в ранней юности с невероятной пылкостью и жаром. Правда, казалось, сама природа создала его именно для этой цели — до того он был хорош и лицом, и телом. Созданный исключительно для любви, г-н де Шомюзи интересовался своей внешностью больше всего на свете. К этому влекла его необычайная сила темперамента, не терпевшая никаких препон. Надо, впрочем, сказать в оправдание г-на де Шомюзи, что дамы охотно шли навстречу его желаниям. Ему редко приходилось сталкиваться со строптивыми, тем более что повышенный аппетит оставлял его равнодушным к качеству тех чувственных яств, которыми он пытался утолить свой голод. Будуар и чердак казались ему одинаково подходящими для любовных утех. С той же терпимостью относился он к одежде и к физическим данным. Женщины расценивались им, так сказать, как некоторая часть «милых дам», после которых Шли все остальные. За ним знавали странное безразличие: он мог отметить исключительной почтительностью простых судомоек, и в то же время отпустить грязные двусмысленности по поводу самых утонченных чувств.

Г-н де Шомюзи испытал все оттенки страсти и все многообразие наслаждений. Трактирная кровать и диван будуара поочередно предлагали ему свои радости. Став довольно скоро дородным, он сохранил тем не менее всю живость тела, присоединив к ней живость ума, весьма тонкого, хотя и с уклоном в гривуазность, ума, способного иногда на шалости, граничащие с гениальностью. Поэтому и был он весьма ценим как собеседник и привлекал к себе сердца, главным образом, в обществе актрис, оперных хористок и нимф для веселого времяпрепровождения. Кто бы из них отказал этому чувственному, веселому толстяку, который ничего не просил у них, кроме чести обладать ими на мгновенье, и не обязывал к длительной близости? Г-н де Шомюзи жил в вечном непостоянстве, но чувствовал себя так хорошо, что одно напоминание о женитьбе заставляло его разражаться взрывом хохота. Мысль о верности одной женщине была ему непонятна и даже внушала отвращение. В самом деле, есть ли смысл продолжать совместную жизнь, когда один уже исчерпал другого, а желание лишено взаимной прелести и очарования? Говорить на эту тему г-н де Шомюзи не уставал никогда, ибо он умел оправдывать свою распущенность и извлекать из нее философскую мораль. Он вел иногда большие споры со своим братом и его женой, которые возражали ему твердо и с достоинством, с тем гневом во взгляде, который, быть может, прятал одну из тайных и глухих мыслей, какими добродетель встречает порок. Утолив голод страсти, г-н де Шомюзи становился прекрасным человеком и даже весьма милым собеседником в обществе. Он обнаруживал в своем разговоре истинный пыл, здравый смысл и умел, когда это было надо, удерживаться от всех чувственных и грязных намеков, не прикрываясь маской притворства. Он довольствовался тем, что с некоторым удивлением и презрением наблюдал из своего угла за людьми, которые занимались всем чем угодно, кроме любви, и не отдавали своего времени утехам плоти. Ему казалось удивительным, что можно питать интерес к чему-либо другому, кроме тех мгновений, когда твои губы касаются губ красавицы, когда сжимаешь в своих руках приятное, благоухающее тело, сорвав с него все, что скрывает от взора его наготу. Он не переставал удивляться манере женщин находить в себе соответствие тому влечению, которое мы к ним питаем, и их умению своим изяществом заставить нас применяться к тем оттенкам чувства, которые мы можем в них обрести. В манерах, к которым женщины прибегают в подобных обстоятельствах, есть достойное удивления разнообразие, не говоря уже о том, что существует такое богатство форм, движений, оттенков кожи и запахов, что г-н де Шомюзи никогда не мог понять, почему они не становятся предметами изучения и неустанного, всепоглощающего интереса жизни.