Шанс

До этого магазина мы доходим примерно за десять минут.

И за эти десять минут все так же не встречаем ни единого человека. Не на крыльце их домов, которые проходим, ни на улицах, ни быть может даже спешащих по каким-то своим делам (ведь даже в таких богом забытых местах должны же быть какие-то дела? Или жизнь тут просто паузиться навечно?).

Ни одного.

Впрочем, на это я не сильно обращаю внимание, пока Гретта не замечает мне другого:

– Странно, я не вижу ни одной собаки.

– О чем ты?

– Ну, кошки, собаки – жмет она плечами – бездомные животные. Они в Нью-Йорке на каждом шагу, я люблю их подкармливать. А здесь совсем ни одного.

И тут понимаю, что это правда.

Конечно, Провинстаун это не Нью-Йорк, но это лишь значит, что здесь бездомных животных должно быть в разы меньше.. но как они смогли добиться, чтобы их совсем не было?

– Наверное, тут просто живут очень ответственные люди – отвечаю – которые осознанно заводят животных и не выбрасывают их на улицу через пару недель.

– Это здорово.

– Ага.

– Хотя жалко. Значит я не смогу никого не прикормить.

– При маме такого не скажи – предупреждаю – у нее волосы выпадут, если она узнает, что ты возилась с бездомными животными.

Гретта смеется:

– Ага, она постоянно талдычит мне про лишаи, бешенство и блох. Я спросила прошлой осенью у мисс Робинсон, нашей училки по биологии, правда ли, что блохи могут переместиться на человека? Ну перебежать, типо муравьев. И она сказала нет. У человека могут быть вши, которых нет у животных. А у животных блохи, которых нет у людей. Я сказала об этом маме, а она заявила, что сути это не меняет, и если не блохи, то всегда остается бешенство и лишай.

– Да – соглашаюсь я едва слышно – у твоей матери вечно что-то остается. Беззаботная жизнь для нее слишком скучна.

Однако, Гретта каким-то образом меня слышит и теперь уже смеется, прикрыв рот ладошкой, словно бы это какая-та запрещенная шутка, над которой не принято смеяться:

– Если мама узнает, что ты так про нее сказал, она очень разозлится.

– Да – равнодушно киваю – но вряд ли кто-то, кому маячит две коробки пончиков, станет меня сдавать.

Наконец, мы оказываемся на крыльце этого магазина. Впрочем, выглядит он несколько лучше, чем я себе представлял. Конечно, не огромный ТЦ с тележками за десятицентовник, но по крайней мере и не ларек, где до сих пор расчет возможен лишь наличными.

Снаружи – это длинное здание а-ля перемычка в центральной библиотеки Дерри. Внутри – вся длина магазина уходит в глубину множеством стеллажей. Это даже несколько обескураживает.

– Ого! – глаза Гретты расширяются – ставлю свою шкуру, что здесь будут даже карамельные пончики.

Морщусь:

– Шкуру? Где ты этого понахваталась?

– Там, где ты ни разу не появлялся – но в этот раз она говорит об этом шуточно, а не враждебно – в моей школе.

И уносится в стеллажи.

Единственное, что заставляет меня уверится в том, что мне не придется потом искать ее среди них добрую четверть часа – так это такая же пустота магазина, как и всех улиц. Кроме кассира за одной из трех касс (остальные не работают) – нет совершенно никого.

Зато эхо хорошее.

В самом крайней случае крикну ее, так и найдемся.

Бросаю краткий взгляд на кассира. Он же, кажется, нас вовсе даже не замечает – если и повернул голову в нашу сторону, так это случилось в самые первые доли секунды, так что я даже не заметил. Грузный мужчина лет сорока, успевший к своим годам потерять всю центральную часть волос, но упорно зачесывающий боковые остатки в сторону на манер глубоких стариков. Эти три волосины, зачесанные и зафиксированные гелем, лаком и божьей помощью, нисколько не скрывают центральной плешины, просто обращают на нее еще большее внимание и делают ее обладателя еще более жалким.

