Шайтан-звезда (Книга вторая)

– И что же было совершено за эти шесть дней, о почтеннейший? – с изумительным ехидством в голосе Хашим обратился к самому буйному шейху.

– О друг Аллаха, ты не поверишь, но это достойно того, чтобы быть записанным иглами в уголках глаз в назидание поучающимся! – велеречиво отвечал шейх. – Великолепный Амр-ибн-Масада, да хранит его Аллах и да приветствует, совершил неслыханное доселе деяние! Он шесть дней сидел с Кораном на коленях, выходя лишь по нужде, и он сосчитал, сколько букв в Коране! А ведь читающему Коран за каждую букву зачтется десять благих дел, о правоверные!

Толпа изумленно загудела, перекрыв шум, доносящийся из мечети.

– И сколько же их оказалось, этих благословенных букв? – не унимался Хашим.

– Их оказалось триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят одна, о почтеннейший!

– Прибегаю к Аллаху за помощью от шайтана, побитого камнями! – вмешался другой шейх. – Как это ты говоришь – триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят одна? Да поразит Аллах твой гнусный язык и язык твоего Амр-ибн-Масаду! Вот Абд-аль-Фарис воистину свершил благое дело и подвиг доблести! О правоверные, он считал буквы честно, не так, как Амр-ибн-Масада, и не отвлекался, и у него получилось триста двадцать три тысячи шестьсот шестьдесят четыре!

– О несчастные! – завопил тут Хашим. – Вы говорите, что свершили подвиг доблести и веры?! Да какой же это подвиг, раз всем давно известно, что в Коране ровно триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят букв!

И, не успела Джейран опомниться, как сухие жилистые руки протянулись к седым бородам, и раздались вопли, и воззвали к Аллаху и шайтану, и помянули как Пророка, так и Отца горечи, и полетели ввысь сорванные с вражеских голов преогромные тюрбаны! А из тюрбанов, к великому стыду их обладателей, разлетелись над головами правоверных грязные тряпки, ибо полотнища ткани у почтенных шейхов были малы и узки, а состязание в величине тюрбанов не знало меры.

Люди шарахнулись, давая простор драке, и раздался чей-то хохот, и некто благочестивый попытался усовестить бойцов!

– Шесть тысяч двести тридцать шесть! – был ему ответ из гущи боя. – Шесть тысяч двести тридцать семь!

В пылу сражения вспомнили заодно и о подозрительном подсчете стихов Корана.

Джейран увидела сквозь спины и бока коричневый халат Хашима. Медлить было опасно – у старика тут были противники выше и тяжелее, чем он сам. Джейран решительно шагнула вперед, отпихнула локтем одного шейха, который, как видно, и сам был ей признателен за то, что она удалила его с поля боя, и схватила Хашима сзади в охапку.

Старик, почувствовав, что его ноги вознеслись и утратили опору, даже не задумался о причине этого чуда, а обрадовался, что может поражать врагов веры еще и пятками. Он молотил воздух и почему-то громко отплевывался, пока Джейран, развернувшись и прижимая его к груди мускулистыми руками банщицы, пробиралась с ним через расступившуюся толпу. И бесстыжий хохот долго сопровождал их.

Поставив Хашима на ноги в ближайшем переулке и крепко придерживая его за рукав, Джейран с ужасом смотрела, как он добывает изо рта рыжие и седые клочья.

– И не стыдно ли тебе, о шейх? – как можно строже спросила она.

– Порази их Аллах, этих нечестивцев, тьфу! – отвечал Хашим. – Чем это они смазывают свои гнусные бороды?! О враги Аллаха, тьфу!

– Не думала я, что придется вытаскивать тебя из побоища, словно пса из драки за задние лапы! – сердито продолжала Джейран. – Тебя, шейха! Что это ты затеял? А как насчет истинной веры?

– Истинная вера?.. – замер, как бы вспомнив о ней, Хашим. – О звезда, речь тут шла не о вере, вовсе не о вере!

И он, страстно поцеловав свою левую ладонь, снова сплюнул.

– А о чем же, о сын греха?

– Эти бесноватые не умеют считать, и я сказал им лишь то, что сказал бы любой школьный учитель ребенку, который не может сложить два и два, о звезда! – честно глядя Джейран в глаза и выставив вперед пострадавшую бороду, заявил этот лишенный совести шейх.

– Надо мне было оставить тебя с твоими бесноватыми, чтобы ваш спор разрешили вали и стражники, – не выпуская рукава, буркнула Джейран. – Пойдем скорее в хан. Если за это время франки затеяли какую-то пакость…

– Пойдем, о звезда! – вовсе не желая выслушивать из ее уст угрозы, немедленно согласился вредный старик.

И они поспешно вернулись к хану, и оказалось, что прибыли туда вовремя – только что франки велели хозяину прислать надежного невольника, чтобы он отнес некое письмо.

Разумеется, Хашим и Джейран немедленно перехватили этого невольника, и он показал им запечатанное письмо, и Хашим, прочитав имя получателя, с немалой тревогой оттянул Джейран в сторону, чтобы невольник не слышал их беседы.

– Это письмо они посылают некому цирюльнику, о звезда! – прошептал он. – А цирюльники – люди подозрительные, и у них встречаются те, кому есть нужда в противозаконных делах, и они – великие сводники… Может быть, отнять это письмо и прочитать его?

– Мы пойдем следом за невольником и попробуем выяснить, в чем тут дело, – решила Джейран. – Если же мы отнимем и вскроем письмо, то невольник будет вынужден вернуться к пославшим его с каким-то враньем, и они напишут другое, и будут слать письма к тому цирюльнику, пока не добьются встречи с ним тайно от нас!

Но не только этой причиной руководствовалась девушка – ей не хотелось обнаружить перед Хашимом свою безграмотность, простительную для банщицы из хаммама и непростительную для спустившейся с неба звезды.

Они сопроводили невольника вплоть до дверей цирюльничьего дома, убедились, что он благополучно вошел, а еще немногое время спустя удостоверились, что он так же благополучно вышел. Тогда они показались посланцу и спросили его, был ли от цирюльника ответ.

И невольник сообщил, что цирюльник, приняв письмо, не вскрыл его, а отложил в сторону, как если бы оно не ему предназначалось.

– Я же говорил тебе, что этот цирюльник – всего лишь посредник, о звезда! – обрадовался Хашим. – И против нас плетутся страшные козни!

– Настолько страшные, что это приводит тебя в восторг, о шейх? – огрызнулась Джейран. – А что, если письмо не имеет к нам никакого отношения? И мы зря тратим время на этого презренного цирюльника? И речь идет о деле вовсе безобидном? И мы возводим напраслину на…

Тут она замолчала, ибо человек, выскользнувший из дома цирюльника, был ей неуловимо знаком.