Шанс? Жизнь взаймы

Мы зашли с ним в комнатку, где он переодевался перед службой, и уселись на лавку перед небольшим столом. Отец Василий извлек вместительный серебряный кубок, ловко откупорил затычку у бочонка и нацедил ликеру.

– Сейчас отведаем, что за мед варят схизматики. Ой, добрый мед, а крепкий какой. – Отец Василий поцокал языком и повернул ко мне внимательный взгляд. – Ну, говори, Богдан, что у тебя на сердце, в чем покаяться хотел?

Рассказал отцу Василию, какие напасти обещает земле нашей святой Илья, если не станем всем миром на защиту и не поможем князю Витовту через девять лет. Что будет после проигранной с таким треском битвы, и какие рекомендации получил от святого на текущую пятилетку с целью минимизации полученного ущерба. В этом разговоре особо остановился на увеличении населения казацких земель за счет православных, страдающих от гнета католической церкви на Волыни и Галиции, развитии православия на наших землях и его, отца Василия, лидирующей роли в этом вопросе.

Батюшка оказался непрост – несмотря на то что он не переставал пробовать заморский мед, глаза его были трезвыми и с изумлением рассматривали меня. Видимо, ему редко встречался человек, способный так долго и без остановок говорить, да при этом не повторяться.

В своих проектах развития православия на казацких территориях я переключился на Константинополь, у которого потребовал предоставления нам статуса митрополии. Соответственно отцу Василию – должность митрополита земель казацких. Видя, что на этом не остановлюсь, пока не сделаю его главой всех церквей православных, отец Василий прервал поток моего сознания и задал провокационный вопрос:

– Скажи, Богдан, откуда тебе известно, что тот, кто тебе является, – святой Илья, а не враг рода человеческого?

– Сердцем чую, отче. Да и сам посуди – учил нас Господь: по плодам узнаете их, – не может доброе дерево худого плода родить, а дерево злое – плодов добрых. А от святого Ильи я ничего, кроме добра, не видел.

Тут началась у нас бесплодная дискуссия, в которой отец Василий пытался отстоять точку зрения, что испытания сии тяжкие, от которых пытаюсь убежать и остальных с собой прихватить, посланы нам Господом, дабы укрепить нас в вере нашей, а меня искушает лукавый, чтобы мы этих испытаний избежали. Я придерживался диаметрально противоположной точки зрения – что это враг рода человеческого хочет добрых христиан извести полностью, чтобы плодились лишь те, кого он уже сбил с пути праведного. А Господь не хочет этого и посылает помощь детям своим, кто истинной веры не отрекся. При этом я прямо ссылался на соответствующий абзац, где черным по белому написано, что лукавый предложил Всевышнему испытать род человеческий, чтобы выяснить, чего он стоит, на что получил добро от шефа.

Любому здравомыслящему человеку после этого абзаца совершенно ясно, что лукавый – такой же слуга шефа, как, допустим, ангелы, просто выполняет другие, скажем так, деликатные поручения. Ведь в любой солидной конторе должна быть секретная служба, проверяющая сотрудников, и только дураку может прийти в голову идея, что ее начальник борется с шефом.

Поскольку в любом солидном сочинении, а Библия, безусловно, к таковым относится, можно найти цитаты, подтверждающие любые две противоположные идеи, каждый из спорящих может стоять на своем. Это я понял, еще когда теорию Маркса и Ленина в университете изучал. Дальше ситуация заходит в тупик, и выигрывает тот, у кого больше децибел в глотке, либо тот, у кого припасен некий нестандартный ход, способный выявить правого и наказать виноватого. Поскольку децибел у отца Василия было побольше, предложил альтернативный вариант решения нашего спора:

– Учит нас Святое Писание, отче, что никто не знает будущего – ни ангелы, ни черти, даже сын Божий – и тот не знал, когда настанет Судный день, и прямо нам сказал: мол, только отец мой на небе то знает. Нигде ты в Святом Писании не найдешь, что лукавому или ангелам будущее открыто. Значит, святой Илья мне является, отче, только он может от Господа будущее знать и нам сказывать.

Отец Василий надолго задумался – видно, сбил я его с мысли, но, как настоящий философ, нашел аргумент, коего невозможно оспорить, ибо аргументов против фаталистов и софистов не придумано:

– Ты правильно сказал, Богдан, что разрешил Господь лукавому искушать род людской. А раз так, то должен был Господь лукавому и будущее открыть, иначе не смог бы он людей искушать.

Ну что тут сказать – в огороде бузина, а в Киеве дядька. Дальнейшая дискуссия теряет всякий смысл.

