Шайтан-звезда (Часть 1)

Цепочки обвились вокруг тяжелого клинка и с разлету намотались на него в два оборота. Кольца ударили аль-Мунзира по руке и рассекли кожу. Он рванул нож вверх и в сторону - и вырвал из руки Хасиба кистень!

Но тот уже совладал с пролетевшей мимо цели дубинкой.

Теперь Хасиб стоял перед Джабиром, казалось бы, уступая ему - ведь у аль-Мунзира оказалось два клинка, да еще он стряхнул с широкого ножа индийский кистень, и тот с бряцаньем упал к его ногам.

Но Джабир уже понял, что Аллах послал ему как раз такого поединщика, какой мог бы с ним управиться.

На площадке было довольно света, чтобы разглядеть его лицо и тюрбан, свитый на очень странный лад.

Хасиб был старше Джабира, о чем свидетельствовали морщины и шрам через всю щеку. И, к немалому удивлению аль-Мунзира, его лицо было безбородым. На этом темном лице выделялись слишком яркие для мужчины и как бы вывороченные губы.

Ростом и сложением противник тоже уступал чернокожему великану. Аль-Мунзир бы даже назвал его узкоплечим и узкогрудым. Но с дубинкой он управлялся так, что самому плечистому молодцу впору. И, кроме того, достал из-за пояса нечто странное.

Джабир назвал бы это оружие палкой, длиной всего в локоть, но на каждом ее конце были железные острия, как наконечники копья. Хасиб зажал эту палку в левом кулаке, таким образом, что из кулака торчал лишь наконечник, а сама палка легла вдоль предплечья, достигая локтя другим наконечником. Таким образом, она служила еще и щитом.

Они схватились не на жизнь, а на смерть, рыча, проклиная друг друга, наступая и отступая, и ни один удар по-настоящему не достиг цели - то Хасиб успевал подставить палку, то Джабир уклонялся с ловкостью горного барса.

И в какой-то миг оба, одновременно совершив ошибку, оказались слишком близко друг к другу.

Джабир, понадеявшись на свою силу, схватил Хасиба в охапку, чтобы сжать его что есть мочи и переломать ему ребра. Но Хасиб успел выставить локоть так, что нанес им Джабиру сильный удар по горлу.

И тут только оба заметили, что стоят на самом краю площадки, над кипящей водой.

Они заметили это - но было уже поздно, оба летели вниз, не успевая даже оттолкнуть друг друга, и оба, сплавленные объятием, исчезли под водой...

* * *

– О Аллах, милостивый, милосердный, спаси меня!
– без голоса прошептала Джейран.
– Для меня будет обязательным трехдневный... нет, десятидневный пост, и чтение молитв, и я откажусь о сладкого, и не буду носить нарядов, и буду подавать нищим милостыню...

Девушка не знала, каким образом всадники переправились через горный хребет, который и козе было бы не одолеть. Да, видимо, им и незачем было переправляться. Мнимый рай поддерживал какую-то связь с блуждающими вокруг него дозорами. Они могли переговариваться дымом от костров, слать голубей, да и обычный свист много значил, особенно если пересвистывались мастера этого дела.

Трое вооруженных луками и стрелами всадников против нее одной, пешей и безоружной, одетой в хоть и изодранное, но все же яркое платье, - это было многовато.

Но сам пророк говорил, что Аллах покровительствует спасающему свою жизнь! Точных слов Джейран, разумеется, не помнила, да и не до преданий ей сейчас было.

– О Аллах, я бы отдала тебе самое дорогое!
– продолжала она свои отчаянные и безнадежные обеты. И именно это обещание ее, как ни странно, мало к чему обязывало. У девушек ее звания самым дорогим могло быть платье из дешевого шелка или ожерелье из тех, какие стыдятся носить невольницы, принадлежащие богатым домам.

Вдруг Джейран вспомнила, чем она еще владеет, и содрогнулась.

В свои девятнадцать с небольшим лет она все еще была девственна - и вот в чем заключалось то сокровище, которое она могла обещать Аллаху ради спасения.

Разумеется, Аллах, о котором ученые богословы определенно заявили, что у него нет сына, которого можно было бы распять на кресте, потому что нет подруги (а этих рассуждений по случаю войны с франками даже Джейран наслушалась предостаточно), вряд ли нуждался в девственности банщицы в том смысле, какой обычно имели в виду правоверные, говоря о ценности и достоинстве этого качества. Джейран была кобылицей, никем не объезженной, и жемчужиной непросверленной, и, вздумай она раньше вступить в связь с богатым купцом или зажиточным ремесленником, именно девственность занимала бы главное место в речах старух-посредниц, и благодаря ей Джейран могла бы даже сделаться чьей-либо женой.

Но она с презрением отвергала те редкие предложения, которые делали ей посредницы.

Джейран была влюблена и желала принадлежать лишь одному в мире мужчине хозяину хаммама.

О нем-то и вспомнила девушка в самый неподходящий миг.

Ценнейшим и драгоценнейшим в ее жизни была мечта о близости с этим человеком. А когда она слышала, как восхищаются другие банщицы красотой безусых мальчиков, то всегда была готова возразить им словами некого мудреца, чьего имени она, впрочем, не знала.

Много людей на свете говорили о любви и звенели колокольцами страсти, сказал тот мудрец, но подлинную цену ей знают только люди, свободные от всего иного, а право на любовь дано лишь зрелым мужам.

Этот человек же был воистину зрелым мужем, о чем свидетельствовали сухие, вполне определившиеся черты лица, и уверенный взгляд, и морщинки вокруг глаз, и многое иное, о чем девушка могла лишь догадываться, ибо слушать банщиц, когда они обсуждали скрытые достоинства хозяина, она не желала.

Джейран пришли на ум слова, которые мгновенно ставили бы вечную преграду между ней и тем, кого она тайно любила. Она еще колебалась, прежде чем произнести обет, но голоса троих всадников, объезжающих окрестности, делались все громче и злее. Джейран поняла, что им известен некий выход из пещер, и они хотят послать младшего проверить, не найдется ли там следов, а ей-то уж было хорошо известно, что след есть - в виде связанных платьев, свисающих со скалы.

Джейран поклялась именем Аллаха, что ни разу не вспомнит больше о тех утрах, когда хозяин хаммама, оставаясь с ней, полуобнаженной, наедине, разминал ей спину и ноги, негромко поясняя свои движения. И еще она поклялась, что ни разу не вызовет больше перед своим внутренним взором то смуглое лицо, обрамленное короткой черной бородой и оживленное быстрой улыбкой, одно созерцание которого вызывало в ней жар, зарождающийся между бедер и, подобно большой и горячей искре, взмывающий вверх по спине, от чего ноги переставали чувствовать землю, а горло лишалось дыхания.

Стоило ей произнести обет, который, как ни странно, по форме своей не был обетом девственности, ведь речь между девушкой и Аллахом шла лишь об одном человеке, а другие мужчины не упоминались вовсе, - так вот, стоило ей произнести про себя этот обет, который сама она считала вечным отказом от всего, что возможно из близости между мужчинами и женщинами, как Аллах послал ей мысль, удачную и страшноватую одновременно.

Джейран вспомнила про Маймуна ибн Дамдама.

Если похищенный джинн слушался Фатимы, упоминавшей некие Врата огня и грозившей ему погибелью, не послушает ли он любого, кто откроет кувшин с теми же словами?