Шандор Петефи

Раскрывая загадку своего влечения, поэт, наконец, признается;

За что ж я поток их суровый Принять в свою душу готов? За то, что всегда они новы И стары во веки веков. За то, что на странниц летучих Похожи порою глаза: В глазах у меня, как и в тучах, И молния есть и слеза.

Петефи стремится все раскрыть в полноте и многообразии Любовь для него — и «слез водоворот», и «темный лес», и «страшная чаща»; в «сто образов» поэт облекает и любимую и самого себя, бесконечно влюбленного:

Сто раз тебя вижу другой, Ты остров, и страсть омывает моя Тебя сумасшедшей рекой. Другой раз ты, сладкая, милая ты, Как храм над моленьем моим. Любовь моя тянется темным плющом Все выше по стенам твоим. Вдруг вижу — богатая путница ты, И готова любовь на разбой, И вдруг уже нищенкой просит она, В пыль униженно став пред тобой. Ты — Карпаты, я тучею стану на них, Твое сердце штурмую, как гром; Станешь розовый куст — вокруг твоих роз Соловьем распоюсь над кустом.

Вот этот размах фантазии, эта нетерпеливость, стремительность, не знающая удержу, и характерны для Петефи.

Его воображение одну за другой рисует картины, проникнутые самыми различными настроениями, но с каждой новой картиной у читателя крепнет ощущение, что поэт остается неизменно верен одному, ^все углубляющемуся чувству:

Стал бы я теченьем Горного потока, Что спадвет бурно Со скалы высокой. Только пусть любимая Рыбкой серебристой Вольно плещется в струе, Трепетной и чистой. Стал бы темным лесом У реки широкой, Бился бы ночами С бурею жестокой. Только пусть любимая В чаще приютится И в ветвях зеленых песни Распевает птицей. Стал бы старым замком На горе отвесной, И манила б гибель Радостью чудесной. Только пусть любимая Хмелем-повиликой Заструится по руинам Средь природы дикой. Стал бы я лачугой, Спрятанной в ущелье, Чтоб дожди струились По стенам сквозь щели. Только пусть любимая В уголке заветном День и ночь пылает ярко Очагом приветным. Стал бы тучей грозной, Что висит над кручей, На куски разъята Молнией гремучей. Только пусть любимая В сумерках не тает И вокруг печальной тучи Пурпуром блистает.

Такой полет поэтической фантазии мы можем встретить далеко не у всех даже величайших поэтов мира. Причем прелесть этих стихов именно в том, что здесь не пустая игра образами, что все они основаны на глубоком чувстве. Об этой главной черте своей души и дарования лучше всего говорит сам Петефи в знаменитом стихотворении «Мои песни»:

Часто я, задумавшись, мечтаю, А о чем, пожалуй, сам не знаю. И витаю над родной страною, И над всей поверхностью земною, И такая песня вдруг родится — Лунный луч как будто серебрится.

Рождаются у него и песни «беззаботные, как птицы», и «песня-радуга в душе его родится», но одно напоминание, что родина в цепях, — и поэт слагает уже иные песни:

Песня-туча в этот миг родится, Черная в душе моей гнездится [43] .

С течением времени Петефи все глубже проникает в суть социально-политической борьбы своей эпохи. Настольными его книгами становятся труды по истории революций. Еще в 1844 году поэт пишет свое первое непосредственно революционное стихотворение «Против королей»:

43

Перевод Л. Мартынова.

Так будет! Меч, что с плеч Луи Капета [44] Снес голову на рынке средь Парижа, Не первая ли молния грядущих Великих гроз, которые я вижу Над каждой кровлей царственного дома? Не первый грохот этого я грома!

(Совершенно ясно, что предвестников «грядущих» венгерских гроз он видел не в стихах поэтов-современников, плачущих навзрыд над невозвратимым прошлым, а в стихах Фазекаша, Бачани, Чоконаи. имена которых мы уже упоминали.)

44

Капет, Луи — французский король Людовик XVI; был казнен в 1792 году, во время французской буржуазной революции. Принадлежал к династии Капетингов.

Земля сплошною сделается чащей, Все короли в зверьков там превратятся, И будем мы в свирепом наслажденье, Садя в них пули, как за дичью, гнаться И кровью их писать в небесной сини: «Мир — не дитя! Он зрелый муж отныне!»

Стихотворение это тогда, конечно, не могло появиться в печати, но революционное настроение, которым оно проникнуто, сказалось во всех остальных произведениях поэта. Критика настороженно взирает на перемены в творчестве Петефи. Теперь он изображает в своих стихах не только венгерский пейзаж, но обрисовывает и социальный облик тогдашней Венгрии.

Он описывает «хозяев» Венгрии — тупоголовых помещиков, ленивых, чванных, невежественных. Он с сарказмом рисует и тех, кто продает себя «за согретый угол» да за объедки с барского стола и готов в восторге лизать сапоги господ. Этим жалким собачьим душонкам поэт посвящает «Песню собак». В «Песне волков» он противопоставляет им отважных храбрецов, людей, готовых идти на любые жертвы ради того, чтобы быть свободными.

Хоть прострелен бок наш, Мерзнем днем голодным, Пусть в нужде мы вечной, Но зато свободны!

Теперь все окружающее в жизни и даже явления природы вызывают у Петефи революционные ассоциации. Заходящее солнце, которое представлялось ему прежде «поблекнувшей розой», опускающей свой «померкший взгляд», поэт описывает теперь в своем превосходном, полном реалистических деталей стихотворении «Степь зимой» совсем иначе:

Как изгнанный король с границы смотрит вспять На родину пред тем, как на чужбину стать, Так солнца диск, садясь, Глядит в последний раз На землю, и, пока насмотрится беглец, С главы его кровавый катится венец.

Весну поэт просит прийти тоже только затем, чтобы она осыпала цветами могилу «сынов вольности». Волны моря представляются ему «народоэ пучиной», которая восстала,

Землю и небо страша, Берег валами круша Рукой исполина.

Первая железная дорога, проложенная в Венгрии, кажется ему «артерией земли».

Высоко их назначенье! Соки жизни, просвещенье Через них и потекли.

Критика, напуганная смелым голосом Петефи, его обращением к широким народным массам, вначале еще пытается «образумить», «укротить» поэта:

«…В нем таятся неисчерпаемые сокровища поэзии, но он часто тратит их необдуманно и расточительно… Ежели он еще сможет войти в соответствующее русло, то его чело увенчают неувядаемые лавры…»

А поэзия Петефи ничего общего не имела с «соответствующим руслом», и откровенно реакционная критика хорошо понимала это: «Для дам не годятся такие песни с деревенских посиделок… А ведь мы творим главным образом для дам… Кто же из поэтов писал так до него?»