Шаман

— Ой, блин, — отчетливо говорит Нэнси и садится прямо на дорогу. — Ой, блин, ой, блин, ой, блин!..

Глава 14

— Тош?

— Ммм?..

— Ты проснулся?

— Почти.

— Хочешь кофе?

— Ага.

Я целую его в теплое плечо и собираюсь выскользнуть из-под одеяла. Но его рука удерживает меня, и мы еще некоторое время целуемся. А потом еще некоторое время просто валяемся, глядя в потолок.

Тошка слегка изменился за последние пару месяцев. Не то, чтобы стал чаще задумываться — куда уж чаще, и так не от мира сего, — но как-то немного помягчел, что ли. Я беру его правую руку, лежащую поверх моей груди, и целую тонкий белый шрам, пересекающий ладонь.

— Тош?

— Ммм?..

— А ты знаешь, что за всю историю был только один известный случай, когда человек остановил голой рукой дамасскую сталь? И не просто остановил, но и сломал ее?..

— И кто это был? — Антон не проявляет особого интереса, его глаза закрыты.

— Сергий Радонежский, — говорю я. — Святой Сергий.

— Я не понимаю вашей христианской веры, ты же знаешь, — говорит этот язычник чуть раздраженно, не открывая глаз.

Респектабельный ученый-этнограф и по совместительству глава Церкви Сатаны городка Нью Хоуп профессор Кевин Томпсон мог бы многое сказать по этому поводу. Я помню его слова: «Поверь, этот щенок гораздо ближе ко мне, чем к тебе». Но мистер Кевин Томпсон до сих пор, насколько мне известно, пролеживает казенные простыни в клинике для душевнобольных и вряд ли когда-нибудь вернется к профессорской деятельности. А я — я хорошо помню, как в Новом Орлеане Антон нес питьевую воду жирному ублюдку с ружьем, балансируя на гнилой доске, перекинутой с крыши на крышу. Потому что жирный ублюдок звал на помощь. И еще я помню, как он нырял в затопленный до потолка подвал, пытаясь спасти парня, который чуть не увел у него девушку.

— Ничего, — шепчу я и улыбаюсь. — Это ничего. Зато наша христианская вера тебя понимает.

Тошка не отвечает, но я знаю, что он меня прекрасно слышал.

Я потягиваюсь, как ни в чем не бывало, и говорю:

— Нэнси звонила.

— Что, она опять хочет оторваться на полную катушку? — язвительно спрашивает мой добрый мальчик.

— Ну, что-то вроде этого, — признаюсь я. — Она звонила узнать, собираемся ли мы на свадьбу к Тане. Ты знаешь, ее Ромео… то есть Орландо закончил школу и решил, что теперь уже может жениться.

— Я знаю, — неожиданно говорит Тошка, и я ошалело приподнимаюсь и смотрю на него во все глаза. Вот это новости! Мой нелюдимый мальчик общается с хорошенькой, как куколка, Таней, а я даже не подозреваю об этом?..

— Вера, прекрати, — предостерегает нелюдимый мальчик, не открывая глаз. — Я общался не с Таней, а с ее дедушкой.

Час от часу не легче. С дедушкой. И, кстати, прошу заметить, я не произнесла ни слова. Хотя мысли, конечно… Вот и поживи с таким.

— И что тебе нужно было от Таниного дедушки? — спрашиваю я с живым интересом и сажусь на постели, распихивая подушки.

— Не мне от него, — уточняет Тошка. — Ему от меня. Он прислал мне чек.

Чек?.. Я молча хлопаю глазами. Какой такой чек мог прислать Антону дедушка маленькой негритянки?.. Молчание затягивается, и, наконец, мой скрытный мальчик соизволит пояснить, когда я уже собираюсь стукнуть его чем-нибудь увесистым:

— Ну, ты сама рассказывала, — говорит он неохотно, — что Танина мама — дитя любви юной москвички и студента из «Лумумбы».

— Ну?