Словно бы он стоит с плакатом: «Я рано начал лысеть и это меня чертовски унижает всякий раз, как я вижу свое отражение, потому я выкинул все зеркала из своего дома».

По мне – облысение не самое худшее. Скверно, конечно, но вряд ли оно может быть причиной стыда, пока по земле ходят такие парни, как Вин Дизель и Джейсон Стейтем. Зависит все от того, как ты сам воспринимаешь эту ситуацию. Обриваешься налысо при первых намеках на плешины и делаешь вид, будто это твой выбор и ты Мистер Крутой Парень, или же причесываешь три волосины в сторону, тщетно имитируя отсутствие проблемы, даже когда она блестит почище, чем лакированные туфли президента.

Конечно, может об этом легко рассуждать, имея густую черную шевелюру, однако, признаться, я довольно рано договорился с собой на этот счет. Дело в том, что мой папаша – тот еще мудак – облысел очень рано. Умер он тоже рано, но это его уже не печалило – а вот облысение он воспринимал совсем не стойко. И вбил мне этот комплекс с детства. Когда все боялись остаться девственниками и комми 6 , я в свои двенадцать чертовски боялся облысеть и просматривал каждое утро свои волосы так часто, что удивительно, как они от одних этих процедур не повыпадали раньше времени.

6

Жаргонное название «коммунистов» в США.

А потом я узнал, что, оказывается, в 80% случаев алопеция это генетическое, и если рано облысел отец – практически наверняка так же рано начнет лысеть и его сын. Это в свое время вогнало меня в настоящую агонию.

А потом я смирился с этим, как с неизбежным. Кажется настолько, что если бы однажды лет в 17 заметил, как за ночь оставил половину своих волос на подушке – лишь невозмутимо бы пожал плечами, как бы говоря «ну, наконец-то, а то я уже начал волноваться».

Но вот мне 32, а мои волосы все в таком же порядке, как и моя форма. Кажется, они отказались выпадать мне назло. Я так этого ждал, что эффект неожиданности мог получиться бы, только если бы они не выпали. А, будучи такими же вредными, как мой папаша, им хватило одной этой причины, чтобы уперто остаться восседать на моей голове.

Вот кассир, видимо, все-таки почувствовав мой взгляд, оборачивается. Смотрит на меня с некоторым подозрением, словно я какой-то призрак. Мне хватает мгновения, чтобы понять его замешательство – наверняка, один из кассиров единственного магазина в городе, знает наизусть не только всех местных, но и всех постоянных зимних приезжих. И теперь, наверное, он пытается разобраться сам с собой: новенький я или просто у него начальная стадия склероза?

Отвечаю ему легким кивком и, взяв корзинку на входе, прохожу к стеллажам. Он сопровождает меня взглядом до того момента, пока я могу остаться в поле его зрения. Видимо, мой кивок не навел его ни на какие мысли и он все еще в подозрениях.

А быть может, ему просто интересно меня было порассматривать.

Прохожу, лениво оглядывая стеллажи со специями, полуфабрикатами. Потом заворачиваю, совершенно не понимая, что я ищу и где это находится, на следующем углу. Попадаю в великое множество различных сортов мяса и колбас. Чуть подумав, беру парочку хороших стейков, после чего еще замороженную семгу. Альма найдет им применение.

После недолгих плутаний попадаю и в отдел молочки, только выглядит тут все слишком сомнительно, чтобы верить всему, что написано на ценниках. «Свежее молоко» (но глянув на срок годности, сразу же замечаю и мелким шрифтом «пастеризованное»), «домашний творог» (сделан черт-знает-где), какие-то сомнительные глазированные сырки и еще более сомнительные творожные пасты.. В итоге дохожу до соседнего стеллажа и беру лоток яиц. Немного подумав, все-таки возвращаюсь и кладу в корзину пинту молока 7 . Стекло неприятно звенит и, скептично оглядев все, что взял – решаю, что пора покласть сверху две пачки пончиков, что принесет Гретта, и уже убраться отсюда.

7

Единица объема в английской системе мерю. 1 пинта ~ 0,5л.