Шандор Петефи

Поэт переписывает все свои стихотворения в тетрадку и с этим сокровищем решается идти в столицу, в Пешт.

«Я думал: продам свои стихи — хорошо, а не продам — тоже хорошо, — писал он об этом позднее, — тогда либо с голоду помру, либо замерзну. По крайней мере придет конец всем страданиям».

Перед уходом Шандор прощается со своим единственным другом. «Ты веришь в меня?» — спрашивает он Пака, и тот, зная горячность Петефи, спешит ответить: «Верю!» Ведь совсем немного времени прошло с тех\пор, как за какую-то пустячную невнимательность, допущенную Паком, Петефи назвал его в стихотворении «неверным», «вероломным» другом.

— А если веришь, подпиши это обязательство.

Альберт Пак прочел бумажку: «Ежели Шандор Петефи не уплатит в течение 45 дней своей квартирохозяйке Фогаш 150 форинтов, которые он ей должен, я, Альберт Пак, беру на себя уплату всей этой суммы сполна».

Альберт Пак, сам не имевший гроша за душой, подписал обязательство, не раздумывая.

На прощанье дебреценские студенты, из самых бедных, дарят Петефи потертую парусиновую суму, каравай хлеба, кусок сала и «крестного отца» бродячих псов — корявый пастуший посох.

На дворе воет февральский ветер. Стоит 1844 год. Каравай хлеба и кусочек сала — вот и все припасы Петефи на дорогу.

Студенты окружили поэта и, будто преподнося ему последний подарок, спели его песню, которую один из присутствующих положил на музыку.

Ах, любовь… любовь упряма, Глубока, темна, как яма. С той поры, как я влюбился, Я как в яму провалился… Я с отцовым стадом вышел — Колокольчиков не слышал; Полжнивья оно объело — Не мое как будто дело. Мне еды в котомку много Положила мать в дорогу; Та котомка не найдется — Попоститься мне придется. Мать с отцом меня простите, Не ругайте, не корите: Сам не знаю, что со мною, — То любовь всему виною.

Эти юноши уже знали, какой дар ценнее всего народному поэту.

Петефи пожал всем руки и тронулся в /путь. Представитель народа, певец бедноты знал, что он может победить только вместе с этими юношами, и он пошел завоевывать победу с великой любовью к народу Венгрии в душе и двадцатью крайцарами [32] в кармане.

«Один-одинешенек шагал я здесь у Хедяйи; ни одна живая душа мне не повстречалась. Все люди искали крова — погода стояла страшная. Снегом вперемежку с дождем осыпала меня завывающая буря. Она мчалась мне прямо навстречу. Слезы, выжатые холодом метели и нуждой, замерзали у меня на лице».

32

Крайцар — денежная единица Венгрии, равная половине золотой копейки.

Петефи пришел в Эгер, где некогда народ, преданный своими и австрийскими господами, защитил под водительством капитана Добо свою крепость от стодвадцатитысячной турецкой рати.

На дворе стоял февраль. Петефи уже много дней шел пешком, дрожа в своей никудышной одежонке. Но в Эгере его ждала радушная, любовная встреча. Молодые эгерчане, знавшие его стихи, встретили поэта теплой комнатой, хлебом и вином. Петефи тоже не остался в долгу, он заплатил куда более щедро, чем могли бы заплатить все венгерские магнаты вместе с их полоумным королем: он прочел юношам свои стихи.

В стаканах пылало эгерское вино, им запивали обед и стихи.

Наконец Петефи устал. Его уложили в постель и оставили одного. Но юноша, утомленный долгой голодовкой и пешим путешествием в лютую стужу, не мог заснуть. Разгоряченный встречей и вином, которое он чаще воспевал, чем пил, Петефи сел за стол, селая излить свое сердце так тепло приветившим его юношам да и всему народу, ведь сердце у него такое, что, если б он его «закинул в небо», «им согрелась бы, как солнцем, вся земля!».

