Шапито

И меня это даже не ранило, не смутило. Правда есть правда, чего на нее обижаться. Мне отдали приказ, его я и буду исполнять, а помехи устранять. Так что да, непонятно мне веселье господина Оливера, но это не мои проблемы, так что я продолжил сидеть, теперь уже в гордом одиночестве, ожидая, пока господа не наиграются.

Глава 5

– Новое задание, – холодно произнес господин Оливер, залезая в кэб и ежась от вечерней прохлады, которая сильно ударила и по мне после душных теплых, почти жарких комнат.

– Что от меня требуется? – спросил я, усаживаясь рядом.

– Круч, – одна фамилия, ничего больше.

– Можно поинтересоваться, что он сделал? – это не было вопросом, ради любопытства, и, видимо, господин Оливер почувствовал, а может и услышал это в моем голосе.

– Он, – тихо начал тот, обернувшись ко мне и заглядывая в мои глаза, – украл то, что принадлежит мне, – четко, словно чеканя каждое слово прошипел господин Оливер.

– Послание оставить? – в ответ лишь кивок и раздраженный выдох, а после тишина, словно ничего и не было.

Я отвернулся, разглядывая проезжающие дома и просыпающиеся улицы. Фонарщики гасили свет, позволяя на этот короткий промежуток властвовать непроглядной темноте, разбавляемой легкими предрассветными сумерками. Сейчас было самое время действовать. Сейчас или ждать еще день, и вряд ли это бы понравилось господину Оливеру. Я повернулся к нему.

– Позвольте откланяться, – и господин Оливер, видимо, решил остановить кэб, но я покачал головой, учтиво поклонился и спрыгнул прямо на ходу, группируясь так, чтобы не отбить ничего лишнего.

Боль отозвалась где–то в коленке и локте, но не слишком сильно, чтобы сжаться или скривиться. Я тут же поднялся на ноги, отряхиваясь и оглядываясь по сторонам. Точный расчет, вокруг ни души и темный сквер, так что я просто проверил на месте ли кинжал, похлопав по лодыжке. Хотя, чего его проверять, я не выходил без него из комнаты. Дело привычки и, возможно, просто меры предосторожности.

Карета уехала довольно далеко, она уже скрылась с моих глаз, даже не замерев ни на секунду. Извозчику также безразлично, кого везти, лишь бы деньги заплатили, а что господа делать будут и куда едут, не его дело. Наверное, это мысли любого работяги, барахтающегося на дне, который все еще сохранил остатки совести и морали в своей душе и надеющегося заполучить гроши, пусть хотя бы гроши, но честным трудом. Всех таких честных работяг ждали дома голодные рты, и многие не справлялись, попирая свою же душу и устои, выходя на улицы, продавая себя или воруя. Я был таким же, вышедшим от безысходности на улицы, и вот он где я теперь: перелезаю через высокий забор мистера Круча. Дойти темными путями до его особняка не составило для меня никакого труда, особенно учесть, что слиться с местным населением у меня получалось на раз–два, да и я имел представление, где находился его дом. Тогдашний хозяин приводил меня пару раз к нему, правда, мало понятно для чего, но буду говорить для охраны, наверное. А как известно, такие толстосумы редко переезжали, лишь покупали все новые и новые дома, оставаясь на прежнем месте.

Так что особняк Круча встретил меня довольно приветливо, темными плодовыми садами и спящим домом без единого всполоха в каком–либо окне. Все домочадцы спали, да и еще пока ранее время для пробуждения слуг, но нужно было торопиться. Если мне не изменяла память, необходимое окно, ведущее в почти необитаемый коридор по пути к кабинету мистера Круча находилось четырьмя окнами левее от парадного входа. Так это и оказалось, память меня не подводила. Нужное окно легко поддалось нехитрым манипуляциям и впустило в темный коридор со множеством дверей. Нужная, ведущая в кабинет, ничем не выделялась, но меня этим не проведешь, тем более я знал, чем она выделяется, так что довольно быстро отыскал ее и открыл. К удивлению, она была даже не заперта. Обычно кабинеты запирались так надежно, словно там хранились все секреты мира, но не у мистера Круча.