– А скажи мне, откуда ты так добре Святое Писание знаешь, Богдан?

– То не я знаю, то святой Илья мне те слова подсказывает, что тебе сказать надобно. Так что, отче, не со мной ты споришь, а со святым Ильей. Вижу, нет у тебя веры ко мне. Давай соберем товарищество на круг, и каждый из нас скажет, что он думает. Пусть казаки решают. Решат головы под сабли класть, жен и детей в неволю к басурманам готовить, муки терпеть, которых избежать можно, чтобы веру свою укрепить, – значит, так тому и быть, как все – так и я.

– Ишь ты, что придумал, кто ж на такое пойдет. Если открылось тебе будущее, теперь обратного хода нет. Святой Илья то тебе открыл или враг веры нашей, на то никто не посмотрит. Будут казаки думать, как беду отвести. Ты не о том должен печалиться, Богдан, а о том, как душу свою не потерять и не верить на слово тому, что тебе поведают. Ибо сказано: «Не идите торной дорогой, что ведет в пропасть и ею многие идут, ибо тесны те врата и узка дорога, что ведет к жизни, и мало тех, кто находит ее». То твое испытание, тебе решать, мы тебе только советом помочь можем. – Отец Василий явно давал задний ход – видимо, вести диспут в широком коллективе легковозбудимых участников у него желания не было.

– Так я уже все решил, отче. Если ты видишь, что идет дитя к яме, и можешь его остановить, ведь не будешь ты, отче, думать – а может, лучше пусть погибнет невинное. Ведь если поймаю его, грешником может стать и душу свою погубит. То его жизнь, и как она сложится, никто не знает. Так и тут. Если могу спасти жизни братьев своих, значит, должен то делать, а станет кто из них грешником – то не моя печаль, отче.

– Вижу, крепок ты, Богдан, в вере своей или в заблуждении своем, то мне неведомо, и не мне то судить. Мешать тебе не стану в делах твоих, ибо сказано: не суди, да не судим будешь. Если же помощь тебе потребуется, то отдельно толковать надо. Все ли поведал, что на сердце твоем?

– Еще одно хотел сказать тебе, отче. Дюже мне этот мед сподобился, вызнал я в этом походе секрет у латинянина, как такой мед варят. Хочу теперь у нас такой мед варить, но нет мне пока в этом деле удачи. Еще придумал я, отче, как доски пилить можно по пять за раз, теперь пробую такое сделать. Что ты на то скажешь?

– То дело доброе. Рассказывали мне, что ты бражку бочками варишь, но ничего не выходит путного с того. Но сказал Господь: просите – и будет вам дано, стучите – и вам откроют. Так что не теряй надежды, Богдан, может, выйдет и у тебя что доброе. А теперь иди, мне нужно к вечерней молитве готовиться. И знай: нет у меня веры к тому, кто с тобой толкует, буду смотреть я на дела его. Если на благо они – не стану противиться, но если увижу замысел лукавого в деяниях твоих – прямо о том скажу.

– Добре, отче. Буду тебе сказывать все, что мне святой Илья поведает.

Надеялся я на большее, но осторожный отец Василий не повелся на радужные перспективы, что, с одной стороны, было неплохо. Иметь дело с неглупым и осторожным человеком всегда лучше, чем наоборот. Глупым проще манипулировать, но это, как правило, рано или поздно вылезет боком. Оставишь без внимания – такого наломает, что проклянешь тот день, когда с ним связался. Недаром народ говорит: лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Подпишусь под каждым словом.

Дни понеслись дальше, заполненные тренировками, самогоноварением и конструированием лесопилки. Иногда приходилось принимать участие в посиделках, где в основном любовался Марией, иногда участвовал в разговорах, а в остальное время продумывал последующие детали пилорамы, способ их расположения и взаимную установку.

После изготовления основной, двухметровой, шестерни мы приступили к изготовлению первой передающей шестерни, с коэффициентом передачи «пять». Человеческим языком это означает, что она за один оборот основной шестерни должна сделать пять своих. Поскольку внутренний диаметр основной шестерни без зубьев был метр восемьдесят, следовало изготовить шестерню с внутренним диаметром тридцать шесть сантиметров, или, в новых единицах, три ладони и три пальца. Несмотря на кажущуюся простоту, с ней тоже пришлось повозиться. Нужно было ее так изготовить, чтобы все усилия передавались перпендикулярно волокнам древесины и не было возможности раскалывания детали при нагрузке. Для этого пришлось внутреннее кольцо сегментировать, каждый зуб шестерни выпиливать отдельно, а потом врезать в кольцо.