Снег вокруг, а в небе тучи. Что ж! Естественно весьма. Нечему и удивляться — Ведь зима и есть зима! Я бы и не знал, пожалуй, Что мороз, Если б выглянуть в окошко Не пришлось. Вот сижу, веду с друзьями Задушевный разговор, По стаканам разливая Дар прекрасный эгрских гор. Добрый друг, вино прекрасно! Дай стакан, Чтоб в груди плясал веселья Великан! Если б сеял я веселье, Словно зерна на мороз, — Увенчал бы эту зиму Целый лес цветущих роз. Если бы закинул в небо Сердце я, — Им согрелась бы, как солнцем, Вся земля! Вот гора видна отсюда, Та, где Добо, наш герой, Начертал турецкой кровью В книге славы подвиг свой. Вновь пока такой родится Человек, Много утечет водицы Наших рек. Где весны мадьярской слава? Отцвела давно она. И в бездействии трусливом Прозябает вся страна. Ты, весна, найдешь ли снова К нам пути? Суждено ль земле пустынной Расцвести? Эх, друзья, оставим это! Так я редко веселюсь! На один хотя бы вечер Я с печалью развяжусь. Если жалобами мира Не пронять — Что тут можно, кроме песен, Предпринять? Прочь вы, горести отчизны! Хоть сегодня скройтесь с глаз. Скорбь! Вином кипучим этим Смоем мы тебя сейчас. Мы, друзья, за чашей чашу Будем пить, Чтобы выпить и тотчас же Повторить. Так!.. Но что я замечаю? Опоражниваю я Не стаканы, а столетья: В будущем душа моя — На пороге беспечальной Эры той, Где и Венгрия не будет Сиротой!

Сквозь замерзшее окно он смотрел на гору, где стояла крепость. И он был уже счастлив. Теперь можно и спать. Во сне он увидел грядущее, такую пору, «когда Венгрия уже не сирота», когда поэты ее не ходят больше голодные и дрожа от холода по дорогам родной страны.

«Головы хотел бы я снести тем, чьи деды ездили тогда на пятерке лошадей», — писал семьюдесятью годами позднее в своей статье «Петефи не примиряется» другой великий поэт Венгрии — Эндре Ади [33] .

33

Ади, Эндре (1877–1919) — великий венгерский революционный поэт, сыгравший большую роль в идеологической подготовке венгерской буржуазно-демократической революции 1918 года и пролетарской революции 1919 года Ади в своей исторической статье «Петефи не примиряется» первый разоблачил буржуазно-шовинистические легенды о Петефи, показал его как революционера, последовательного борца за демократическое преобразование Венгрии.

ПЕШТ (БУДАПЕШТ [34] ) ВО ВРЕМЕНА ПЕТЕФИ

Пешт в то время был уже довольно большим городом. Он раскинулся на левом берегу Дуная, но с городом Будой его не соединял еще ни один постоянный мост. Летом через реку наводили понтон для пешеходов, а телеги перевозились на плотах. Кроме того, по Дунаю плавало уже несколько пароходов, приспособленных под перевозку пассажиров. Зимой понтонный мост разбирался, и жители обоих городов общались меж собой по льду замерзшей реки. Весной во время ледохода движение прекращалось совсем: если кто застревал на чужом берегу, то ему иногда днями приходилось ждать, покуда можно было перебраться к себе домой.

34

Буда и Пешт были объединены в один город Будапешт только в 1872 году.

В те годы Пешт почти весь был застроен одноэтажными домами. Многоэтажные здания встречались только в центре. Вечерами даже главные улицы освещались лишь тусклыми керосиновыми фонарями, которые гасли от малейшего дуновения ветра.

В городе было вымощено пока только несколько узеньких центральных улиц, а на остальных даже пешеходные дорожки и те поросли травой. Если сюда забежит, бывало, бродячий пес, поднималось испуганное гоготанье гусей, кудахтанье кур, отчаянный визг поросят.

Нередко даже по улицам центра гнали коров на бойню или в грузовой порт, откуда весь скот отправлялся на баржах в Вену.

На улицах возле каждой мастерской или лавки висел цеховой знак: цирюльники вывешивали на длинных шестах медные тазики, сапожники — сапоги, слесари — большие, вырезанные из жести ключи. Было уже пущено в ход несколько заводиков и фабрик: красильные, прядильные, жестяные, литейные, пуговичные мастерские, работали типографии. Кофейни к этому времени уже стали достопримечательностью города, в них собиралась главным образом молодежь. Было в Пеште выстроено и большое число гостиниц с огромными заезжими дворами, куда проезжающие могли ставить лошадей и повозки. Поближе к центру стояла гостиница «Английская королева», в ней останавливались венгерские магнаты, во всем подражавшие английским лордам.

Постоялые дворы носили самые причудливые названия; один из них именовался «Красный бык». Здесь останавливался когда-то, приезжая в Пешт, и старик Петрович. Здесь встретился он с Шандором, когда тот впервые пустился в свои скитания. Здесь удрал мальчик от разгневанного отца, потребовавшего от него отпускное свидетельство. Недалеко от «Красного быка», уже совсем на окраине города, находилась гостиница «Два пистолета». Надо было иметь немало мужества, чтобы проходить возле нее, особенно вечером. Грабежи были здесь обычным делом.