Неяркий всполох свечи привлек мое внимание, но сидящего не смутило это неожиданное, резкое движение, хотя я точно знал, что оно было вызвано открытием двери. Мистер Круч сидел тихо, почти безмолвно за секретером и не едва ли спиной ко мне. Он задумчиво смотрел в одну точку, выглядел так озабочено, словно не был пьян, когда его выводили из особняка его же слуги. Такой неподвижный и впервые, наверное, на моей памяти серьезный он казался мне тогда нереальным, совершенно другим человеком. Теперь уже не было той напускной, как оказалось, придури и ехидства.

Мои шаги слишком тихие, чтобы заметить меня по ним, этому я долго учился. Не месяцами даже, годами оттачивал почти никому не нужное мастерство, пытаясь улизнуть из дома подальше, чтобы рыскать в потемках города то, что нужно было лишь мне.

Шаг, еще шаг, дверь беззвучно прикрылась, не позволяя раскрыть чужака в доме. «Предательница!» – сказал бы мистер Круч, но только не успел бы. Удавка сдавила его горло так неожиданно, что он не успел даже вскрикнуть и осознать происходящее. Он отчаянно цеплялся за нее, стараясь как можно быстрее дать себе приток воздуха, сделать спасительный глоток, оглянуться на душегуба, но не мог. Тонкая леска, душившая его, впивалась в нежную кожу. Впивалась до крови, не давая и единого шанса на спасение, если того сам не захочет убийца. Я.

– Вам просили передать, – шептал я ему на ухо, а мистер Круч резко вздрогнул.

Теперь он дрожал, сильнее задыхался, хватался за свою жизнь, скребся ногтями по коже, желая достать леску, освободиться. Он дрожал. Страх теперь заполонил все его естество, он пытался всеми силами освободиться, пытался достать меня своими окровавленными в собственной же крови руками, пытался схватиться за меня, что–то злосчастно прокричать, но лишь шипел, кривился и задыхался. Задыхался не только от моих рук, но и от осознания. Осознания и последующих слов…

– Негоже воровать то, что принадлежит другому, мистер Круч.

С его глаз уродливо лились слезы, рот отчаянно пытался выхватить хоть какой–то воздух, но получалось это скверно, слюни текли по уголкам, по подбородку, катились вниз, уродуя образ джентльмена еще больше. Смерть не красила никого, смерть делала всех одинаково уродливыми, смерть никогда не была красивой…

Я наблюдал, как его глаза закатываются, глотки становились реже и реже, а руки слабели, не в силах подняться выше. Я смотрел, как жизнь покидает это тело, как то слабеет и воском стекает куда–то вниз по спинке, как последние дрыганья затихают, и наступает тишина, в которой даже воздух стоит. Тишина, которую ничто не нарушает, даже биение моего сердца. Оно бьется ровно, никуда не спешит, не колышется. Тихо и ровно.

Пятнадцать… четырнадцать… тринадцать… двенадцать… одиннадцать… десять… девять… последнее дергание… семь… шесть… пять… четыре… три… два…

Я ослабляю руки, не слишком сильно, для проверки, но мистер Круч не шевелится, не пытается вздохнуть. Рефлекторно, такое не скроешь. Нет, он не дышит, теперь уже точно не дышит. Теперь можно отпустить тело, опустить уставшие руки и, протерев леску о ночную рубашку мистера Круча, завязать ее обратно на левое запястье. Леска непривычно теплая, даже раздражающе теплая, но так всегда, правда, никак не привыкну к этому.

Господин Оливер говорил, что мистер Круч что–то украл у него, так что нужно было сделать так, чтобы это стало предупреждением для других. Излюбленный кинжал тяжелил руку, заставлял легко ухмыльнуться мыслям о том, сколько всего он видел в этой жизни, сколько всего прошел вместе со мной, но по сути времени у меня не так уж и много. Я легко развернул стул с мистером Кручем к себе и приступил к тому, что получалось у меня с каждым разом все лучше и лучше, быстрее и менее кроваво, хотя, чего таить, кровь в любом случае запачкает мою одежду.