— Ну и вот. Студент из «Лумумбы». Танин дедушка. Зимбабвийский, что ли, принц. Не бедный, в общем, старичок. Ты и сама могла бы догадаться — жить в Нью Хоупе по карману немногим.

— И он прислал тебе чек?

— И он прислал мне чек.

— За чудесное спасение внучки и правнука?

— Ага.

— Офигеть.

— А то.

— Тошка, — требую я, — открой глаза!

Он открывает глаза, и я целую сначала один глаз, потом другой, а потом, для ровного счета, подбородок с ложбинкой и твердый рот.

— Теперь мы заплатим счета за газ и свет! — говорю я торжествующе. Но он качает головой.

— Нет.

— Как это нет?.. Ты что?.. Почему не заплатим?

Он снова лежит с закрытыми глазами, негодяй, и даже бровью не ведет.

— Потому что мы переезжаем.

Я люблю сюрпризы, но это уж слишком.

— Тош?

— Ммм?..

— Не мычи! Я тебя сейчас убью! Куда это мы переезжаем?

— Я купил дом, — сообщает он совершенно спокойно.

Я долго смотрю на него, потом тихонько ложусь рядом и молча пытаюсь собрать разбегающиеся мысли. Он купил дом. И когда только успел? Это же не в лавку за овощами съездить. И что это за дом?.. Мог бы, между прочим, со мной посоветоваться. Мне ведь, кажется, тоже там жить! Или у него другие планы?..

— Тош?

— Ну, что?

— Ты сказал «мы переезжаем»? — уточняю я осторожно.

— А что, у тебя другие планы?

— Нет… но я думала — вдруг у тебя другие…

Он, наконец, открывает глаза, поворачивается на бок и смотрит на меня с откровенным любопытством.

— Ты что, совсем дурочка?

— Ну да, — говорю я виновато, и уже собираюсь начать оправдываться, но тут он меня целует, и нам на какое-то время становится не до разговоров.

Когда мы отрываемся друг от друга, на часах уже полдень, и значит, половина воскресенья благополучно миновала.

— Тошка, не кури в постели.

— А где я должен курить?

— На террасе.

— Это кто сказал?

— Это я тебе говорю… Только не начинай про «кто в доме хозяин»!

— Ладно, не буду. Кстати, о хозяевах. Я хотел тебе сказать… Дом, который я купил. Он оказался на два хозяина. Ты не возражаешь, если Иван с Нэнси будут жить у нас за стенкой?

— А-а-а-а!..

Я вскакиваю и некоторое время восторженно прыгаю на жестком матрасе. Тошка наблюдает за мной с нескрываемым интересом.

— Что это было? — спрашивает он, когда я, наконец, плюхаюсь обратно.

— Танцы шаманов Сибири, — отвечаю я, с трудом ловя сбившееся дыхание.

— Отдышись, — советует Тошка и откидывается на подушку. — И подай мне пепельницу.

— Я же сказала, не кури в постели…

— Ты отдышалась? — он не обращает на мои слова ни малейшего внимания и все-таки закуривает. — Ну, теперь вставай и танцуй дальше.

— Почему? Тебе нравится, как я танцую?

Он некоторое время молча пускает дым в потолок, мой загадочный мальчик. Потом гасит сигарету, убирает пепельницу с живота на тумбочку и произносит:

— Это тот дом.

— Какой — тот? — спрашиваю я с замиранием сердца, хотя уже догадываюсь, какой.

— Ну, тот. Красный, с плющом.

Я молчу, потому что глотаю слезы, которые взялись неизвестно откуда.

Тошка тоже молчит, потом придвигается поближе и вежливо осведомляется, глядя в потолок:

— Ну, и где же вторая часть Марлезонского балета?.. С элементами шаманских плясок.

Я поворачиваюсь к нему и целую тэнгерийн-тэмдэг, похожий на созвездие Стожары, которое греки называли Плеядами. И спрашиваю шепотом: